Нити разрубленных узлов - Вероника Иванова

— Не мешай мне. Я уйду сам, но не раньше, чем сделаю то, ради чего оказался здесь.

Как странно. Оказался? Не «пришел»? Говорит так, как будто это произошло не по его воле. Как будто где-то над демонами есть высшая власть.

— Я правда уйду. И не причиню вреда никому из людей.

Вроде бы повторил то же самое, но послесловие… Оно невыполнимо. Вред ведь уже причинен. Я поврежден, и этого вполне достаточно для охотника.

— Ты первый так говоришь. Но я не могу тебе верить.

Неужели первый? Хотя, если вспомнить одержимого прибоженного, сомнений не возникает. Мы для них ничего не значим, как и они для нас. Люди — всего лишь тело, принимающее в себя гостя. Демон — всего лишь средство для исполнения желания.

Наверное, так было с начала времен. Наверное, иначе и быть не могло. То, что незнакомо, всегда враждебно именно потому, что мы его не знаем. То, что враждебно, нужно уничтожить, пока оно не уничтожило тебя. Я так жил, и не я один. Самое главное, жил, пока не решил узнать причину прежде, чем нанести удар.

— Тогда просто не мешай. Мне надо спешить.

Он не врет. Что-то гложет его, какое-то отчаянное намерение, последняя соломинка, что помогает удерживаться на плаву.

— Извини, но я не могу позволить тебе уйти.

— Я могу победить тебя. Могу победить любого. Таково исполненное желание.

Ему больно. И мне, наверное, должно быть больно, но тело уже целиком отошло к демону, а мысли, оторванные от плоти, ничего не чувствуют. И все же откуда могла взяться боль? Почему голос дрожит, как в лихорадке?

— Наверное, можешь. Но ты выбрал неправильное тело.

— Выбирал не я. Выбирал он.

О да, тут все верно. Если бы я не решился, все закончилось бы, не начавшись. Демон всего лишь храбрился, угрожая мне. Если бы он мог ворваться в мое тело самостоятельно, не состоялось бы никакого разговора. Ни словечка не было бы промолвлено.

— И желание было искренним?

— Да.

И я тоже мог бы это подтвердить. Если бы меня спросили.

— Горячим?

— Да.

Не столь жарким, как летнее солнце, но я старался.

— Заветным?

А теперь наступила тишина. Ведь мое желание было каким угодно, но только не моим по-настоящему.

— Заветным? — повторил свой вопрос охотник.

Вместо ответа, теперь уже бесполезного и бессмысленного, демон вновь двинулся вперед. Иттан не стал преграждать ему дорогу, но и молчать не стал:

— Ты пожелал побеждать всех своих противников? Отлично. Просто замечательно. Так начни с первого и самого главного!

А вот эти слова предназначаются уже для меня. Я чувствую. Я понимаю сказанное остатками сознания, еще сохранившими видимость свободы. Но кто мой главный противник? Конечно, демон. И я уже однажды победил его, заплатив немалую цену. Мне удалось загнать противника в клетку, только вот незадача: новую просто не из чего строить.

— Начни с главного противника!

Я бы рад. Честно. Но меня почти не осталось. Мне не жалко истратить все до последней крошки, но тогда я закончусь раньше, чем демон будет пленен, а значит, никакой победы не состоится.

— Начни с себя!

Он произнес это резко. Стремительно. Больно.

Больно?! Разве внутри меня что-то еще может болеть? Или просто три коротких слова всколыхнули дремотную рябь моих мыслей?

Что он сказал? Начать с себя? Но разве я враг самому себе?

— Ну же, сражайся!

Было бы с кем…

Кого из тех, кем я был, еще можно вспомнить? Кто мой последний противник?

Ханнер, сквозь зубы процедивший: «Как прикажете»?

Ханнер, целиком и полностью подчинившийся чужим надобностям?

Ханнер, упершийся в тупик на единственной дороге, которая казалась правильной?

Они точно не заслуживают победы. И пожалуй, они мешают мне. Держат за руки и ноги, тянут каждый в свою сторону. У меня нет лучшего выбора? Пусть. Но и эти образины — не выбор.

Что надо сделать? Раздробить им черепа? Разорвать грудь острой сталью? Сжечь дотла? Хорошо. Пусть будет так.

Гори оно все огнем!

И пламя пришло. На самом деле. Я не ожидал, что оно окажется настоящим, жадным и безжалостным. Мне даже захотелось убежать, когда красно-золотые языки лизнули края болота сознания. Захотелось… В первое мгновение. Не знаю, какое чудо удержало меня от постыдного бегства, зато точно помню, что он повторял и повторял как заведенный:

— Сражайся!

В своей последней схватке я не мог выжить. И не должен был выживать. Но когда до конца жизни оставался последний вздох, пламя вдруг схлынуло, открывая взгляду пустое пепелище, а мне почему-то показалось, что передо мной поле. Плодородное. Способное дать хороший урожай, нашлось бы хоть одно семечко… Жаль, что мои закрома пусты. Или в них все же что-то завалялось?

Да. Что-то есть. Я уже почти нащупал его. Крохотное, с острыми гранями, чужое, непонятное. Вызывающее вопросы. По крайней мере, один, но именно тот, на который мне бы хотелось… Нет, было бы интересно получить ответ.

— Ты молодец. Правда.

О ком это говорит охотник? Обо мне? Ерунда. Меня больше нет. Кончился. Весь, целиком. И наверное, не хочу начинаться заново. Ведь это так больно — рождаться на свет, иначе почему дети всегда кричат, покидая материнское чрево?

— У тебя получилось.

Что? Не помню. Разве я вообще что-то делал?

— Теперь за дело возьмусь я. Спасибо.

Дело? Да, какое-то дело точно было. И его надо доделать, или… Или все это было зря? Дело-дело-дело… Да вот же оно, на самом краю моего выжженного мира! Стоит лишь протянуть руку и сжать пальцы. Стоит лишь протянуть руку…

Мысли стали вязкими, совсем как сироп. Бессвязными, пустыми и надоедливыми. Мои мысли. Но есть что-то кроме них. Кроме меня. Что-то, о чем невозможно не думать. Бремя, от которого следует избавиться.

— Та беглянка… Она у подручной блондина. Иди за ней, пока не поздно…

Не знаю, шевелятся ли мои губы, не знаю, раздается ли хоть один звук, но меня слышат. Слышат и сообщают:

— Мне нужен след.

Его слова опять похожи на нож. Бесстрастные, настойчивые, почти жестокие.

— Галерея… Там она стояла, прежде чем уйти. Там…

Кажется, я показываю рукой туда, куда нужно. Или нет: все равно в надвигающейся кромешной темноте ничего невозможно разглядеть. Ничего, кроме призрачно-синего огонька.

Узел девятый

Он не человек. Или не такой человек, как все прочие, встретившиеся мне в этом мире. И уж точно не такой, как те, что приняли в своем теле моих соплеменников.

Он черен как ночь. Как та темнота, из которой я едва вырвался в тот первый раз. Я не могу разглядеть его лицо, даже движения словно увязают в беспросветном мраке, окутывающем высокую фигуру. Зато если бы имперцы вдруг вознамерились придумать себе богов, как делают полудикие народы на окраинах Дайи, это существо могло бы претендовать на роль бога смерти. Нет, даже не так: бога забвения.