Свобода - Джонатан Франзен

На следующий день он рассказал Конни о ссоре с отцом; она не стала уточнять, но перешла сразу к делу и сказала Джоуи, что очень сожалеет. Конни снова начала работать официанткой и, казалось, была готова прождать все лето, чтобы встретиться с ним вновь. Кенни Бартлс обещал дать ему в конце августа две недели оплачиваемого отпуска, если до тех пор он согласится работать по выходным. Джоуи не хотел, чтобы Конни была рядом и усложняла ситуацию в том случае, если Дженна приедет в Вашингтон; он сомневался, что ему удастся на один, два, а то и три вечера ускользнуть из дома, не соврав при этом Конни, а откровенную ложь он старался сводить к минимуму.

Спокойствие, с которым Конни приняла отсрочку, Джоуи списал на действие таблеток. Но однажды вечером, во время обычного телефонного разговора — Джоуи попивал пиво, сидя дома, — Конни вдруг замолчала надолго, а потом сказала: «Малыш, я хочу кое-что тебе рассказать». Сначала она сообщила, что перестала принимать таблетки. А потом добавила, что сделала это, поскольку спала с менеджером ресторана и отсутствие оргазма ей надоело. Конни созналась с необычным хладнокровием, как будто говорила о другом человеке — о какой-то девушке, чьи поступки были достойны сожаления, но тем не менее вполне понятны. У менеджера, по ее словам, были жена и двое детей-подростков.

— Я подумала, что ты должен знать, — сказала Конни. — Я прекращу, если захочешь.

Джоуи дрожал. Буквально трясся. Дверь, которая, по его мнению, была надежно заперта, оказалась широко распахнутой. Дверь, в которую он мог спастись бегством.

— А ты сама хочешь с ним порвать? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — Мне, в общем, нравится, но только из-за секса. Я ничего к нему не чувствую. Я люблю только тебя.

— О господи. Мне надо подумать.

— Я знаю, что поступила очень плохо, Джоуи. Нужно было рассказать тебе сразу, как только это случилось. Но сначала… просто было приятно, что кто-то мной заинтересовался. Ты помнишь, сколько раз мы с тобой занимались любовью с прошлого октября?

— Да.

— Два раза. А если считать то время, когда я была больна, то ни одного. Это неправильно.

— Знаю.

— Мы любим друг друга, но совсем не видимся. Разве ты не скучаешь?

— Скучаю.

— Ты спишь с другими женщинами? Это тебе помогает?

— Да. Несколько раз я спал с другими. Но не более чем по разу с каждой.

— Я не сомневалась, что ты с кем-то спал, но не хотела спрашивать. Не хотела, чтоб ты чувствовал себя на привязи. Но сама я изменила не поэтому. Я переспала с другим, потому что мне одиноко. Очень одиноко, Джоуи. Я умираю от тоски. Я одинока, потому что люблю тебя, а ты далеко. Я занималась сексом с другим, потому что люблю тебя. Конечно, это звучит дико и мерзко, но я не вру.

— Я верю, — сказал Джоуи. Он действительно верил. Но боль, которую он испытывал, как будто не имела ничего общего ни с его верой, ни с ее словами. Сама мысль о том, что милая, ласковая Конни переспала с каким-то пожилым уродом — о том, что она неоднократно снимала джинсы и расставляла ноги для другого мужчины, — облеклась в слова лишь на то время, какое понадобилось ей, чтобы об этом сказать, а ему — выслушать. Затем эта мысль просто поселилась в нем, вне досягаемости для слов, как будто он проглотил что-то острое. Джоуи, разумеется, понимал, что Конни, скорее всего, думает о своем сволочном менеджере не больше, чем сам он думает о тех девушках — как правило, подвыпивших или вдребезги пьяных, — в чьих надушенных постелях он оказывался в минувшем году, но рассуждения о причинах не могли утишить боль. Все равно что кричать «стой!» несущемуся автобусу. Боль была невероятная. Но в то же время в ней было что-то до жути приятное и тонизирующее, напоминающее Джоуи о том, что он живой. И о том, что в мире он не один.

— Скажи что-нибудь, малыш, — попросила Конни.

— Когда у вас с ним началось?

— Не помню… месяца три назад.

— Почему бы тебе не продолжить в том же духе, — сказал Джоуи. — Давай заведи от него ребенка. Посмотрим, что он тогда запоет.

Он самым подлым образом намекнул на Кэрол, но в ответ Конни с подкупающей искренностью спросила:

— Ты бы именно этого и хотел?

— Не знаю, чего я хочу.

— Но я-то не хочу. Я мечтаю быть с тобой.

— Ну да. И поэтому ты три месяца трахаешься с другим.

От этих слов всякая девушка должна была бы заплакать и попросить прощения — или, наоборот, ответить резкостью, — но Конни не была обычным человеком.

— Да, — сказала она. — Ты прав. Я должна была рассказать тебе, как только это случилось в первый раз, а затем прекратить. Но мне показалось, что согрешить дважды немногим хуже, чем единожды. Ну и так далее — в третий раз, в четвертый… А потом я решила бросить таблетки, потому что глупо заниматься сексом, когда ничего не чувствуешь. Ну и вроде как начала счет сначала.

— Теперь к тебе вернулись ощущения, и это прекрасно.

— Да, так лучше. Ты — единственный, кого я люблю, но по крайней мере нервы у меня ожили.

— Тогда зачем ты сейчас призналась? Почему не подождала еще месяц? Четыре месяца — немногим хуже, чем три.

— На самом деле я и хотела подождать четыре месяца, — ответила Конни. — Я подумала, что расскажу тебе, когда приеду, и мы вместе придумаем, как сделать так, чтобы чаще встречаться, чтобы больше не изменять друг другу. Я до сих пор этого хочу. Но вчера у меня снова начались неприятные мысли, и я решила, что лучше рассказать сейчас.

— У тебя депрессия? Доктор знает, что ты перестала пить таблетки?

— Знает. А Кэрол — нет. Она, кажется, уверена, что лекарства помогут нам наладить отношения. Она думает, таблетки решат проблему раз и навсегда. Каждый вечер я беру из пузырька одну таблетку и прячу в шкаф. На тот случай, если Кэрол пересчитывает их, когда я на работе.

— Может быть, лучше их все-таки принимать?

— Я так и сделаю, если мы еще долго не увидимся. Но на тот случай, если мы встретимся, я хочу все чувствовать. Сомневаюсь, что таблетки мне понадобятся, если мы будем видеться чаще. Я понимаю, что это звучит как угроза, но на самом деле я не пытаюсь на тебя повлиять. Сам решай, встречаться со мной или нет. Я понимаю, что поступила плохо.

— Ты сожалеешь?

— Наверное, я должна бы сказать «да», но, честное слово, не знаю. А ты сожалеешь, что спал с другими?

— Нет. Не особенно.

— И я тоже, малыш. Точь-в-точь как ты. Надеюсь, ты будешь об этом помнить и позволишь мне увидеться с тобой.

Признание Конни был последним — и лучшим — шансом получить свободу, сохранив чистую совесть. Он мог бы с легкостью бросить ее, если бы достаточно разозлился. Положив трубку, Джоуи выпил бутылку виски, от которого обычно держался подальше, а потом отправился бродить по тусклым улицам квартала, наслаждаясь нестерпимой летней жарой и дружным ревом кондиционеров. В кармане брюк у него лежали монетки, которые он начал, по две-три штуки за раз, бросать наземь. Джоуи расшвырял их все, пенни своей невинности, четвертаки независимости. Он хотел освободиться. Освободиться. Ему некому было рассказать о своей боли — уж точно не родителям, но и не Джонатану, из опасения, что тот станет хуже думать о Конни. И уж конечно не Дженне, которая не понимает, что такое любовь. И не друзьям по университету — они все как один считали девушек преградой на пути к удовольствиям, которым были намерены предаваться в течение следующих десяти лет. Джоуи был совершенно один — и сам не понимал, как до этого дошло. Каким образом проблема по имени Конни сделалась центром его жизни? Он сходил с ума оттого, что так подробно чувствовал то же, что чувствовала она, оттого, что слишком хорошо ее понимал — и не мог вообразить ее жизни без него. Каждый раз, когда представлялась возможность порвать с ней, весь эгоизм Джоуи куда-то девался. Сознание словно переключалось на другой механизм, другую логику — и Джоуи начинал думать за них обоих.

Целую неделю Конни ему не звонила, потом прошла еще неделя. Джоуи впервые с особой остротой осознал старшинство возлюбленной. Ей исполнился двадцать один год — она официально достигла совершеннолетия. Интересная женщина, способная привлечь женатого мужчину. Страдая от ревности, Джоуи внезапно счел себя счастливчиком — парнем, которого Конни одарила своей страстью. В его воображении она приобретала какие-то фантастические черты. Он и раньше смутно сознавал, что их связь необычна, похожа на волшебную сказку, но лишь теперь вполне оценил, насколько полагается на Конни. Первые несколько дней Джоуи убеждал себя, что наказывает ее, не звоня, но потом понял, что наказан он сам. Он ждал в надежде, что Конни отыщет в океане чувств капельку милосердия и прекратит бойкот.

Тем временем мать сообщила Джоуи, что больше не будет посылать ему каждый месяц по пятьсот долларов.

— Папа поставил точку, — сказала она с пугающей бодростью. — Надеюсь по крайней мере, тебе была польза от этих денег, пока ты их получал.