Разыскания о начале Руси (Вместо введения в русскую историю) - Дмитрий Иловайский

Г. Васильевский укоряет меня за то, что я не оценил открытий, сделанных им в сочинениях Атталиоты и недавно изданного Пселла. Какого рода открытия, сделанные у Атталиоты, мы видели выше. А что касается до Пселла, то издание его действительно составляет богатый вклад в историческую науку. Но вопрос был о тех выводах из этого писателя, с которыми нельзя согласиться. Притом оппонент в некоторых случаях преувеличивает значение Пселла для русской истории. Например, поход 1043 года Пселл описывает как очевидец и сообщает несколько интересных подробностей о главной битве. Но в то же время он говорит явную несообразность о беспричинности похода, о том, будто варварское русское племя в этом случае было движимо просто какою-то ненавистью к греческой игемонии и т. п. О присутствии Варягов в русском войске он не упоминает. Поэтому в данном случае мы все-таки отдаем преимущество младшему современнику Пселла, Скилице, который описывает тот же поход обстоятельнее и беспристрастнее. У Пселла есть известие о том, что наш Владимир после брака с царевной Анной послал ее брату императору Василию II вспомогательное войско, с которым тот подавил восстание Варды Фоки. Почти то же самое было нам известно из Скилицы. Г. Васильевский с помощью весьма сложных соображений и сопоставления разных текстов, доходит до вывода, что именно вспомогательное войско, посланное Владимиром, образовало тот варяжский корпус в Византии, о котором упоминают историки XI века. Повторяем, с таким открытием никак не можем согласиться. Кроме явных натяжек насчет текстов, тут еще, повидимому, смешиваются два разные понятия: русские войска, которые наши князья иногда посылали на помощь грекам, и наемные дружины из русских людей, дружины, которые встречаются почти постоянно в течение X и XI веков. Нет никаких указаний на то, чтобы Владимир не просто послал войско на помощь зятю, а подарил ему в вечное и потомственное владение дружину в 6000 человек.

Между прочим г. Васильевский в своем "Ответе" говорит о какой-то западне, в которую я попал по поводу церкви Варяжской Богородицы. По актам XIV века оказывается, что эта церковь была православная. Очень хорошо; но это не мешает нисколько варягам XI века быть латинского исповедания, а не греческого, о чем я, собственно, и говорил. Только из названия церкви Варяжская и из того, что она находилась где-то подле св. Софии, мой оппонент заключает о православном (русском) исповедании варягов. Повторяю, вывод очень смелый и очень поспешный - при таких скудных данных. Мы не знаем, когда и кем построена эта церковь, почему она называлась варяжскою, принадлежала ли Варягам XI века или более поздним, даже существовала ли в этом веке, и т. п. Наконец, так ли велико уже было различие в обрядах и церковной архитектуре; были ли придворные Варяги такими ультрамонтанами, что они, например, не могли получить от императоров для своего богослужения одну из многочисленных часовен или небольших храмов, примыкавших к дворцовым зданиям? Повторяю, можно ли при полном отсутствии необходимых сведений заключать о православии Варягов XI века? В своем исследовании г. Васильевский относительно храма Варяжской Богородицы сослался на сочинение Белэна; но Белэн именно указывает на существование латинских церквей в Константинополе в XI веке и на то, что некоторые храмы, вследствие разных переворотов, переходили от одного исповедания к другому.

В "Ответе" г. Васильевского мы все-таки не находим сколько-нибудь понятного ответа на наши недоумения: почему греки, называвшие в X веке наемную Русь ее собственным именем, вдруг со времени вспомогательного войска, посланного Владимиром, стали именовать ее Варангами? С какой стати та же Русь, которая в X веке называла себя Русью, в XI величает себя Варягами? Мой оппонент пытается устранить подобное затруднение предположением, что слово варяг означало на Руси и в Византии иностранца; потому русские и называли себя варягами в Константинополе. Не понимаем, каким образом серьезный историк (каким мы считаем своего противника) мог придумать такое толкование. Неужели надобно еще доказывать, что хотя варяг в данную эпоху и означал на Руси иностранца, но иностранца известной страны, известной народности, и народности именно католического исповедания? Напомню о существовании в древних Киеве и Новгороде варяжских или латинских божниц. Наши церковные писатели XI века именуют латинство верою варяжскою.

Но довольно о системе доказательств моего оппонента. Скажем несколько слов о поводе к нашей рецензии.

В числе главных оснований моей теории о происхождении Руси находится положение, что "византийцы нигде не смешивают Русь с варягами". В. Г. Васильевский в начале своего исследования о византийских Варангах заявил, что он не считает себя компетентным в вопросе о происхождении Руси и не намерен вмешиваться в спор, снова мною поднятый. Он задался только мыслию доказать, что служебные византийские Варяги в XI веке были не что иное, как славянская, православная Русь. Если бы автор сохранил заявленный им нейтралитет, едва ли мне пришлось бы печатно разбирать его исследование. Мои выводы главным образом опираются на писателей IX и X века, каковы преимущественно патриарх Фотий, Константин Б. и Лев Диакон, т. е. на современников той самой Руси, которую норманисты считают чисто норманнскою. Притом основное положение г. Васильевского (славянство самих варангов в XI в.) не только не служит каким-либо подтверждением для моих противников норманистов; наоборот, оно, если бы было верно, могло послужить подкреплением для тех ученых, которые производили и производят Русь от балтийских Славян.

Ясно, кажется, что мне не было особой нужды употреблять свое время на опровержение нового взгляда по отношению к византийским Варангам. Но В. Г. Васильевскому в течение своего исследования угодно было радикально изменить свое отношение к предмету спора. В ноябрьской книжке Журнала Мин. Нр. Пр. за 1874 г. он заявляет о своем нейтралитете и даже обнаруживает наклонности к антинорманизму, что и естественно, если взять во внимание его основной вывод. В февральской книжке 1875 года он начинает покидать свой нейтралитет в пользу норманизма; а в мартовской уже является решительным приверженцем норманнской теории, говоря, что он не желает расходиться с наукою. Каким образом он соглашает свой норманизм с главным выводом своего исследования, этого мы не знаем. Но, вследствие нарушенного нейтралитета, я не счел удобным оставлять без разбора это исследование. Обращу внимание читателей на следующее обстоятельство. Пишется историческое исследование со всеми внешними признаками ученой добросовестности, с постоянными и критическими ссылками на источники и с обильными из них выдержками. А в конце своего труда исследователь провозглашает, что моя теория есть только неудачная попытка поколебать норманнскую систему, прочно утвержденную на научных столпах. Много ли нашлось читателей, которые взяли на себя труд вникнуть в сущность исследования и поняли, что между нею и только что приведенным заявлением нет ничего общего; что автор его не прибавил ни одного доказательства в пользу норманнской теории; а между тем провозглашает ее непоколебимость, как будто речь идет о простой подаче голосов для решения весьма сложных научных вопросов.

В ответ на рецензию мой оппонент снова не прибавляет ни одной черты в пользу норманизма и тем не менее снова провозглашает, что моя теория есть не более, как заблуждение, и что на стороне моих противников "все преимущества метода и научности". Интересно было бы знать, кто уполномочил В. Г. Васильевского голословно говорить от лица науки в данном случае? Ответ на этот вопрос можно найти в его собственных статьях. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что уполномочил его главным образом многоуважаемый А. А. Куник. В упомянутой выше февральской книжке исследователь упоминает о "приятном внимании" к его труду со стороны А. А. Куника; последний сообщил ему, тогда еще не вышедшую из печати, свою статью, приложенную к Каспию академика Дорна. В этой статье А. А. Куник, по замечанию г. Васильевского, наносит сильные удары противникам норманнской теории. В "Ответе" он опять упоминает об А. А. Кунике: последний сообщил ему сведение, с помощью которого оппонент устраивает упомянутую выше мнимую западню.

Как сильны удары, наносимые приложением к Каспию, это надеюсь показать в следующем письме. Я обращусь к этому приложению тем с большею охотою, что автор его совращает в норманизм таких русских ученых, от которых русская наука могла бы ожидать многого. По этому поводу укажу на новое сообщение В. Г. Васильевского "Руссковизантийские отрывки" (Журнал Мин. Нар. Проев. 1875 г., декабрь). Здесь он опять извлекает из византийских памятников, издаваемых достопочтенным Савою, интересный материал, который относится к сношениям византийских императоров с русским княжеским домом в XI в. Г. Васильевский на этот раз снабжает свой материал весьма дельными комментариями; можно не согласиться разве только с двумя-тремя толкованиями второстепенной важности 3 . Между прочим здесь в одном письме императора к русскому князю встречаем следующие знаменательные слова: "Научают меня священные книги и достоверные истории, что наши государства оба имеют один некий источник и корень". В. Г. Васильевский довольно правдоподобно указывает на связь этих слов с преданиями о посылке венца русскому князю и о даровании придворного титула Константином Великим тоже русскому князю. Но, повидимому, он и не замечает того, что приведенные слова письма и его собственные объяснения к ним прибавляют лишний аргумент против норманнской теории. Ясно, что византийцы XI века, притом знакомые и с историей прошлых веков, нисколько не сомневаются в древнем и туземном происхождении русских князей.