Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский

Лиза оставалась в Париже, тщательно избегая «эренбурговских мест» — больше трех лет она ничего не знала об Илье (по крайней мере, так пишет об этом). Через какое-то время она познакомилась с итальянским журналистом Альфредо Таламини, немолодым сотрудником небольшой, но популярной газеты «Ля пти репюблик». В её поздних воспоминаниях эта встреча выглядела так: «С Таламини мы познакомились на второй год моей парижской жизни: он подошел ко мне на улице, снял широкополую шляпу, низко поклонился и попросил разрешения пройти со мною рядом. Это не похоже было на обычные для французов способы знакомиться, и я не стала возражать. Он сказал, что видел меня на Русском балу, куда его привели знакомые русские студентки. Ему сказали, что я пишу стихи и он хотел бы, чтобы я ему их прочла.

— Вы же не поймете!

— Стихи я понимаю».

Это знакомство несколько лет скрашивало ей жизнь во Франции, не забывала она Таламини и потом, вернувшись в Россию (Таламини посвящено две главки мемуаров «Встречи» — вполне красноречиво на фоне полного молчания об Эренбурге: от этого романа раны не осталось). Чтобы покончить с Таламини, скажу, что потом, когда Полонская безвыездно жила в СССР, Эренбург, с усмешкой называвший его Полонской «твой итальянец» — разыскал его по лизиной просьбе в 1925-м и дал ему адрес Полонской: так они обменивались письмами. В тридцатые годы переписка эта, понятно, прекратилось; после войны Эренбург проделал розыск еще раз, и уже перед смертью, снова выполняя просьбу Полонской, потерявшей координаты своего итальянского друга, поручил дочке Шагала дать объявление в газете — так, в итоге этого поиска, стало известно, что Таламини уже нет в живых… Картина, впрочем, была почти симметричной: в одном из последних писем Полонская сердечно и заботливо спрашивала Эренбурга о здоровье Кати — он до конца поддерживал с ней дружеские отношения…

А в Париже с Эренбургом Полонская встретилась лишь в Русской Академии, которую посещали находившиеся в Париже русские поэты, художники, скульпторы. Произошло это в начале 1914 года. В книге «Встречи» об этом сказано так: «В „Академии“ я встретилась с Эренбургом, которого потеряла из виду…». Понятно, какие чувства скрыты за этим небрежным «потеряла из виду»…

К 1914 году Полонская была уже без пяти минут врач и продолжала сочинять стихи.

К 1914 году у Эренбурга вышло уже четыре книги стихов, о которых писали Брюсов, Волошин, Гумилев, Мандельштам, Ходасевич. Встретившись с Полонской в Русской Академии, Эренбург подарил ей последний свой сборник «Будни» (Париж, 1913), запрещенный цензурой к ввозу в Россию, надписав его так: «Милому Пятиугольному 1914 Эренбург» (Пять углов — место Петербурга, неподалеку от которого на Боровой 14, а потом на Загородном 12 жила семья Мовшенсонов; в квартире на Загородном 12 Елизавета Григорьевна по возвращению в Питер потом прожила всю свою жизнь) — по-видимому это первый автограф Эренбурга Лизе, и она сберегла его. Отзвук новой встречи с Эренбургом есть в письме Полонской к матери 31 марта 1914 года, где речь идет об успехах ее парижских друзей: «Другой мой знакомый выпустил книгу стихов[983], а третий, которого ты знаешь, книгу переводов — антологию[984]. А впрочем мы предполагаем издать сборник стихов парижских поэтов, в котором приму участие и я». В книге «Встречи» Полонская рассказывает, что после того, как она прочла свои стихи в Русской Академии, Эренбург предложил напечатать их в журнале «Вечера», который он тогда издавал (наверное, об этом журнале и шла речь в цитированном письме).

Четыре стихотворения Полонской под псевдонимом Елизавета Бертрам[985] («Улыбнуться издали…»; «Над решеткой Вашего окна…»; «У тебя при каждом резком слове…»; «Когда я буду старой…») появились во втором и, как оказалось, последнем номере «Вечеров» перед самой мировой войной — это ее первая публикация; следа событий 1909 года в этих стихах не прочесть….

Свои впечатления об Эренбурге той поры Полонская поведала в книге «Встречи» с некоторым сдвигом по времени: «Эренбург увлекался в то время стихами Франсиса Жамма, поклонника „Цветочков святого Франциска Ассизского“. Жамм писал, что ходит босиком и сквозь его драные сандалии прорастают незабудки. Жил он где-то вне Парижа, Эренбург ездил к нему и приехал в восторге от этой простоты[986], которая сменила изысканность его собственных недавних средневековых увлечений». На самом деле увлечение пантеизмом Жамма было уже позади, как и намерение принять католичество — Эренбург специально ездил в бенедиктинский монастырь, но, как сказано в одной его автобиографии, «не получилось» (был какой-то эмоциональный, психический срыв — такое тогда бывало с Эренбургом: у него с детства случались припадки истерии, в Париже к этому добавились наркотики, к которым одно время приохотил его Модильяни).

Встречи 1914 года оборвала Первая мировая война. Эренбург пытался записаться добровольцем в Иностранный легион, но его не взяли по здоровью; он долго бедствовал (переводы из России прекратились с войной), а с 1915 стал корреспондентом русских газет на франко-германском фронте. Полонская, как молодой врач, на фронт призвана была — она служила врачом военного госпиталя в осажденном немцами Нанси, а затем в Париже. В марте 1915 года всем россиянам, окончившим иностранные медицинские факультеты, разрешили держать экзамены и получить диплом врача в России. Длинным путем через Балканы Полонская добралась до дома и в Юрьеве, сдав экзамены, получила диплом. Затем служба врачом на Юго-Западном фронте, замужество (отношения с мужем, инженером Львом Давидовичем Полонским, по-видимому, складывались не очень простые), затем там же в Киеве в декабре 1916 года рождение сына Миши, как оказалось, единственного и любимого. Потом снова на короткое время фронт и в апреле 1917 года (революция!) возвращение в Петроград. Здесь в июльские дни Полонская совершенно случайно встречает Эренбурга и сердце её, конечно, ёкает (у него за плечами были два года работы военным корреспондентом: множество очерков в «Утре России» и в «Биржевых ведомостях», а также книга «Стихи о канунах»). Годы спустя эта встреча была описана в книге «Встречи»: «Как-то переходя Владимирский проспект, я внезапно увидела Илью Эренбурга, моего парижского друга. Он не заметил меня, у него на плечах сидела длинноногая девочка, свесив ножки в длинных чулках через его грудь. Он придерживал ее рукой с озабоченным видом, а рядом с ним шагала, что-то объясняя обоим, первая жена Ильи Катя Шмидт. Я так растерялась от этой встречи, что даже не окликнула их. Про себя я решила, что они, очевидно, только вернулись в Россию[987], в родной для Кати Петроград. Я знала, что в нашем городе живут ее родители…»