Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006) - Валентина Полухина

Как принимали Бродского поэты вашего поколения?

Когда Иосиф прибыл в Америку, многие мои современники считали Одена устаревшим и не слишком хорошо его знали. Война во Вьетнаме все еще велась, левые студенческие группировки подвергались гонениям со стороны правительства, в обществе нарастали антиамериканские настроения, а модными стихами считались главным образом свободные стихи. Традиционное стихосложение воспринималось многими как признак академического истеблишмента, а это было время, когда студенты не доверяли никакому "истеблишменту" вообще. С одной стороны, Иосиф был героической личностью, парадигмой писателя-диссидента, в высшей степени романтической фигурой: он восстал против советского "истеблишмента", поплатился за это свободой и все равно одержал победу. С другой стороны, он превозносил культуру, приютившую его, не испытывал симпатии к левым и догматично отвергал свободный стих: "вино без бутылки: пятно на скатерти". Для своих хулителей он был нахалом и реакционером, ничего не смыслящим в модернистской американской традиции. Для других он был глотком — или, скорее, ураганом — чистого воздуха. Он очень много сделал для того, чтобы привлечь внимание к поэтам Восточной Европы, особенно Польши, и существенно стимулировал возрождение интереса к традиционному стихосложению у молодых поэтов 1980-х (мое поколение). Его пренебрежение к модернизму Паунда и У. Уильямса и более чем высокая оценка Одена и Фроста наложили неизгладимый отпечаток на многих молодых поэтов. Его нравственное, серьезное отношение к стихотворной форме способствовало тому, что большая часть "постмодернистской" поэзии выглядела легковесной и пустой. Разумеется, бесконечные споры между строгостью и свободой, башней из слоновой кости и вольным путем не новы: они велись в американской поэзии со времен Дикинсон и Уитмена. Но Иосиф внес в них свежую струю.

Большинству западных читателей поэзия Бродского была известна в переводах. Как же ему удалось войти в так называемую "высшую лигу" поэтов, включавшую Дерека Уолкотта, Шеймаса Хини, Леса Маррея и др.?

Пас тоже не писал по-английски, однако в "лигу" входил; Милош тоже. При всем моем к вам уважении, считаю этот вопрос неправомерным. Правильнее было бы спросить, почему ни один американский поэт в нее не вошел.

Вы можете ответить, почему так случилось? Думаю, что нет, за исключением разве что следующего: в Америке поэт не играет такой центральной роли в культуре, которую он играет в других странах. Никто не считает поэтов умами общества или нравственными авторитетами. Дело здесь не в качестве поэзии, а в качестве читателей, в природе общества в целом, общества, которое всегда недооценивало роль интеллектуалов и художников, и есть основания думать, что и роль такой нематериальной субстанции, как сам язык. Быть может, это следствие пуританства или американского материализма, или следствие разнообразия и относительной молодости нашей культуры, которая представляет собой смесь стольких народов и историй. Вследствие того, что в американской культуре поэты маргинальны, они не обладают в обществе таким авторитетом, каким обладают члены "высшей лиги". У нас членами "лиги" являются киношники, рок-музыканты, спортсмены и миллиардеры…

Бродский революционизировал традицию русской философской поэзии, привив ей сложное и серьезное остроумие Донна и новые формы поэтической строфы. Заметно ли это в английских переводах?

Да. Блеск его ума, метафизическая глубина и уровень просодии сохранены в переводах — может, благодаря твердой руке самого Иосифа. Неудачу терпит музыка, правильное звучание английского языка… Хотя сам Иосиф говорил, что достоинство переводной поэзии сравнимо с достоинством классической скульптуры, которой не хватает головы или руки: воображение читателя должно включиться в задачу по воссозданию того, чего не хватает. Ничто не может сравниться с впечатлением от чтения Иосифом своих русских стихов; музыка сохраняется, не сохраняется смысл. Читая переводы, нужно представлять себе интонацию, высоту и тембр голоса Иосифа, читающего свои стихи по-русски, — тогда у вас будет представление о лирической силе его стихов.

Каково место Иосифа в американской поэзии? Был ли он английским или русским поэтом?

Иосиф, вне всякого сомнения, был русским поэтом. В английском языке нет никого, похожего на него, нет поэзии, похожей на его поэзию. С другой стороны, ввиду того, что он писал по-английски, правомерен вопрос: является ли он американским или английским писателем? На это я бы ответил так: несмотря на то что Иосиф обосновался в Америке, по своему менталитету он был скорее англичанином, нежели американцем. Быть может, правильнее сказать, что его второй культурой стала Новая Англия. Если Иосиф уезжал из Нью-Йорка и направлялся не в Европу, то, скорее всего, направлялся он в свой дом в Массачусетсе, на границе с Вермонтом, в самом сердце Новой Англии. Новая Англия — это отдельная область Америки, со своей отдельной историей, отраженной в самом ее названии: английское пуританство пустило здесь глубокие корни. Не думаю, что Иосиф интересовался или был хорошо знаком с американским Западом или американским Югом. У него не было на это времени, как не было времени на свободное стихосложение, модернизм Паунда и Уильямса, влияние классической китайской и японской поэзии, столь сильное в американской поэзии XX века. Ему ни к чему было знать о сильной французской струе в американском модернизме — от символистов до сюрреалистов, — столь явно проявлявшейся в творчестве поэтов от Элиота и Стивенса до Марвина и Эшбе- ри. Между Эмили Дикинсон и Уолтом Уитменом — родоначальниками американской поэзии — Иосиф раз и навсегда выбрал Эмили. Поэты, к которым он относился с наибольшим сочувствием, были либо уроженцами Новой Англии — Дикинсон, Фрост, Лоуэлл, Уилбер, — либо англичанами (Харди, Донн, Крэшоу и т. д.). Оден, поэт, оказавший на Иосифа наибольшее влияние, был англичанин, перебравшийся в Америку — то есть буквально "новый англичанин". Еще больше углубившись в проблему, можно сказать, что Нью-Йорк, город, избранный Иосифом для жизни, несмотря на свою космополитичность, является наиболее англофильским из всех американских городов, наиболее консервативным, "торийским". Поэтому, с точки зрения американца, я бы сказал, что Иосиф был "новоанглийским" поэтом. Но прежде и больше всего он принадлежит русской литературе, не английской.

Почему Бродский наделял поэзию такой властью?

Потому что он сам обладал бесконечно сильным духом. Поэзия была дарована ему Господом. Так уж вышло, что у него был этот дар, что у него была гениальность, что он был исключительно сильной личностью от природы. Иосиф был неукротим; он мгновенно доводил все до логического конца; он не боялся превосходной степени, бесстрашие было его отличительной чертой. Он бы не выбрал поэзию, если бы не чувствовал, что она выбрала его, что она требует абсолюта, что именно язык делает нас людьми и что чем сильнее и возвышеннее язык, тем сильнее и возвышеннее человеческая личность. Многие поэты так чувствуют, но у Иосифа был исключительный дар, чтобы сформулировать это требование — сформулировать так мощно, так убедительно, так категорично, как только возможно.

Бродский отрицал авторитет государства и утверждал авторитет личности.

Помню, как однажды на занятиях он сказал: "Поэт — это человек, который всегда говорит "нет"". Думаю, что его понимание личности было во многих отношениях противоречивым, особенно в том, что касается произвольной авторитарности. В конце концов, он ведь был автодидакт, то есть человек, который самоутверждается без какой бы то ни было оценки извне, человек, выросший вне какого-то организма, с которым ему бы хотелось себя отождествлять. Иосиф считал, что долг индивидуума — неуважение к властям.

Даже к американским властям?

О, да. Иосиф очень высоко ценил американский индивидуализм, но не американский конформизм. Американское общество угнетало его во многих отношениях. Однажды, в разговоре об американской массовой культуре, он заметил, что человеческие особи постепенно становятся "еще одной разновидностью мха".

Иосиф был тяжелый человек?

Он мог внушать робость и, как я уже говорил, мог быть надменным, равнодушным, нетерпеливым. Его требования, его утверждения, касающиеся поэзии и того, как она должна быть, казались многим студентам излишне авторитарными. Иосиф пугал их. Эти студенты не могли понять, что подобными утверждениями Иосиф пытается утвердить ценность человеческой личности или, по крайней мере, привить им такую же убежденность в ее неоспоримой ценности, какой обладал сам. В чем-то его метод преподавания напоминал "травлю", он стремился вызвать ответную реакцию. Иосиф уважал тех студентов, которые с ним не соглашались, вступали с ним в споры, противостояли ему, выказывая те же черты, что в годы непокорной молодости причинили ему самому столько неприятностей. Он любил состязаться, любил спорить, говоря о литературе. С другой стороны, он мог быть бесконечно щедр, великодушен, ироничен, прост — тогда с ним очень приятно было иметь дело, он был полон обаяния, его проказам и шуткам не было конца. Когда вы приходили к нему в гости, он, бывало, проскальзывал в комнату в своих тапочках, словно ребенок на скейтборде. Ненавидел снобизм и прентенциозность и искренне наслаждался компанией студентов, зачастую предпочитая ее компании университетских преподавателей и профессиональных интеллектуалов. Он обращался со студентами как с равными, поэтому-то и мог быть с ними очень жестким. Но помимо всего прочего, Иосиф был бесконечно верным человеком: никогда не предавал того, кого приручил.