Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

Дядя Изак приехал из Силезии вслед дяде Герману, чтобы убедить детей семьи Френкель не пускаться в бега. Дяди относятся снисходительно, с терпимостью, к уничтожению имени «Френкель» в названии небольшого городка в Силезии «Нойман-Френкель» и ко всем ужасам, сыплющимся со всех сторон. Лотшин придерживается фактов. Их насильно заставили продать свой дом, купленный дедом и полностью им реставрированный в прошлом веке, высокому чину нацистской партии. Оставшиеся члены семьи перейдут жить в съемную квартиру накануне зимы. Никакая иллюзия ее не ослепит. Слушая уговаривающих их дядь, Бертель думает об обсуждаемой всеми в эти дни книге Франца Верфеля «Сорок дней рыбака Мусы». В молодежном сионистском движении считают, что этот писатель, еврей, хотел описать судьбу своего народа, но, при этом, чтобы не возбудить антисемитизм, изобразил массовые убийства армян турецкой армией и изгнание армян из Турции во время военных действий.

— Ох, — вздыхает дед. — Никогда не может случиться в Германии то, что случилось в Турции.

— Я покажу отцу! Он разрушил мою жизнь! — Гейнц бушует в кухне, ругает отца, как последний извозчик.

Сын проклинает отца за то, что он не позволил ему жениться на дочери судьи Кристине, и таким образом, походя, уничтожил его жизнь. Бертель оскорблена до глубины души. Глаза ее любимого брата остекленели от алкоголя и мокры от слез. Он бранит отца и угрожает ему так, как будто отец жив. Она поддерживает брата, чтобы он не упал. Гейнц опирается на нее всей своей тяжестью. Она поит его кофе, кладет ему на лоб влажный платок, зажигает для него сигарету. Гейнц делает несколько затяжек и бросается к раковине. Его рвет. Бертель носится по пустым комнатам, ища помощи. Ветер сотрясает опущенные жалюзи. Вороны оглашают сад карканьем. Она вырывается в сад, зовет на помощь старого садовника Зиммеля. Тот обливает Гейнца холодной водой, обмывает его и укладывает в постель. Бертель в полном смятении: ее умный брат, жестко придерживающийся принципов, — пьяница!

Бертель сидит на кухне, у холодной пустой плиты. Хрустит сухим куском хлеба. Примерно полтора часа назад она вернулась с товарищами из Дании. По инициативе датского еврейства правительство Дании пригласило молодежь из Германии, чтобы они могли хотя бы на время освободиться физически и духовно от режима Гитлера. Предпочтение было отдано тем, кто должны были отправиться в страну Израиля по состоянию здоровья. Шесть недель она провела с деревенскими детьми. Ела пахучий круглый хлеб, золотистое масло, жирную колбасу, сочные фрукты, пила свежее молоко. На шесть недель пригласила ее крестьянка и относилась к ней, как к дочери. В благодарность, как и другие воспитанники группы, она помогала хозяйке собирать фрукты, главным образом, яблоки и сливы. Солнце, лес и река, радушный прием отдалили воспоминания о Гитлере.

В четвертом часу после полудня она стояла на берлинском вокзале между коричневыми мундирами, гремящими сапогами, развевающимися флагами и враждебными листовками. И мгновенно из памяти были стерты прекрасные дни в Дании. Осталась на память цветная шляпа и такой же цветной свитер, закрывающий шею — прощальный подарок датской крестьянки, которая связала их для Бертель.

Фрида с покупками входит в кухню и разражается рыданиями. Лотшин врывается в дом и сообщает, что купила билет на ночной поезд. Что-то случилось? Никогда она не видела Лотшин такой взволнованной. Она охвачена гневом: никто не проследил за Гейнцем. Куда этот алкоголик исчез?

Постепенно Бертель становится ясно все, что случилось в последние сутки. Вчера вечером в дом явились двое гестаповцев в штатском. Они попросили Гейнца следовать за ними. Он обвинен в нарушении приказа о ликвидации дел, связанных с железом и сталью, и заключен в подвал гестапо. Лотшин вызвала адвоката, нациста, доктора Функе. Бертель не задавала вопросов, но Фрида угадала всё. Функе давно приставал с ухаживаниями к Лотшин. В эти дни, когда люди исчезают без суда и освобождаются без суда, Лотшин, не колеблясь, исполнила унизительные условия, которые предложил ей Функе в обмен на спасение Гейнца. К тому же, он был содомитом. Фрида не смыкала глаз всю ночь. К утру, когда Лотшин вернулась из гостиницы, Фрида приготовила горячую ванну и уложила принцессу в постель. Красота ее и деньги сделали свое дело. Функе освободил Гейнца без суда. Велел вести его прямо из подвала гестапо на вокзал. Гейнц вернулся домой, и Лотшин помчалась за билетом на ночной поезд в Швейцарию.

В холодную осеннюю, темную ночь Функе проводил Гейнца к поезду. В смятении чувств Гейнц передал Функе плату — дорогие драгоценности, которые Лотшин извлекла из металлического сейфа в кабинете покойного отца: несколько золотых колец с бриллиантами, среди которых — обручальное кольца отца, золотое ожерелье и портсигар из тяжелого золота, также украшенного бриллиантами. Гейнц уехал к сестрам в Аргентину. Деньги и драгоценности, которые он хранил в швейцарском банке на черный день, были использованы им для бегства в Южную Америку.

Дом опять в шоке. Два эсэсовца в черных мундирах с эмблемами и значками выбивают входную дверь. С криками и угрозами они рыщут по комнатам и коридорам. Бертель прячется в одной из ниш в гостиной, за статуей богини Фортуны. Фрида кричит, пытаясь их призвать к порядку. В ответ почти волчий вой:

— Убирайся немедленно, еврейская подстилка!

Эсэсовцы ведут себя, как хозяева. Сапоги их стучат по паркету, сотрясая весь дом и его обитателей. Они нагло забирают оставшиеся небольшие картины и драгоценности. К счастью семьи, посуда, которая служила им в течение нескольких поколений и большая часть драгоценностей уже находятся на пути в Аргентину с Руфью и Гейнцем.

Оставшиеся члены семьи облегченно вздыхают. Старший брат спасен. В первом письме он написал, что устроился развозчиком молока, ищет средства для существования. Каждодневные события накрывают дом, подобно океанскому валу.

Бертель взволнована. Дуни, ее друг по молодежному движению, уехал в страну Израиля к дяде в кибуц Эйн-Харод. В свое время, приехав из России в Германию, он жил у родственников в Берлине. Родители его пропали в России. Дуни со своим дядей кибуцником переписывались на идише, русском и немецком языках. Она помогала ему на своем слабом иврите. Эта переписка и сблизила ее с Дуни. Она удивилась, когда он пришел прощаться. И еще более была удивлена его объятиям и поцелуям, когда они сидели на скамье в берлинском парке. Она мечтает о поцелуях, которые соединят их навсегда, когда они встретятся в стране Израиля. В письмах к нему, в Эйн-Харод, она рассказывает о событиях в движении, о книгах, которые она читает, но ответа от него нет. Она обвиняет в этом себя: вероятно, письма ее скучны. Быть может, Дуни слишком занят в кибуце. Нет у него времени на письма, или в кибуце нет марок.