Монах - Мэтью Грегори Льюис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дальнейшая жизнь Раймонда и Агнес, Лоренцо и Виргинии сложилась счастливо, насколько доступно счастье для смертных, коим суждено стать добычей горестей и разочарований. Чрезвычайные бедствия, которые выпали им на долю в юности, так их закалили, что все последующие невзгоды они воспринимали легко. Фортуна истратила на них самые острые стрелы из своего колчана, остальные в сравнении казались тупыми. После жестоких бурь ветра житейских неприятностей были для них не страшнее, чем легкий бриз, веющий над южными морями.
Глава XII
…Порочный, злобный негодяй,
В чертогах ада не сыскать таких.
И горд, и яростен, ума хоть отбавляй…
Он – враг для всех людей, и добрых, и дурных.
Джеймс Томсон (1700–1748)
На следующий день после гибели Антонии весь Мадрид был взбудоражен удивительным известием. Один из стражников, участвовавших в обыске склепа, нарушил запрет и рассказал об убийстве; он также назвал имя преступника. Смятение горожан было беспримерно. Многие не верили, шли в аббатство, чтобы удостовериться. Стремясь избежать позора, которым злодеяние аббата запятнало всю братию, монахи уверяли посетителей, что Амброзио не может принять их, как обычно, попросту по причине болезни. Но это объяснение помогало им недолго. Поскольку оно повторялось изо дня в день, рассказ солдата приобретал все большую достоверность. Поклонники отвернулись от аббата; никто не сомневался в его виновности, и те, кто прежде возносил ему пылкие хвалы, теперь громче всех порицали его.
Пока о его вине или невиновности горячо спорили жители Мадрида, Амброзио изнемогал от сознания собственной низости и от страха перед неминуемым наказанием. Оглядываясь на совсем недавнее время, когда он занимал высокий пост, живя в мире со светом и с собой, он с трудом мог поверить, что стал преступником, чьи злодеяния пророчат ему страшный удел. Не прошло и полугода с тех пор, как он был чист и добродетелен и его обхаживали мудрейшие и знатнейшие особы Мадрида, а простой народ оказывал почет, близкий к обожанию. А теперь он, всеми отвергнутый, сидел в тюрьме Священной канцелярии и был, вероятно, обречен умереть под пытками.
Он не мог рассчитывать, что ему удастся обмануть судей. Доказательства его вины были слишком очевидны. Присутствие в склепе в неподобающий час, испуг при обнаружении, кинжал, который он пытался спрятать, капли крови, брызнувшие на его рясу из раны Антонии, вполне изобличали Амброзио как убийцу. Ничем не мог он утешиться. Религия ему опоры не давала. Ему приносили книги моральных поучений, но он не находил в них ничего, кроме указания на чудовищность своих деяний. Попытавшись молиться, он вспомнил, что не заслуживает попечения небес. Мерзости в прошлом, тревога в настоящем, страх перед будущим – так он провел несколько дней до назначенного срока допроса.
И этот день настал. В девять утра дверь камеры отперли; вошел тюремщик и велел монаху следовать за ним. Его привели в просторный зал, задрапированный черной тканью. За столом сидели трое мужчин, важных и суровых с виду, также одетых в черное. Одним из них был Великий инквизитор, который счел, что столь особенное дело должен расследовать сам. На некотором расстоянии стоял стол поменьше – там сидел секретарь, снабженный всеми принадлежностями для письма. Амброзио жестом велели приблизиться и стать у стола. Глянув искоса вниз, он увидел расставленные по залу железные инструменты, которых он раньше не видел, но сразу догадался, что это – орудия пыток. Он побледнел и с трудом удержался на ногах.
Царила полная тишина, только инквизиторы таинственно перешептывались. Прошло около часа, и с каждой секундой страхи Амброзио становились все острее. Наконец в стене напротив двери, куда его ввели, со скрежетом отворилась другая дверца, и офицер стражи ввел прекрасную Матильду. Волосы ее в беспорядке обрамляли лицо; щеки были бледны, глаза запали и потускнели. Она печально взглянула на Амброзио; тот ответил взглядом неприязни и упрека. Ее поставили напротив него. Трижды прозвонил колокольчик. Это был сигнал к началу заседания; инквизиторы приступили к делу.
Процедура этого следствия такова, что обвинение не формулируется и имя обвинителя не называется. Арестованных только спрашивают, готовы ли они признаться. Если они заявляют, что ничего не совершили, а значит, им не в чем признаваться, их немедленно подвергают пытке. Она повторяется с перерывами до тех пор, пока подозреваемые не признают себя виновными, либо пока у дознавателей не иссякнет терпение. Но без прямого признания вины инквизиция не выносит окончательный приговор своим пленникам. Обычно между допросами проходит немало времени; но следствие по делу Амброзио было ускорено в связи с торжественным аутодафе, назначенным на ближайшие дни, и инквизиторы хотели, чтобы такой выдающийся преступник сыграл в их представлении главную роль в качестве разительного примера их бдительности.
Аббата обвинили не только в насилии и убийстве; ему, как и Матильде, вменили в вину занятия колдовством. Девушку схватили как соучастницу в убийстве Антонии. Однако при обыске ее кельи были найдены подозрительные книги и предметы, а у монаха – то самое зеркало, которое Матильда случайно оставила в его покоях. Странные знаки, выгравированные на нем, привлекли внимание дона Рамиреса, проводившего обыск; он забрал зеркало и показал Великому инквизитору. Тот внимательно рассмотрел находку, а потом, сняв с пояса золотой крестик, приложил его к зеркалу. Тотчас раздался громкий звук наподобие удара грома, и стальной диск разбился на множество осколков. Тем самым подозрение насчет занятий магией подтвердилось. Предположили даже, что исключительное влияние монаха на публику объяснялось колдовским наваждением.
Намереваясь заставить его признаться и в том, что он сделал, и в том, чего не делал, инквизиторы приступили к допросу. Несмотря на страх перед пытками как преддверием смерти и вечных мук, аббат смело и решительно заявил о своей невиновности. Матильда последовала его примеру, но голос ее дрожал и срывался. Уговорить монаха признаться не удалось, и инквизиторы приказали начать пытку.
Амброзио испытал на себе самые ужасные изобретения человеческой жестокости. И все же смерть, сопряженная с чувством вины, так страшна, что ему хватило стойкости выдержать все, не признавшись.
Когда боль стала невыносимой, он потерял сознание, и только после этого палачи отпустили его. Затем наступила очередь Матильды; однако, устрашенная видом мучений аббата, она утратила отвагу, упала на колени и призналась, что имела дело с духами ада и видела, как монах убивал Антонию; но касательно колдовства она заявила, что
