Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Льоса

2 октября 1961 года на Генеральной ассамблее Объединенных Наций в Нью-Йорке он заявил, что «в Доминиканской Республике рождается подлинная демократия и новый порядок вещей», и признал перед сотней делегатов, что диктатура Трухильо была анахронизмом и жестоко нарушала права и свободы. И попросил свободные нации помочь вернуть доминиканцам закон и свободу. Несколько дней спустя он получил горькое письмо от доньи Марии Мартинес из Парижа. Высокочтимая Дама сетовала на то, что президент нарисовал «несправедливую» картину Эры Трухильо, забыл «о том хорошем, что также сделал мой супруг, и о том, как вы сами восхваляли его на протяжении тридцати одного года». Но не Мария Мартинес беспокоила президента, его беспокоили братья Трухильо. Он знал, что Петан и Негр устроили бурное совещание с Рамфисом и требовали от него объяснений: как он позволил этому ничтожеству отправиться в ООН и поливать там грязью его отца? Пора вытащить его из Национального дворца и снова посадить на власть семейство Трухильо, как того требует народ! Рамфис сослался на то, что в случае государственного переворота неминуема высадка marine: об этом его предупредил Джон Калвин Хилл лично. Единственная возможность сохранить хоть что-то — сплотить ряды вокруг этого хрупкого свидетельства законности: президента. Балагер хитроумно маневрирует, добиваясь, чтобы ОАГ и Госдепартамент отменили санкции. Поэтому вынужден произносить такие речи, как в ООН, противоречащие его убеждениям.

Однако во время совещания с президентом вскоре после его возвращения из Нью-Йорка сын Трухильо проявил гораздо меньшую терпимость. Он выказал такую враждебность, что разрыв казался неизбежным.

— Собираетесь и дальше нападать на папи, как на Генеральной ассамблее? — Сидя на стуле, где сидел Хозяин во время их последнего разговора, за несколько часов до того, как его убили, Рамфис говорил, не глядя на президента, упершись взглядом в море.

— У меня нет другого выхода, генерал, — согласился президент удрученно. — Если я хочу, чтобы поверили, что страна меняется и идет к демократии, я должен самокритично оценивать прошлое. Для вас это болезненно, я знаю. И для меня — не менее. Политика иногда вынуждает к болезненным операциям.

Рамфис не отвечал довольно долго. Был пьян? Или под наркотиком? Или приближался один из тех кризисов, которые отбрасывали его к порогу безумия? Под глазами — огромные синеватые круги, глаза горят беспокойным огнем, и странные гримаски на лице.

— Я уже объяснял, — добавил Балагер. — Я выполняю в точности то, о чем мы договаривались. Вы одобрили мой план. Но, разумеется, в силе остается все, о чем я вам говорил. Если вы хотите взять бразды в свои руки, нет нужды выводить танки из Сан-Исидро. Я вручаю вам прошение об отставке тотчас же.

Рамфис посмотрел на него долгим взглядом, с отвращением.

— Все у меня этого просят, — заговорил он нехотя. — Дядья, командующие округами, военные, мои братья, друзья папи. Но я не хочу садиться туда, где вы сидите. Мне эта бодяга не нравится, доктор Балагер. К чему? Чтобы мне потом заплатили, как ему? Он замолчал в глубоком унынии.

— В таком случае, генерал, если вы не хотите власти, помогите мне управляться с нею.

— Еще больше? — насмешливо отозвался Рамфис. — Если бы не я, мои дядья давно бы прогнали вас отсюда автоматной очередью.

— Этого не достаточно, — продолжал Балагер. — Вы видите, улицы бурлят. Митинги Гражданского союза и «14 Июня» с каждым днем становятся все более шумными. И будет еще хуже, если мы их не переиграем.

Краски вернулись на лицо Рамфиса. Он поднял голову и ждал, словно спрашивая, осмелится ли президент попросить у него то, о чем он подозревал.

— Вашим дядям следует уехать, — мягко проговорил доктор Балагер. — Пока они тут, ни мировое сообщество, ни общественное мнение не поверят ни в какие перемены. Уговорить их можете только вы.

Ответит оскорблением? Рамфис смотрел на него изумленно, как будто не верил тому, что услышал. Снова наступило долгое молчание.

— И меня тоже попросите уехать из этой страны, которую папи создал своими руками? Ради того, чтобы люди проглотили эту бредятину насчет новых времен?

Балагер выждал несколько секунд.

— Да, и вас — тоже, — промямлил он, и душа ушла в пятки. — И вы — тоже. Но не сейчас. После того, как заставите уехать их. После того как поможете мне консолидировать правительство и внушить вооруженным силам, что Трухильо здесь уже нет. Для вас это не новость, генерал. Вы это знали. И для вас, и для вашей семьи, и для ваших друзей лучше, чтобы удался этот план. Если к власти пробьется Гражданский союз или «14 Июня», будет куда хуже.

Он не выхватил револьвер и не плюнул в него. Только снова побелел, и лицо скривилось в безумной гримасе. Закурил сигарету, выдохнул дым раз, другой, глядя, как клубы рассеиваются и тают в воздухе.

— Я бы давно уехал из этой страны дураков и неблагодарных, — процедил он. — Если бы я нашел Амиаму и Имберта, меня бы здесь уже не было. Не хватает только их. Как только выполню данное папи обещание, сразу уеду.

Президент сообщил ему, что разрешил вернуться из изгнания Хуану Бошу и его товарищам по Доминиканской революционной партии. Ему показалось, что генерал не слушал его объяснений насчет того, что Хуан Бош и ДРП наверняка погрязнут в беспощадной борьбе с Гражданским союзом и с движением «14 Июня» за лидерство в антитрухилизме. И таким образом сыграют на руку правительству. Потому что по-настоящему опасен Гражданский союз, в котором есть большие сеньоры с большими деньгами и консерваторы со связями в Соединенных Штатах, как, например, Северо Кабраль; и это известно Хуану Бошу, который готов сделать все сообразное — и даже несообразное, — лишь бы помешать прийти в правительство такому могущественному конкуренту.

В Виктории оставались еще около двухсот заговорщиков, реальных или надуманных, и этих людей, как только клан Трухильо отбудет, следовало бы амнистировать. Но Балагер знал, что сын Генералиссимуса ни за что не даст выйти им на свободу живыми. Он выместил бы на них всю злобу, как вымещал ее на генерале Романе, которого истязал четыре месяца, а потом объявил, что он покончил с собой, мучаясь совестью из-за своего предательства (трупа генерала никто не видел); или как вымещал на Модесто Диасе, которого и по сей день, наверное, пытали, если он был еще жив. Проблема состояла в том, что эти заключенные — оппозиция называла их вершителями правосудия, казнителями — портили новое лицо, которое он хотел придать режиму. Не иссякал поток дипломатов, делегаций, политиков и иностранных журналистов, интересовавшихся их судьбой, и президенту приходилось выкручиваться, отвечая на вопрос, почему их до сих пор не судили, клясться, что жизни их ничего не грозит и что на суде, скрупулезнейшем, будут присутствовать международные наблюдатели. Почему Рамфис не прикончил их, как он прикончил почти всех родных братьев Антонио де-ла-Масы — Марио, Боливара, Эрнесто, Пироло и многих двоюродных, а также племянников, дядьев, расстреляв или забив до смерти в тот же день, как их схватили, вместо того, чтобы держать их в заключении, — эдакий фермент брожения для оппозиции? Балагер понимал, что кровь вершителей правосудия пала бы и на него: ситуация походила на сражение с боевым быком, и сражаться предстояло ему.

Прошло несколько дней после того разговора, и Рамфис по телефону сообщил ему прекрасную весть: он уговорил дядьев. Петан с Негром отбывали в долгий отпуск. 25 октября Эктор Бьенвенидо вместе с женой-американкой вылетел на Ямайку. Петан отчалил на фрегате «Президент Трухильо» в плавание по Карибскому морю. Консул Джон Калвин Хилл доверительно сказал Балагеру, что вот теперь появляется реальная возможность отмены санкций.

— Не тяните слишком, сеньор консул, — торопил его президент. — С каждым днем Республика задыхается все больше и больше.

Промышленность была почти полностью парализована политической нестабильностью и ограничениями на импорт; торговля опустошена падением доходов. Рамфис по дешевке продавал предприятия, зарегистрированные не на имя Трухильо, и акции на предъявителя, и Центральному банку приходилось, обратив эти суммы в доллары по нереальному официальному курсу, переводить их в банки Канады и Европы. Семейство перевело за границу не такие большие суммы, как боялся президент: донья Мария — двенадцать миллионов долларов, Анхелита — тринадцать, Радамес — семнадцать и вот теперь Рамфис — около двадцати двух, что в общей сложности составляло шестьдесят четыре миллиона долларов. Могло быть и хуже. Но валютные запасы все равно скоро иссякнут, так что не будет денег на зарплату солдатам, учителям и чиновникам.

15 ноября ему позвонил встревоженный министр внутренних дел: неожиданно вернулись генералы Петан и Эктор Трухильо. Он просил его укрыться где-нибудь; в любой момент может произойти военный переворот. Костяк армии их поддержит. Балагер срочно связался с консулом Калвином Хиллом. Объяснил ему ситуацию. Если только Рамфис им не помешает, многие гарнизоны поддержат Петана и Негра в их мятежных намерениях. И разразится гражданская война с непредсказуемым результатом, антитрухилистов будут убивать всех подряд. Консул все это знал. В свою очередь, он сообщил, что президент Кеннеди лично только что отдал приказ о направлении сюда военного флота. Из Пуэрто-Рико к доминиканским берегам вышли авианосец «Valley Forge», крейсер «Little Rock», флагман Второго флота, и эсминцы «Hyman», «Bristol» и «Beatty». Две тысячи морских пехотинцев высадятся здесь в случае переворота.