Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран - Александра Ленель-Лавастин

В 1946 г. возникли первые затруднения в Сорбонне. 20 октября Элиаде пишет в дневнике, что встречался с Альфонсом Дюпроном, что тот разговаривал с ним «очень сердечно» и Элиаде просил его «выступить свидетелем в его пользу» в Сорбонне, дабы «расстроить козни С. и ему подобных»[850]. Кто был этот таинственный С., не известно. В 1947 г. возник еще один «заговор»: Элиаде дважды подавал заявление о вступлении в НЦНИ, и дважды ему было отказано из-за его политических взглядов 1930—1940-х годов. Он сам рассказал о своих злоключениях в дневнике и в воспоминаниях. Первое заявление рассматривалось в ходе сессии НЦНИ в июне 1947 г. и было отклонено «по причинам политического характера»[851]. Второй отказ последовал несколько месяцев спустя. «Еще одна новость, которая меня убивает», — писал он с возмущением[852]. Он, однако, заручился самыми весомыми рекомендациями — Луи Рену, Жоржа Дюмезиля, Поля Массон-Урселя, а докладчиком по его кандидатуре был назначен Анри-Шарль Пюш[853]. Все эти крупные профессора разделяли его негодование. По мнению Дюмезиля, за этим непременно кроется «политическая интрига». Люсьен Фебвр и Габриэль Ле Бра намереваются опротестовать в дирекции НЦНИ принятое решение. Неизменный Альфонс Дюпрон — он информирован все-таки немного больше других, — в свою очередь, предлагает предпринять все возможное, чтобы предупредить гневную реакцию со стороны румынского дипломатического представительства[854]. Однако этому почетному караулу ничего не удалось сделать. «Клевета», «оскорбление» «я попал в западню» — строки элиадевского дневника клокочут яростью. Но что же на самом деле произошло? Историк, корчащий из себя жертву сталинистов, предлагает версию, которую его французские защитники потом охотно принимают на. веру. На этот раз главным вдохновителем ужасного «заговора» был не кто иной, как профессор Симион Стоилов, известный математик, новый посол Румынии во Франции. По убеждениям он был левым, но не коммунистом. Он, конечно, запрашивал в Бухаресте, какие действия предпринять по отношению к Элиаде, и получил соответствующие рекомендации. «Он повел себя как полицейский осведомитель», — негодовала «жертва», уверенная во «вмешательстве» в это дело румынской полиции[855].

Конечно, учитывая, что Элиаде скомпрометировал себя тесными связями с легионерами, а затем, при режиме Антонеску, в 1940—1944 годах находился на ответственных дипломатических должностях, не исключено, что румынское посольство дало о нем в НЦНИ неблагоприятный отзыв. Однако истинные причины отказа НЦНИ нельзя свести к некоей интриге «коммунистов» против особы Элиаде. Наоборот, по всей вероятности, решающую роль в этом деле сыграл профессор Константин Маринеску (1891—1982), известнейший историк-медиевист, закончивший в начале 1920-х годов Высшую школу практических исследований. К сталинизму он не имел абсолютно никакого отношения, зато тесно сотрудничал с крупным румынским историком-националистом Николае Йоргой, убитым Железной гвардией в ноябре 1940 г. В отличие от Йорги, профессор Маринеску был известным консерватором-западником. Во Франции он до 1948 г. возглавлял румынскую школу в Фонтене-ан-Роз. Узнав о ходатайстве Элиаде по поводу приема в НЦНИ, где Маринеску сам работал в это время, он направил руководству этого учреждения длинное письмо с подробным изложением яро антисемитских, ксенофобских и легионерских взглядов Элиаде в 1930-е годы[856].

В 1944—1945 годах Мирча Элиаде, чувствовавший себя победителем, был совершенно уверен в грядущих успехах: ему, конечно, удастся провести всех этих европейских ученых и, как он объяснял в своем португальском дневнике, «проникнуть» в западные академические учреждения, как Одиссею в Трою в чреве придуманного им деревянного коня. После войны он даже пытался — предосторожность никогда не бывает излишней. — немного привести в порядок свои связи. Так, он нанес короткий визит Юулиусу Эволе, будучи проездом в Италии в конце 1940-х годов. Однако из сносок в его книгах этот специалист по оккультизму, скомпрометировавший себя при фашизме, исчез полностью и окончательно. Эвола, человек более честный, напротив, продолжал ссылаться на своего румынского коллегу. Это заставило много смеяться Виржила Иерунку и самого Элиаде: в 1949 г., получив новую книгу Эволы, они очень позабавились тем обстоятельством, что Элиаде там цитировался гораздо чаще Гераклита![857] Эволу несколько огорчило подобное отсутствие солидарности, о чем он не преминул поведать своему другу 15 декабря 1951 г.: «Я был поражен, обнаружив, что Вы прилагаете максимальные усилия, чтобы в Ваши работы не просочилась ни одна цитата из тех авторов, которые не относятся к самой официальной научной литературе... Конечно, речь идет о том, что касается только Вас; но все же следует задать себе вопрос, стоит ли в конечном итоге овчинка выделки»[858]. Спустя два десятилетия Эвола будет объяснять главному редактору журнала «Vie della tradizione», что «г-н Элиаде по вполне понятным причинам не любит напоминаний о своем прошлом»[859]. Овчинка стоит выделки; Элиаде, полным ходом осуществляющий смену убеждений, в этом абсолютно уверен. В этом плане необходимо отметить, что в его распоряжении, помимо парижских научных кругов, имеется еще один трамплин: это Встречи Эраноса в Асконе, в которых он принимает участие с 1950 года. Именно там Элиаде, сразу очарованный царящей на этом международном форуме атмосферой, познакомился с Карлом Юнгом, Цви Вербловски и Гершомом Шолемом. «Я польщен, что он прочел все мои работы, даже «Йогу», написанную в 1936 г. У него довольно приятное лицо, большие оттопыренные уши. Говорим мы с ним по-английски», — писал он в дневнике (запись сделана в Асконе 20.8.1950). Впоследствии Элиаде вошел в узкий круг руководителей Эраноса.

Вернемся, однако, к неудачным попыткам прорыва в НЦНИ 1947 года. Поразительно, но Эжен Ионеско также обращался к понятию «троянский конь» — в письме к Тудору Вяну от февраля 1944 г. Кратко остановившись на идеолого-герменевтических концепциях Элиаде касательно протоистории и о его патологической ненависти к Западу, Ионеско писал затем: «Мне все-таки с трудом верится, что ученые (Запада. — Авт.) окажутся столь глупы, что установят в собственных стенах троянского коня перманентной первобытной истории и откроют ворота тем. кто покушается на самые основы «цивилизации», вне зависимости от сомнительной ценности их научных познаний»[860]. Уважаемый профессор Маринеску, по всей вероятности, придерживался того же мнения. Однако, в противоположность предсказаниям Ионеско, ворота университетского мира открывались одни за другими. Неприятности еще имели место в конце 1940-х годов; но уже в 1950 г. Элиаде стал читать лекции в Сорбонне (хотя прочел их и немного). Жан Валь, сыгравший в 1946 г. значительную роль в приглашении во Францию Хайдеггера[861], пригласил румынского историка читать лекции по мифологии в Коллеж философии. Начали пользоваться успехом его книги.

В целом 1950 г. проходил под знаком конференций и международных конгрессов. Расширение связей и контактов постепенно стало давать результаты. В 1951 г. Элиаде, которому дал рекомендацию Анри Корбэн, получил на трехлетний срок стипендию американского Фонда Боллингена. В эти годы он выступал в различных европейских университетах, главным образом в Италии, а также в Германии (в Мюнхене, Франкфурте, Марбурге). На VI Международном конгрессе по истории религий, проходившем в 1955 г. в Риме, на него обратил внимание его коллега Иоахим Вах, который и предложил кандидатуру Элиаде для чтения престижных Хаскелловских лекций в Университете Чикаго в 1956—1957 учебном году. Через несколько месяцев Ваха не стало, и кафедра истории религий в этом университете оказалась вакантной. Элиаде, выполнявшему обязанности приглашенного лектора, в январе 1957 г. предложили занять место в штате. Это стало началом его громкого международного признания.

ЗАЩИТНЫЕ УКРЕПЛЕНИЯ ЭМИГРАЦИИ

В социологическом плане для понимания успеха применявшейся нашими героями в 1945—1950 годах двойной стратегии — замалчивания и смены убеждений — следует учитывать два важнейших обстоятельства. Во-первых, создание во Франции новых сетей связей с интеллигенцией, пребывавшей в относительном неведении об их политическом поведении до 1945 г. Во-вторых, двойственный характер эмиграции, представлявшей одновременно и опасность (способной в любой момент исторгнуть из своих кругов истину), и убежище (среди эмигрантов царили солидарность и взаимопомощь). В этой связи можно утверждать, что железный занавес, который почти три десятилетия закрывал доступ к компрометирующим документам (статьям и иным писаниям политического характера, опубликованным до 1945 г.), лишь усилил защитные укрепления эмиграции, воздвигшиеся уже в конце 1940-х годов. Среди эмигрантов было много таких, кому было хорошо известно и о профашистских убеждениях Элиаде и Чорана, и об их связях с легионерским движением. Однако отныне на первое место выдвигалась борьба с коммунизмом; новые условия уничтожили прежние линии водораздела. Весьма показательна в данном отношении эволюция такого человека, как Виржил Иерунка, интеллигента большой культуры, до войны гордившегося принадлежностью едва ли не к самым левым. В частности, речь идет о его отношении к Чорану, с которым он часто встречался в Париже в 1949 г. Последний, уже не вылезающий из парижских салонов, подталкивает Иерунку к публикации сборника эссе в издательстве «Галлимар». Иерунка, очень активно включившийся в борьбу с коммунистами, поддразнивает Чорана: его якобы интересует лишь «нынешнее преображение Румынии» (раньше Иерунке пришлось потратить много усилий, чтобы получить от Чорана экземпляр этой книги, 1936 г. издания). Скептик Чоран отвечает, что Иерунка потом об этом пожалеет и что он знает, о чем говорит. И Иерунка комментирует этот разговор следующим образом: «Раньше он много переживал о Румынии; именно поэтому теперь может жить со спокойной совестью. А у меня все наоборот. Я начал с полного безразличия; я зачитывался Монтенем, когда мои соотечественники читали Николае Розу (один из теоретиков Железной гвардии, сторонник биологического расизма. — Авт.); я предпочитал творения Бодлера, Валери, сюрреалистов стихам Раду Гира (легионерский поэт. — Авт.). Я начал с Запада; Чоран сегодня открывает его и подчиняется ему... Я запрещал себе быть декадентом — до тех пор, пока искушение обновления воплощалось в Гитлере. Отсюда — мое движение влево»[862]. Далее Иерунка выражает радость в связи с тем, что ему вовремя удалось восстать от «эстетического сна» и присоединиться к тем, кто ведет сражение с новым тоталитаризмом.