Радость - Александр Лоуэн

Проблема, возникающая применительно к некоторым практическим приемам религиозного исцеления, состоит в том, что фактически капитулируют не перед Богом как таковым, а перед каким-то его конкретным представителем либо доктринально установленным порядком, опять-таки требующим безусловного подчинения авторитетному лицу. Это похоже на то, что происходит в религиозных культах и сектах, где тоже происходит капитуляция эго каждого сектанта перед главой данного учения, результатом которой становится ощущение свободы и страсти у того, кто капитулировал. Вместе с тем подчинение не является подлинной капитуляцией, и сдавшийся дух раньше или позже станет бунтовать против потери свободной возможности быть до конца искренним перед собственным Я. У меня имеется убежденность, что истинное исцеление должно прийти изнутри человека, а не от воздействия какой-то внешней силы. Бог играет роль в самоисцелении постольку, поскольку целительной силой является в данном случае дух Бога, обитающий внутри тела. Указанный дух, разумеется, есть дух самого этого человека — та витальная сила, которая поддерживает в нем жизнь, движет его телом и порождает у него чувство радости. Но, как мы видели в предшествующих главах, капитуляция перед собственным телом вызывает у человека страх смерти, страх, что он не сможет выжить, если откажется от контроля со стороны эго. У пациента, обратившегося к терапевту, обычно отсутствует всякая вера, поскольку та вера в родительскую любовь, которой он обладал, будучи маленьким ребенком, оказалась преданной, после чего ему показалось, что он может или даже должен умереть. Но хотя многократно упомянутая здесь капитуляция и пугает, она представляет собой единственный способ излечения от ран детства. Чтобы отдаться во власть тела, сдаться ему, сдаться мраку бессознательного, преисподней нашего естества, требуется наличие веры. И кроме собственной веры нужен еще провожатый — человек, которому пациент готов поверить, поскольку тот уже прошел неизведанным путем в процессе своего собственного исцеления и своих исканий, имеющих целью обнаружить Бога внутри своего естества. В то же самое время, когда человек обретает единение с Богом внутри себя, он соединяется и с Богом вовне, с теми космическими процессами, которые вдохнули жизнь во все сущее и от которых зависит жизнь каждого из нас. Хотя мы, нынешние «современные» люди, обладаем гораздо более обширными познаниями по сравнению с нашими пращурами, нам в такой же мере необходима гармония во взаимоотношениях с природой и вселенной, как и человеку эпохи палеолита.

Прежде чем мы лишились своей невинности и стали осознавать себя, в нас присутствовало ощущение этой гармонии. Кое-кто из нас сможет припомнить прекрасное чувство такого гармонического единения с окружающим миром в те времена, когда маленькими детьми мы испытывали радость. После того как моему сыну исполнилось пять лет, я предпринял определенные усилия, чтобы как-то уговорить его посещать религиозную воскресную школу. Мои аргументы сводились к тому, что там он сможет узнать о Боге. А он мне ответил: «Я и так знаю о Боге». В ответ на мой вопрос, что же именно он знает, сын показал пальцем на несколько цветочных кустов, которые росли неподалеку от того места, где мы стояли, и произнес: «Он там». Я почувствовал, что у моего мальчика уже есть такое интуитивное ощущение Бога, которое важнее всего, чему бы он мог научиться в воскресной школе, и отказался от попыток отправить его в сие почтенное заведение. При этом я испытывал твердую уверенность в том, что коль мой сын осознает присутствие Бога в цветах, то он тем более знает о наличии Бога в собственном теле. Убежденность в том, что у всех живых существ есть какое-то богоподобное свойство, представляет собой одно из принципиальных положений индуистской религии, утверждающей в качестве постулата, что атрибутом всех живых творений является дух Брахмы. Первобытный человек тоже веровал, что духовное начало присутствует во всех вещах, живых и неживых, и всякий такой дух надлежит почитать. Реки, озера, горы и леса, а также все, что в них пребывало либо обитало, анимировалось, или, иначе говоря, одушевлялось, каким-то духом, ничем не отличаясь в этом смысле от одушевленности человека. Анимизм, как именовалась эта разновидность верований, был первой религиозной системой. Если исходить из того, что маленькие дети рассуждают примерно так же, как это делали первобытные люди, то нет ничего удивительного в том самопроизвольном видении Бога во всех живых существах, которое обнаружилось у моего маленького сына.

В ранние доисторические времена человек целиком и полностью жил в естественном мире живой природы — как одно из животных среди многих других. Это была эпоха невинности и одновременно свободы. В мифологии те давние времена считаются райским, «золотым» веком, поскольку глаза в ту пору у всех сияли, а сердца были переполнены радостью. Разумеется, тогда также существовали и боль, и горе, потому что эти чувства в такой же мере невозможно отделить от удовольствия и радости, как ночь не может быть отделена от дня, а смерть — от жизни. Но жизнь, в которой присутствуют удовольствие и радость, может дать возможность вынести, перетерпеть и горе, и боль. Подобная полнокровная жизнь резко контрастирует с нашим нынешним существованием, в котором присутствует лишь немного удовольствия и совсем мало радости, если она вообще появляется. Нужно быть безнадежно слепым, чтобы не замечать этой реальности в лицах и телах людей, встречающихся тебе на улицах или в других общественных местах. Эти лица большей частью бывают жесткими и стянутыми, подбородки — зловеще выпяченными, глаза — тусклыми, перепуганными либо ледяными. Все это совершенно очевидно любому непредвзятому взгляду, невзирая на маски, которые люди натягивают на себя, чтобы скрыть за ними свою боль и печаль. Тела встречных закрепощены или расхлябаны, и им присущ огромный избыток веса либо чрезмерная худоба, следы изнеможения либо зажатости. Разумеется, из этого скорбного описания имеется много исключений, но подлинная красота — все же редкость, а истинная грациозность почти не существует. Картина складывается трагическая. В противоположность этому, недавно по телевизору я видел в документальном фильме юную девушку, принадлежащую к одному из самых бедных племен на свете. Это были кочевники, обитающие где-то в пустыне Сахара. Девушка тащила на спине вязанку сучьев, которые она собрала в окрестностях стоянки своего племени и сейчас несла туда, чтобы помочь разжечь и поддержать вечерний костер. Поскольку ночи в Сахаре пронизывающе холодные, эта связка сучьев служила ее вкладом в бытование народа, к которому она принадлежала. Скромная охапка являлась зримым выражением ее любви, и тело девушки отражало радость, которую она ощущала. Глаза у нее блестели, а лицо лучилось теплом. Я никогда не забуду этих кадров.

Такого лица мне не доводилось видеть «в натуре» на протяжении многих последних лет, но я помню, что в мою бытность нью-йоркским мальчишкой подобные выражения часто встречались у девушек и молодых женщин. Это было совсем другое время и, позволю себе заметить, совсем другой мир. В нем не было автомобилей и не было холодильников. Лед доставляли специальные разносчики, а уголь привозили на фургонах, в которые была запряжена обыкновенная лошадь. Время текло медленнее, и кругом было гораздо тише. Люди располагали свободным временем, чтобы посидеть на лавочках перед домом или просто на ступеньках и потолковать друг с другом, лениво перекидываясь словечками. Этот мир был далек от рая, и я вовсе не был счастливым ребенком, но все-таки припоминаю радостные периоды, когда мы, дети, играли на городских мостовых в свои нехитрые игры. По сравнению с теми временами нынешний Нью-Йорк, где по-прежнему находится мой кабинет, вызывает какое-то ирреальное ощущение, иногда близкое к ночному кошмару.

Пожилые люди вообще высказываются о давних временах в гораздо более благоприятных выражениях, нежели о нынешних. Так было и в пору моей молодости. Это можно объяснить тем фактом, что человеку свойственно видеть свое прошлое юными глазами, в которых было куда больше возбуждения, волнения и надежды. Но хотя подобные соображения вполне справедливы, ничуть не менее справедливо и то, что за время моего довольно долгого пребывания на этом свете качество жизни сильно ухудшилось. Хотя в настоящее время я лично ощущаю больше радости, чем когда-либо раньше, я убежден, что в каждом крупном городе идет постоянно нарастающая потеря свойств и качеств, благоприятствующих радости жизни, потеря, которая прямо пропорциональна росту богатства, процветания и власти. Мы превратились в материалистическую культуру, где стала доминировать экономическая деятельность, направленная исключительно на приумножение всяческой власти и производство всякого рода вещей. Концентрация на власти и вещах, которые принадлежат внешнему миру, подрывает ценности внутреннего мира — такие основополагающие ценности, как достоинство, красота и милосердие.