Автово - Андрей Портнов

— Да, считаю! — Гарма вошёл в раж.

— Ну, так вот, то, что мы вам сейчас говорили, это нам объяснил Роганов, а значит, по вашим словам, он ничего в этом не понимает!

И с этими словами разъяренный как бык Наиль гордо вышел, а мы с Лёшей тут же побежали или вернее потрусили за ним следом. Я боязливо прижимал к груди зачётку, боясь, как бы в стремительном порыве Гарма не выхватил её у меня и не зачеркнул бы свою подпись. Только спускаясь по лестнице, я смог перевести дух и спросил мрачно идущих впереди меня Лёшу и Наиля:

— Ребята, вы на меня случайно не обиделись?

— За что?

— Ну, за то, что я получил зачёт, а вы нет. Просто я Гарме больше вас сдавал, надоел ему, вот он и решил от меня отвязаться.

— Да брось ты, Рыжий, ты тут совершенно ни при чём, просто это Гармашёв решил над нами поиздеваться.

Я с облегчением вздохнул и подумал, что, оказывается, с этой минуты я совершенно свободен, и уже абсолютно ничего по учёбе не удерживает меня в Питере. Можно хоть прямо сейчас ехать в Астрахань. Это даже подтверждал всё тот же Гармашёв, который, однажды, на лекции сказал, что все вынуждены сидеть в Питере, пока не сдадут ГОС экзамены по «войне», а вот «… Алыкова и Карымова могут уже ехать домой, и придатый к ним Портнов резвиться может…». Помню, что меня настолько развеселила эта фраза, а точнее слово «придатый», что я тут же записал её на обложку Гармашёвских лекций.

Итак, я был абсолютно свободен, но я бы был не я, если бы на самом деле бросил всё и уехал уже навсегда в свою провинцию.

Нет! Я останусь в Питере до самого последнего момента, до тех пор, пока это представляется возможным, пока ещё есть хоть один шанс! Я уеду отсюда только вместе со всеми, чтобы горечь разлуки не была ощутимо тяжёлой. А пока у меня в запасе были ещё три недели, три свободные недели, которые надлежало прожить незабываемо…

Я допил «Лимонную» настойку, которую имел глупость купить, когда праздновал вместе с Пашей свой день рождения. Тогда ещё Владик, пророчески плюнув, сказал, что никто кроме меня «…эту гадость пить не будет…». Так оно и вышло. Злая судьба, решившая подыграть надо мной, поставила меня перед выбором: либо я эту гадость выброшу в окно куда подальше, либо принесу себя в жертву и выпью один целый пузырёк этой отравы.

Выбросить не поднялись руки и другие конечности, как-никак, а вещь денег стоила. Распить со мной её тоже никому не улыбалось, в редких случаях (всего-то пару раз) заработать воспаление кишечника попробовал Владичка, когда мы с ним ещё не были в ссоре, а так весь труд пришёлся на меня.

Каждый день перед обедом или ужином под пронизывающим взглядом передёргивающегося Рудика выпивал я одну рюмочку. В бутылке был всего литр, но содержимое её таяло с какой-то поразительно-медленной скоростью.

И вот, однажды, это свершилось! В один прекрасный день я обнаружил, что бутылка пуста. Неописуемое чувство блаженства охватило меня всего от мысли, что я почему-то не отравился до сих пор и по-прежнему жив-здоров. Объяснялось это, скорее всего, тем, что каждый день я принимал по рюмке, то есть в малых дозах, а под конец, наверное, так привык к этой отраве, что запросто без всяких там последствий и осложнений мог выдуть одним махом флягу с керосином.

Опустевшую пустую пластмассовую бутылку я с наслаждением медленно выкинул в мусорный бак, а, вернувшись в комнату, за окном обнаружил недопитый разведённый мамочкин спирт, оставшийся после Нового Года…

— Вот так люди и спиваются, — думал я, сидя в 210-ой в окружении Пахома и Мартына в ночь с 13-го на 14-ое января. Узнав о моей заначке, эти друзья уговорили меня встретить с ними старый Новый Год. Быстренько пожарили картошку, наскребли какие-то консервы, разлили мамочкин спирт — вот и весь праздничный стол. И было просто здорово! Вот уж не думал, что с Пахомом можно поболтать, а оказалось, что когда наш Пахом выпьет, язык расплетается у него как у нашего Лёши.

Остальной народ прикалывался по-своему. В 207а собрались Лариса, Васильев, Султан и непалец Суреш с Женькой (соседи из 207-ой). В 211-ой заперлись Наиль с Дэном, а чтобы никто ничего плохого не подумал, пригласили двух девчонок, так, поприкалываться.

Дойдя до нужного состояния, мы вышли из 210-ой покурить. Из 207а доносилась какая-то музыка, а вскоре дверь распахнулась, и оттуда вылетели все гуляющие. Звук прибавился, и началась небольшая массовка в коридоре, к которой, недолго думая, присоединились и мы. Хотя никто ещё и не напился до поросячьего визга, всё-таки, было удивительно, почему никто не замечает, что Васильев отплясывает экстравагантные па в женских туфлях на высоком каблуке!

Я уже было хотел спросить его о столь интересном имидже, как вдруг заскрипела дверь 211-ой, и в коридор вышел Наиль.

— О, пляшете! — сказал он заплетающимся языком. — Сейчас народ позову, вместе плясать будем.

И, покачиваясь, он ушёл обратно. Заинтригованная этим, Лариса решила предстать перед обещанными гостями в сногсшибательном виде и, зайдя на минуту в 207а, вышла оттуда в здоровенных Васильевских кедах. Не замечая, очевидно, что в одну кеду она запросто могла бы засунуть сразу две свои ноги, Лариса присоединилась к Васильеву и тем самым составила с ним довольно оригинальную пару.

Тем временем из 211-ой снова вышел Наиль с обещанным «народом». «Народ» представляла довольно симпатичная, и даже красивая девушка, которая робко следовала за маленьким татарином.

— Короче, — начал он, — это самое… уау! Знакомьтесь, это… тебя как зовут? А, ну, да… это — Аня. Так, — тут он попытался ткнуть в нас пальцем, отчего мы разбегались в разные стороны, — это — Рыжий, это — Пахом, это — Мартын… Что? Ты его уже знаешь? Ну, и хер с ним! Дальше… это — Лариса, это — Васильев или Серёга… не помню, как правильно… Не обращай внимания на их ноги — это для них дело обычное… Это — Султан, это — Женя, это — Сурэш. Ну, наконец-то, всё! Уау! Всё, пошли…

И с этими словами он взял приветливо улыбающуюся Аню и поволок её за собой обратно в 211-ую.

— Вот тебе и весь сказ, — пробормотал я, удивлённо глядя им вслед. — «Сейчас народ позову… попляшем!». Поплясали! Спасибо, что хоть познакомил, да имена не перепутал. А народу он, действительно, много привел, даже сказать нечего.

По радио «Максимум» прозвучал характерный сигнал, и ведущий торжественно объявил, что наступил старый Новый Год…

— Рыжий, пошли курить, а то мне одному скучно, — сказал Султан, заглянув к нам в комнату.

Я взял сигарету и вышел в коридор. Мы сели на карачки и затянулись.

— Прикинь, — начал Султан, — стою сейчас в коридоре, гляжу, а там около очка Рудик болтает с каким-то мужиком и бабой, а баба вокруг него так и вьётся, так и вьётся.

— А кто они такие? — удивился я.

— А я откуда знаю, я их сам первый раз вижу. Зато Рудик, — тут Султан сделал загадочный прищур, — их знает! Ты у него порасспроси хорошенько.

— О'кей, — ответил я, шибко заинтригованный этим обстоятельством, — это обязательно надо выяснить.

В жутком нетерпении, перекатываясь с боку на бок на своём ложе, я ожидал Рудика. Над комнатой повисла страшная тайна, которую во что бы то ни стало следовало разгадать.

Не успел Рудик войти в комнату, как я набросился на него как оголодавшая гиена.

— Дима, что это за баба с мужиком с тобой разговаривали? Отпираться бесполезно, тебя засекли!

— Ты о чём? — не понял Рудик.

— Султан видел, как около очка вокруг тебя кружилась какая-то баба, а рядом стоял мужик и что-то там тебе напевал.

— А-а-а! — Рудик как-то сразу побледнел и весь осунулся. — Лучше об этом не вспоминать. Опять в церковь приглашали. Ну, почему почти каждый норовит затащить меня к себе в секту?! Что, у меня лицо что ли какое-то особенное для этого случая?

Бедняга Рудик! Действительно, наш Дима не раз становился жертвой, так сказать, «нападений» со стороны совершенно незнакомых ему людей. Эти случаи были и при мне, а если верить словам Димы, то их было куда больше. Незнакомцы сначала втирались к нему в доверие, рассказывали (вот так просто первому встречному), как хорошо, что есть Бог, что все мы его дети и обязаны ему служить. И если ты хочешь найти какую-то определённую цель в этой жизни, то тебе просто необходимо пойти с ними, а уж они-то тебя приведут в замечательное место, которое называется СЕКТА! Там ты, наконец, поймёшь, зачем тебя, вообще, родили, и узнаешь истинное назначение своего бытия, бла-бла-бла, бла-бла-бла.

При таких встречах Рудик, конечно же, всячески брыкался и при первой возможности убегал куда подальше. Но раньше это было только на улице, а теперь вот поймали и в родной общаге.

Очевидно, вечно страдающее лицо Рудика порождало в этих незнакомцах чувство того, что этого «страждущего» довольно легко заманить в свои сети. Но внешность Рудика очень обманчива.

И всё же, не смотря на эти приставания «детей Бога», это было не всё. Отличительная худоба Рудика (а за два года в Питере он похудел ещё больше) подкидывала ему и других «детей» другого, не менее известного общества.