Тухачевский - Борис Соколов

И братьев наших меньших маршал любил. Лечащий врач Тухачевского М. И. Кагаловский рассказал трогательную историю: «Часто бывает, что люди добрые и отзывчивые по натуре любят животных. Таким был и Михаил Николаевич. Забавой ему служил мышонок, прижившийся в его служебном кабинете. Михаил Николаевич приучил мышонка в определенное время взбираться на стол и получать свой ежедневный рацион. Тухачевский при случае любил даже похвастаться своими успехами в дрессировке». Интересно, что даже такое естественное чувство, как любовь к животным, наш герой ухитрился тоже использовать для удовлетворения собственного тщеславия.

Шостакович в своих мемуарах приводит характерный случай: «Однажды я вместе с Михаилом Николаевичем отправился в Эрмитаж. Мы бродили по залам и… присоединились к группе экскурсантов. Экскурсовод был не очень опытен и не всегда давал удачные объяснения. Михаил Николаевич тактично дополнял, а то и поправлял его. Минутами казалось, будто Тухачевский и экскурсовод поменялись ролями. Под конец экскурсовод подошел ко мне и, кивнув головой в сторону Михаила Николаевича, одетого в штатское, спросил: "Кто это?" Мой ответ так поразил его, что на какое-то время он буквально лишился дара речи. А когда пришел в себя, стал благодарить Тухачевского за урок. Михаил Николаевич, дружески улыбаясь, посоветовал экскурсоводу продолжать учебу. "Это никогда не поздно", — добавил он».

Любопытно, что ни Тухачевскому, ни Шостаковичу даже в голову не пришло, что поступок Михаила Николаевича был не таким уж достойным. Никто из друзей не попытался поставить себя на место молодого и неопытного экскурсовода, попробовать мысленно пережить то унижение, которое он должен был испытать во время лекции Тухачевского. И что же оставалось бедняге делать, как не благодарить высокопоставленного военачальника за преподанную науку? Ведь маршал при желании мог бы побеседовать с горе-экскурсоводом уже после окончания экскурсии, указать тому на пробелы в его искусствоведческом образовании, не выставляя на всеобщий позор. Но Тухачевский действительно любил блистать, быть на виду, и, выходит, ценил даже те несколько минут восхищения, что подарили ему потрясенные его эрудицией экскурсанты. И искренне верил, что ему под силу разобраться и сказать свое веское слово чуть ли не во всех отраслях науки и культуры, а не только в военном искусстве.

Шостакович приводит и другой забавный случай: «Меня восхищала уравновешенность Михаила Николаевича. Он не раздражался, не повышал голоса, даже если не был согласен с собеседником. Лишь однажды вышел из себя, когда я легкомысленно отозвался о композиторе, которого не любил и не понимал. Помнится, Тухачевский высказался примерно так: "Нельзя безапелляционно судить о том, что недостаточно продумал и изучил". Затем, развивая свою мысль, Михаил Николаевич упрекнул меня: "Вы против обывательщины в суждениях, а сами судите по-обывательски. Вы хотите стать композитором ("признаться, я уже считал себя таковым", — робко заметил в скобках милейший Дмитрий Дмитриевич. — Б. С), а к оценке произведений искусства подходите легкомысленно, поверхностно". Наша беседа затянулась далеко за полночь. Возвращаясь домой по пустынному Невскому, я испытывал чувство обиды. Но, всерьез подумав над суровыми словами Михаила Николаевича, понял: он прав. Его резкость объяснялась величайшим уважением к искусству и художникам, а кроме того — добрым отношением ко мне, за которое я ему всю жизнь благодарен».

Тут уж хочется крикнуть: врачу, исцелися сам! Тухачевский старается убедить своего собеседника, что нельзя непререкаемо судить о том, чего не знаешь глубоко и досконально, и одновременно резко, безапелляционно заявляет, что тот совершенно не прав в оценке творчества некоего неназванного композитора. И это говорит скрипач-любитель и дилетант-музыковед признанному мастеру музыкальной композиции! Да еще не считает его композитором и говорит, что композитором Шостаковичу только предстоит стать! Есть чему удивляться. Конечно, Дмитрий Дмитриевич, человек очень скромный и искренне преданный памяти своего друга, в мемуарах изобразил этот эпизод в максимально благоприятном для Тухачевского свете. А если взглянуть на их спор глазами беспристрастного наблюдателя? Боюсь, впечатление было бы не в пользу Михаила Николаевича. Ведь Шостакович, например, все-таки оговорился: «Я — человек не военный, и не мне судить о полководческом таланте Михаила Николаевича». А вот Тухачевский считал возможным высказываться насчет наличия или отсутствия таланта у того или иного композитора или музыканта. Хотя он, отдает ему должное Шостакович, «любил и понимал музыку». Главное же, самоуверенности полководцу было не занимать, что иной раз крепко подводило его, в частности, в сражении под Варшавой.

Л. В. Гусева рассказала, как в конце января или в начале февраля 1936 года встретила у Тухачевского «подавленного, растерянного» Шостаковича, только что подвергнутого в редакционной статье «Правды» «Сумбур вместо музыки» уничижительной критике за оперу «Леди Макбет Мценского уезда» («Катерина Измайлова»): «И надо было видеть, с каким сочувствием отнесся к нему Михаил Николаевич. Они надолго удалились вдвоем в кабинет. Не знаю, о чем там разговаривали, но из кабинета Шостакович вышел обновленным человеком. Решительно шагнул к роялю и начал импровизировать. Михаил Николаевич весь обратился в слух. Он не отрывал восхищенного взгляда от друга, в которого верил и которому сумел внушить веру в себя». В другой раз Тухачевский тоже выступил спасителем некого не слишком известного композитора, при обстоятельствах трагикомических. Об этой истории поведал лечащий врач маршала М. И. Кагаловский: «Однажды в его автомобиле был обнаружен подвыпивший человек, пытавшийся отвинтить никелированные дверные ручки. Неизвестного хотели задержать, но Михаил Николаевич просил отпустить его, дать ему отоспаться. Впоследствии этот человек прислал Тухачевскому благодарственное письмо, сообщил, что он композитор, и пригласил послушать его оперу. Михаил Николаевич, читая письмо, от души смеялся и упрекал шоферов: "Могли ведь из-за пустяка испортить человеку жизнь"». Обыкновенный, нормальный, с точки зрения здравого смысла, поступок в глазах как участника инцидента, так и мемуариста, живших в условиях тоталитарной системы, стал чуть ли не подвигом, и уж по крайней мере неординарным поступком. Действительно, нет чтобы пришить несчастному умысел на теракт — просто так взял и отпустил, даже без штрафа! Непременно надо отблагодарить. Скорее всего, так и думал композитор, судьба которого могла быть гораздо печальнее, окажись на месте Тухачевского кто-нибудь другой, например «железный нарком» Ежов.