Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К назначенному вечернему часу новинские хозяйки снова потянулись на веснинское подворье. А в это время, перед тем, как приступить накрывать столы под Ионкиными яблонями, бабка Груша в подоконье наставляла хозяйку толоки:
– Сходи на реку – охолонься, потом приберись краше и ступай к себе на новое подворье звать к столу мастеров.
Из веснинской горницы Марина вышла в сад на смотрины к своим помощницам вся разодетая в пух! Пусть не столь богато, но все, что на ней сидело, – и белая с открытым воротом блузка-безрукавка, подчеркивая высокую грудь и ярый загар рук и шеи, и кремовая плиссированная юбка, выразительно округляя и без того окатые бедра, и черные туфли-лодочки, не беда, что немало сплясанные в «страданьях», зато влито сидевшие на ее стройных и в меру икристых ногах, – всё ей было к лицу. На что уж затурканная рябая молодуха Квашиных и та издивилась:
– Лешачиха ты окаянна, и все-то на тебе играет и радуется!
– Дак ить, таких, как наша Марина, сам Господь метит еща при рождении, всем щедро одаривает и ничегошеньки не дает лишку. Вота оно и получается все на ять да в аккурат! – замолвила слово бабка Груша за свою веселую постоялицу, а та, потрафляя ей, поворачивается по кругу, игриво вихляя бедрами, и благонравная старуха, оглядывая молодуху с ног до головы, осталась недовольной. – Эва, волосье-то свое тяжеленное опять раскосмачила по всей спине. К чему, спрашивается?
– А все к тому, баба Груня, чтоб у новинских мужиков не старилась кожа на шеях, – рассыпчато смеялась Марина. – Пускай оглядываются мне во след, черти небритые!
С такими словами новинская Лешачиха, покачиваясь на «сплясанных» лодочках на высоком каблуке, подплыла к своему новому подворью величавой хозяйкой. И ни минутой раньше, и ни минутой позже. В самый-то раз, когда загорелый до черноты отпускник-балтиец, сидя на коневом брусе, прибивал к среднему стропилу длинный шест с венком из полевых цветов: «Хвала хозяину и возблагодарение мастерам!»
– Венец и делу конец! – известил на всю округу Иона. И в знак свершенного «душеугодного» дела, как сказал бы Ионкин дед, замахнулся по-молодецки и, словно к себе на потолок, запустил свой чудо-молоток за плывущее над головой белое кучевое облако. Авось еще, мол, и пригодится!
Счастливая Лешачиха, ведя за собой уработавшуюся веселую колготную толоку в застолье под сень Ионкиных яблонь, на радостях заставляла выразительно крякать ухмылистых мужиков, видно, замахивавшихся в уме черт знает на что… Перед веснинским крыльцом она, как бы ненароком, прикачнулась к плечу гостя, игриво шепнув:
– Все думала, кого пригласить в крестные сыну Шурке… Давай покумимся с тобой, флотский.
– Раз надо, так надо, – шутливо согласился балтиец. – Выноси своего колорадского жука, сейчас пойду искупаюсь с ним в заводи под вербами Вера – Любовь – Надежда – и все кино! И будем справлять крестины вместе с новосельем.
– Я говорю тебе дело, а ты смеешься, – обиделась Марина.
– И я про то же… Великая княгиня Ольга целый народ окрестила в реке, и все дела!
Забоявшись, как бы мастеровой флотский не забалагурил ее предложение, Марина выхватила из его рук топор и бойко проплясала вверх по добротным широким веснинским крыльчинам, четко выбивая каблуками: «У Шурки будет крестный!»
С крыльца она сошла уже босая и с румяным, лыбившимся спросонья, голышом на руках: Новинская Божья Матерь да и только! Передавая из рук в руки свое сокровище, она на полном серьезе предостерегла принимающего ее дар, пусть даже и временно:
– Только в воду-то далеко не забредайте…
– Все будет, как в лучших домах Лондона, – успокоил новинскую Богородицу морячок и великодушно предложил: – Айда, и ты с нами купаться!
– Что ты, что ты?.. Раз собрался крестить сына… мне нельзя с вами купаться. После родов я еще не причащалась. – И Марина в какой-то смятении, не умеючи обнесла себя крестом, шепча с покаянием. – О, Господи, Господи…
Балтиец, охваченный каким-то безудержный весельем, смело подтянул свободной рукой к себе будущую куму и, изловчившись, смачно влепил горячий поцелуй в ее припухлые губы:
– Вот и причастилась!
– Совсем ошалел, флотский! – испуганно отстранилась Марина, озираясь по сторонам: уж не смотрит ли бабка Груша, как озорует ее санапал волыглазый. Но и осуждения на ее светившимся благом лице – не было.
Так балтиец под занавес своего взбалмошного отпуска еще покумился и с Новинской Лешачихой… От всех свороченных в отпуске «душеугодных» дел в родных палестинах, в нем как-то само собой забылись все обиды к своей деревне за сгубленный его именной сад. И он, словно бы после живительного причастия сил небесных, с легкой душой отбыл дальше править службу Отечеству.
Глава 13
Климу Ворошилову письмо я написал
…Будучи уже бравым моряком-балтийцем, но все еще оставаясь в душе крестьянским сыном, Иона Веснин нет-нет да спросит себя: «Неужто и вправду надо было сгубить мой сад?» И всякий раз он, не находя ответа, только как бы сыпал соль себе на незаживающую рану…
В последнюю зиму долгой флотской службы, когда балтиец Иона Веснин тосковал в преддверии своего возвращения в Новины, деревня сама позвала его к себе. На последний поклон к его любимой бабке Груше.
Застал он ее уже под святыми образами со смиренно скрещенными на груди, будто выпиленными из глины, натруженными руками, в которых горела тонюсенькая, как макаронина, свечечка. Потом были хмельные поминки. За столом разговор шел хотя и об ушедшей на вечный покой Аграфене, колхознице-великомученице, а в мыслях-то новинцы пеклись о себе, живых. Среди скорбных вздохов нет-нет да и обронит кто-то с тревогой, словно на колхозном отчетно-выборном собрании:
– Люди, как жить-то станем далее, а?
– Воистину, дожились до ручки, не стало у людей ни хлеба, ни муки, хошь в бутылку полезай, жуть! – неуместно и не ко времени скулемесил хозяин дома Данила Веснин, и разразился каким-то шальным хохотом, давясь своими любимыми словечками: – Ужасть! Жуть!
– Хватит тебе издивляться-то! – толкнув ему в бок локтем, шепнула жена Параскева-Пятница, крестная балтийца. – Опомнись, причумажный, ведь не на сварьбе любимого племяша сидишь.
Данила Ионыч, вздрогнув, пьяно посуровел и грохнул кулаком по столешнице:
– А теперь, флотский, слухай мою команду! Прямо скажу, дорогой племяш-крестник, с твоим неуемным норовом украшать землю яблоньками да цветиками, – не планида тебе вертаться со службы в деревню… Море топорами не забросаешь, жуть!
– Верно, сусед, глаголишь! – громоподобно поддержал дядю бригадир-полевод Серафим Однокрылый. – Плеть обухом, обченаш, не перешибешь! – И Сим Палыч обнял своей разъединственной ручищей за плечи соседа, по-свойски пободался с ним лбом и тоже не к месту
