Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Курт Давид

— Что за непослушная лошадь! — выкрикнул охотник и стеганул ее плетью по морде.

Чингисхан прервал посла, спросив, не было ли поблизости другого источника влаги.

— Нет, ни единого, — ответил посол.

— Тогда охотник поступил по справедливости, — рассудил хан. — Неужели он должен был изнывать от жажды до смерти, лишь бы лошадь утолила свою?

— Вы лучше дослушайте сказку до конца, — обидчиво проговорил посол. — После того как он избил лошадь, они с сыном решили продолжить свой путь. Но, оглянувшись в ту сторону, где была лужица, заметили, что там снова блестит вода.

— Ну, твое счастье! — сказал охотник своей лошади.

И велел сыну напиться первым: он-де придержит пока лошадь, потому что ее опять потянуло к воде. И что, вы думаете, случилось? Не успел сын даже напиться, как лошадь, что была под охотником, оттолкнула в сторону и его. И быстро выпила всю воду до капли.

— А я что говорил? Ну как не убить такое животное? — Чингисхан даже взмахнул руками, но сразу овладел собой и снова сложил их на груди так, что прикрыл левой ладонью свою рану. — Я бы убил эту лошадь не раздумывая!

— Что охотник и сделал, — кивнул посол. — Он убил ее своим мечом, и как только это случилось, они увидели, что в траве опять появилась лужица. И охотник сказал сыну: «Теперь напьемся досыта, никто нам не помешает!»

— А другая лошадь? Я про лошадь сына. Она что? — полюбопытствовал хан.

— Да ничего! Стояла себе спокойно на месте! — невозмутимо ответил посол.

— Значит, у сына была послушная лошадь! — заметил хан.

— Послушная? О нет, великий властитель! Она всего лишь отомстила за свою подругу отцу, позволив сыну напиться.

— Отомстила? — нетерпеливо перебил его хан. — Опять ты говоришь об отмщении, о наказании. Я ничего не понимаю!

— Сказке еще не конец, высокородный хан!

— Да? Так доскажи ее!

— Сын напился и упал замертво!

— Замертво?

— Да, он умер! Сын!

— Дальше, дальше!

— Когда отец поднял сына с земли, он сразу разгадал тайну его смерти: на камнях, лежавших вокруг лужицы, свернулась большая черно-белая змея. Она почти не переставая сплевывала в воду свою ядовитую жидкость. И только теперь вспыльчивый отец осознал, что лошадь, которую он убил, хотела спасти от смерти и его, и сына.

— Да, — тяжело вздохнул хан, — невеселая сказка!

— И в конце ее сказано: «Никогда не убивай лошадь, на которой скакал, потому что следующая отомстит за ее смерть!» Разве вторая лошадь не поступила именно так, когда безучастно наблюдала за пьющим из лужицы сыном? Это и было ее местью отцу!

Чингисхан кивнул, посмотрел на небо, потом на тропу, но ничего не сказал. Солнце начало пригревать, и это сразу ощутили все стоявшие на деревянном возвышении. Слуги подносили желающим чаши со свежим охлажденным кумысом.

— В вашей стране все сказки такие грустные, посол? — спросил хан.

— Вовсе нет! Кстати, — решил ответить вопросом на вопрос тот, — не обнаружил ли ты, высокородный хан, некой переклички этой сказки с судьбой твоего вороного?

— Вороной умерщвлен!

— Да, он убит, однако разве твой белый жеребец не пролетел в схватке мимо медведя?

— Я уже ответил: только в первый раз! А на обратном пути я с медведем покончил!

— Это было предупреждением, высокородный хан! Что и доказывает рана на твоем правом предплечье!

— Брось ты кабана, отец! — сказал Тули.

Чингисхан встал и опустил руки.

— Что? Из-за какой-то сказки — вдобавок не из нашей страны! — я должен отказаться от борьбы! Тигра я победил, медведя убил, а сейчас, когда мне предстоит самое легкое, отказаться? Джебе!

— Мой хан?

— Подавай знак!

— Но, мой хан! Ты так любишь сказки, ты веришь в мудрость их иносказаний, и поэтому… — начал было военачальник.

— Я велел подавать сигнал, слышал, Джебе? Пусть гонят к тропе кабана, пусть гонят!

Властитель в бешенстве топнул ногой, спустился с деревянного помоста на землю и обошел ряды своих телохранителей. Оседлал своего белого жеребца, похлопал рукой по его крутой шее, напоминавшей лебединую, и медленно поехал по тропе. Подняв глаза к солнцу, снял шапку и поклонился ему.

Прозвучал пронзительный рев трубы. Хан не оглянулся, а поехал по теневой стороне тропы под елями и кедрами мимо цветущих кустов и пышных желто-коричневых цветов на длинных ножках, светившихся в темноте как огоньки.

На тропу выбежала стайка газелей, но тут же метнулась в сторону.

И снова, в последний раз, пропела труба. Затрещали ветки кустов. Сквозь подлесок и эти кусты продирался кабан; без всякого страха и ни на кого не обращая внимания, он выбежал на тропу — весь в листьях и обломках веток.

Неожиданно резко остановившись, он оказался наполовину в тени, а наполовину на солнце. Это был старый, а значит, очень злой кабан. Ведь как известно, старые дикие кабаны ведут одинокую жизнь…

Чингисхан оказался недалеко от кабана и начал выпускать в него одну стрелу за другой. Разумеется, когда хан сказал, что ему остался самый легкий поединок, он имел в виду, что сражаться с кабаном далеко не так опасно, как с тигром или с медведем. В тело кабана попало уже три стрелы, и только после этого он повернул голову в ту сторону, где на своем белом жеребце восседал хан. Мощные клыки кабана как бы заострились даже. И снова хан выпустил одну за другой несколько стрел, и снова не промахнулся. Зверь весь затрясся, стряхивая их с себя, но впившиеся в шкуру стрелы держались, и только листья и ветви посыпались в разные стороны. И тогда он бросился вверх по тропе, подстегиваемый, скорее всего, болью и страхом. Он не останавливался, и все приближался к охотнику. Им овладело бешенство, и всякий раз, когда в него попадала очередная стрела, он подпрыгивал, страшно крича.

Чингисхан обнажил меч, слегка наклонился вправо. А жеребец сделал несколько быстрых шагов навстречу кабану.

— Молодец, молодец! — похвалил белого хан.

И тут властитель вывалился из седла и, рухнув на землю, остался лежать без движения. А старый кабан остановился как вкопанный. Застыв от неожиданности в десяти шагах от хана, он на фоне зеленой травы походил на черный камень.

Белый жеребец пробежал мимо него и теперь медленно возвращался.

В конце тропы и на деревянном возвышении все словно онемели. Никаких криков отчаяния и ужаса. Ничего! Лишь верховой ветер продолжал раскачивать вершины елей и кедров, да где-то вдали попискивали лесные пичуги. Хан лежал в траве как парализованный, а в десяти шагах от него над травой возвышался черный камень-кабан.

Когда белый жеребец вплотную приблизился к своему хозяину, тот вдруг одним махом вскочил в седло. Кабан опустил голову и сделал несколько неверных шагов в сторону. Его пошатывало, потом потянуло поближе к тропе, у самого края которой он уткнулся клыками в землю. И несколько мгновений спустя все увидели, как он повалился на бок. Оперенные стрелы подрагивали подобно высоким травинкам — с той лишь разницей, что были куда длиннее их.

Хан поднял руку, и по его знаку из-за деревьев выбежало несколько воинов, которые и прикончили кабана.

На деревянном возвышении никто не шевелился, но хан повернул скакуна в ту сторону и медленно, степенно направился к своим сыновьям и приближенным. Он никак не мог взять в толк, что и как произошло. Рана на предплечье огнем горела. Он упал с лошади, это да. Но каким образом и почему, хан объяснить себе не мог. На него словно ночь набросилась, глухая темная ночь, и потащила куда-то. А когда он пришел в себя, совсем близко от него стоял кабан — огромный, застывший неподвижно, как мрачное изваяние.

Чингисхан спешился и прошел мимо рядов своих телохранителей. Поднялся по ступенькам и направился к трону с родовым знаменем, не обращая внимания на склонившихся в поклоне близких и гостей. Времени, проведенного в седле на обратном пути сюда, вполне хватило для того, чтобы овладеть собой и найти необходимое для подобного происшествия объяснение случившегося. Он не боялся их укоризненных взглядов, но мысль о том, что он на глазах у всех упал с лошади, заставляла его страдать. Но виду он не подавал. Первым, на кого он повысил голос, оказался Джебе:

— Ты, конечно, думаешь сейчас о мудреце из Йенпина? Разве я не прав?

Джебе счел за благо промолчать.

— Так прав я или нет?

— Я с удовольствием вспоминаю о нем, — уклонился Джебе от прямого ответа. — Он мудр. И не ты ли говорил, что был бы рад удержать его при себе?

Как бы пропустив слова Джебе мимо ушей, Чингисхан обратился к послам из Хорезма:

— А вы, конечно, думаете о вашей грустной сказке и радуетесь, что ее потаенный смысл подтвердился на глазах у всех?

Послы хранили почтительное молчание, хотя в их взглядах хан прочел некоторое недоумение и сожаление.