Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо

– И как ты собираешься решить этот вопрос безопасно для каждого из нас?

– Издам закон, по которому суды должны состоять из сенаторов, и только из них.

Сказав это, он преспокойно зашагал к дому.

Долабелла не мог не восхититься смелостью Суллы. Новый диктатор упрощал все трудное до немыслимого предела. Стало понятно, что покровитель Долабеллы намерен уничтожить любые силы и учреждения, могущие противостоять новому режиму, новой действительности, о которой он упомянул этим утром.

– Остается Серторий, – тихо заметил Долабелла, шагавший рядом.

– Верно. Серторий – серьезный вопрос, который тем не менее со временем будет решен. Сейчас он далеко, в Испании. Мы пошлем кого-нибудь туда. Того же Метелла, жаждущего триумфа. Победа в Испании над Серторием могла бы обеспечить ему триумф, о котором он мечтает, дабы сравняться с отцом. – Сулла, казалось, говорил больше для себя, чем для Долабеллы. – Верно, пошлем Метелла. Однако меня больше беспокоят незавершенные дела здесь, в Риме.

Эти слова озадачили Долабеллу, но они как раз прибыли в дом Суллы, так что он решил подождать, устроившись на ложе рядом с диктатором, и позже расспросить его об этих загадочных делах.

– Так что за незавершенные дела? – спросил Долабелла, решив, что настала подходящая минута.

Рабы принесли подносы с едой – нежнейшее мясо с ароматными соусами – и стали разливать вино.

Сулла не ответил на вопрос.

Точнее, ответил, но не словами. Он посмотрел вправо, туда, где расположились его дочь Эмилия и зять Ацилий Глабрион. На самом деле Эмилия была ему не дочерью, а падчерицей, дочерью Цецилии Метеллы, недавно скончавшейся супруги диктатора. Но Сулла заботился о ней, как о родной дочери. И не потому, что испытывал к девушке особую привязанность, а потому, что именно так должен был вести себя отчим в соответствии с римскими обычаями. Ацилия Глабриона, молодого сенатора, ждала блестящая будущность, более того, он был зятем диктатора. Тем не менее именно на нем остановились глаза Суллы.

Долабелла, внимательно наблюдавший за своим покровителем, молча кивнул. Ацилий. Да, это могло быть одним из тех незавершенных дел, на которые намекал Сулла: молодой сенатор осмелился упрекать тестя, самого Суллу, за то, что он провозгласил себя диктатором, не указав, на какой срок берет единоличную власть. Многие другие также придерживались мнения, что после правления популяров Риму нужна сильная рука, однако единоличную власть следует ограничить во времени. Но никто не осмеливался высказывать подобные соображения публично, тем более что Сулла проявлял крайнюю жестокость, расправляясь с врагами. Количество убитых популяров исчислялось сотнями и продолжало расти. Те, кто противостоял Сулле, все чаще подвергались проскрипциям и лишались имущества, однако это пока не стало всеобщим явлением. Долабелла осмелился спросить Суллу о продолжительности диктатуры, но ни разу не поставил ее под сомнение, тем более публично. Даже этот вопрос был заранее согласован с самим Суллой. Ацилий же, хоть и был поборником старины – в противном случае Сулла не выдал бы за него падчерицу, – опасался того, что его тесть сделается полновластным диктатором. Присвоенный Суллой титул как нельзя более красноречиво отражал его возможности и полномочия: dictator legibus scribundis et rei publicae constituendae, то есть «диктатор для написания законов и укрепления республики». Самодержавная власть. Без какого-либо упоминания об ограничении по времени.

– Ацилий… – начал Сулла.

Долабелле были хорошо знакомы эти обертоны в его голосе. Он приподнял брови и вздохнул, уставившись на дно кубка. Голос Суллы не предвещал для молодого человека ничего хорошего: Ацилий ошибался, полагая, будто пребывает в безопасности и может упрекать диктатора лишь потому, что он его зять.

– Ацилий! – повторил Сулла, не привыкший окликать никого дважды.

– Да… отец, – наконец отозвался Ацилий.

Сулла улыбнулся:

– Как думаешь, произнеся слово «отец», обращенное ко мне, ты находишься в безопасности?

В триклинии воцарилась тишина.

Гости перестали есть и пить.

Рабы застыли, как изваяния; слышалось лишь журчание воды в фонтане, украшавшем дом. Голос Суллы, резкий и жесткий, обездвижил всех.

– Я не понимаю… – начал было Ацилий, но рука Эмилии остановила его.

Она знала, что не стоит перечить отчиму, тем более в присутствии гостей. Что бы ни сказал муж, это лишь усугубило бы положение.

– Ты полагаешь, Ацилий, что сын может публично порицать отца за то, как отец ведет государственные дела? – спросил Сулла.

Ацилий убрал руку из-под ладони жены; сам того не ведая, он разорвал последнюю нить, связывавшую его с Суллой. Эмилия сжалась на ложе, будто желала отгородиться от мужа и не дать гневу отчима обратиться против нее.

Молодой человек уже понял, к чему все идет, но решил, что тесть обрушился на него слишком уж сильно.

– Возможно, я был не прав, выбрав место для обсуждения продолжительности вашей… диктатуры, но думаю, что указать предельный срок…

– Ты думаешь, мальчик, что твое мнение кого-нибудь волнует? – перебил его Сулла, обращаясь к нему с подчеркнутым пренебрежением: несмотря на молодость, Ацилий все еще числился сенатором. – Клянусь Юпитером, оно не волнует никого. Если бы ты проявил такую дерзость в разговоре с глазу на глаз, я бы мог сделать тебе выговор, также в отсутствие посторонних, но ты порицал меня публично. Всего несколько недель назад популяры свободно распоряжались в Риме. Потребовалась долгая гражданская война, чтобы я вернул власть сенаторам – тем, кому сами боги повелели управлять нашим городом, республикой и ее провинциями, – и все это лишь для того, чтобы меня порицал член моей семьи? Нам, оптиматам, в первую очередь необходимо единство. И ты его нарушил. – Сулла умолк, не торопясь, не обращая внимания на тишину в триклинии, допил свое вино и наконец вынес приговор: – Встань и ступай прочь, Ацилий, и больше никогда не возвращайся в этот дом.

Молодой человек, все еще лежавший на ложе рядом с женой, был ошеломлен. Он посмотрел на Эмилию, затем на тестя.

– С сегодняшнего дня вы в разводе, – объявил Сулла.

Ацилий, все еще с приоткрытым ртом, медленно поднялся.

– Она беременна, – пробормотал он. – Мы собирались сказать тебе сегодня вечером.

Сулла лишь вытянул руку с пустым кубком. Раб поспешно приблизился, чтобы наполнить его. Сулла сделал большой глоток, поставил кубок на стол и снова впился глазами в Ацилия.

– Ладно, мальчик, ты уже все сказал, – сказал он. – Уходи. Твое счастье, что ты отец будущего ребенка моей падчерицы Эмилии, – это единственное, что спасет тебе жизнь. А теперь, во имя Юпитера, убирайся из моего дома!

Ацилий Глабрион, не сказав ни слова, даже не попрощавшись с женой, ушел с домашнего пира диктатора Суллы. Он понял, что неожиданно впал в немилость.

После