Метагалактика 1995 № 1 - Игорь Волознев

— Угощайтесь! Нынешний урожай. В прошлом году посадила пятнадцать кустиков, а нынче образовалась плантация. А плоды-то! Вы замечаете? Только бы смотрел, а не ел.

— Красота-а, — согласилась наша гостья, — вот такой же кругленький, красноватенький и был тот шар. И свет от него — на пять верст…

— А разве дело было не днем? — спросил я на всякий случай.

— Не днем. Вечерело уже. Потому Верка и выползла подышать. И вдруг наша Верка поехала вверх. Но не прямо, а какими-то кругами да кругами…

— Ты сама это видела? — спросила мать.

— Нет, милая моя. Мне сеструха ее рассказывала. Нинка только в ограду зашла и сразу оцепенела. Бывает так — оцепенеет человек — и ни слова от него, ни полслова. Ей бы к Верке броситься да сохватать бы ее, а ноги в землю вросли. Зато глаза все видят и замечают. Они и заметили, как шар пополам надломился, и в этот просвет свет хлынул, да какой, милые мои, свет! А потом в проеме высокий человек появился. А одежка на нем как чешуя.

— А руки-то хоть были у него? — засмеялся я.

— Ох, Владимир Иванович! Я думала, ты серьезный, самостоятельный, а тоже ляпнешь — хоть стой, хоть падай. Да разве можно без рук! Нинка их хорошо разглядела. Руки-то у них, милые мои, каки-то неуклюжи да длинные, почти что до пят. Правда, правда. До пят, как у обезьян. Ты видал их, Владимир Иванович, обезьян-то?

— Видел, конечно, — успокоил я гостью.

— А раз видел, то и представишь. А на пальцах у них кожаные рукавицы.

— Как же она разглядела, что рукавицы? — смеется Валя.

— Это уж не наше дело. Раз говорит, надо верить. Да и Нинка честная у нас, никогда не соврет. Ну вот смотрит она и кричать не может. А потом почувствовала, что тепло пошло. И в ноги ударило, и по щекам, и кричать, повторяю, не может. А Верка-то все подыматся да подыматся, и Кустик у ней на руках. И вот уж закрылся проем, и полетела наша девка, и собачонка при ней…

— Значит, это был самолет? — спросила мать.

— Да кто оно! Сама не пойму я. А потом Нинка видит — они опять сидят на крыльце. Незаметно так… Налетались, видно, и вниз опустились.

— Ну и что с Верой там было? Наверно, чаем ее напоили? — спросила с ехидцей Валя, и гостья это сразу почувствовала, сердито поджала губы:

— Я могу и замолчать. Могу и вовсе уйти, если вы меня какой-то погремушкой считаете.

— Не обижайся, Тоня, — успокоила ее мать. — Никто тебя пока не обидел. Просто чудно это. А может, ты пошутила?

— Нет, миленькая! Я шуток не люблю и сама шутить не умею. И я точно знаю — Верку брали к себе эти… ну как их?

— Назови! — засмеялась мать.

— Ты назови, так и я назову, — ответила гостья уклончиво. — Я ведь тоже сперва не поверила. Но Нинка даже заплакала. Как не поверишь? Слезы катятся, как ранетки…

— После этих слов мы все засмеялись. Надо же так сказать — как ранетки. И конечно, гостья еще больше обиделась.

— Гогочете-то вы хорошо, да напрасно. Надо мной, конечно, можно хохотать, а над Веркой — нет, не советую. Как она живет — врагу не пожелаю. А тут хоть маленько девку порадовали. На небо свозили да обратно спустили.

— Значит, вы все же настаиваете? — удивилась Валя и переглянулась со мной. В зрачках у нее образовалось веселое колыханье. Но тетя Тоня ее осадила:

— Ты, Валюша, вижу, не веришь. Как хочешь, я не настаиваю. А я так не могу. Это последнее дело — человеку не верить. Да и Верка сама мне подтвердила. К ней даже из школы математик заходил, Дмитрий Захарович…

— И он поверил?

— А как же! Все выспросил и в тетрадочку записал. Она ему прямо с подробностями. Как она красный шар увидела, как накрыл ее какой-то сон. Как во сне услышала, что кто-то тянет ее к себе, будто на лифте каталась? — Тоня в упор посмотрела на Валю, потом обвела всех глазами и, не дождавшись ответа, сердито заворчала: — А хоть и каталась, то, видно, не скажешь. Надо под пыткой правду у вас узнавать. А вот мне, милые мои, приходилось, у меня в Челябе племянница на восьмом этаже, так что лифт — туда и обратно. Но там же в кабину входишь, а у Верки с Кустиком не было ничего. Просто поднялись по воздуху и полетели. Только мало что помнит девка. Как будто, говорит, в теплу воду зашла, а в глазах птички залетали, а потом уж и вовсе огонь. Они в этот огонь и зашли. Она бы и больше че рассказала, но, наверно, приказали молчать…

— Кто приказал? — спросил я веселым голосом.

— А те, которые прилетели. — Она обвела нас глазами. — Это ведь хорошо, что на Верку они натакались. Самую безгрешную пригласили к себе. И собачоночкой не поморговали. Только вот теперь-то как?

— А что, Тоня? — встревожилась мать.

— А то, что Верка с тех пор стала задумываться. Она и раньше худо спала, а теперь Катерина замаялась. Как ночь, так дочь ее выползает на крыльцо и смотрит на звезды. А иногда гитару берет и играет, играет, а струны плачут, томятся. Иногда больше часа сидит и играет. А потом гитару отложит и плачет. Видно, тоскует.

— Конечно, тоскует. Поживи-ка без ног… — поддакнула мать, и в это время под окном снова громко залаяла собачонка.

Я открыл створку и высунул голову. На поляне, на густом полыхающем зеленью конотопе, сидела черненькая собачонка с белыми крапинками на спине.

— Кустик, Кустик! — начал я звать его. И мой младшенький сразу побежал на крыльцо, и я за ним. Наверно, вид у меня был встревоженный, потому что за мной вышли и гостья, и Валя с матерью. А я снова позвал:

— Кустик, Кустик! То ли не узнаешь?

— А он зазнался. Побывал там и зазнался. — Тетя Тоня показала на небо и засмеялась. А Коля уже повалил пса на землю, и устроился на нем верхом, и начал оттягивать уши.

— Коля, ему больно! — закричал я на сына и подошел к ним поближе. Глаза у собаки были какие-то незнакомые, отрешенные и все время старались смотреть вверх. Я опять позвал:

— Кустик, Кустик! Ты, говорят, о чем-то тоскуешь? — Но он повернулся ко мне. А глаза его снова были чужие и снова смотрели вверх, как будто хотели что-то узнать в этой бездонной притягивающей синеве.

— Алло! Алло!.. Неужели это вы, Николай Николаевич?! Я звонил вам недавно, но на телефоне был другой человек. Алло? Вы меня не узнаете? Я Савушкин Владимир Иванович. Неужели забыли?

— Я ничего не забываю. Но когда говорите, всегда называйте свой номер в нашей картотеке. Я должен взглянуть на историю болезни…

— Но у меня еще нет истории. Разве забыли? Вы просили написать меня отчет о моей командировке. Не помните? Я вам признался, что из-за меня погиб человек. И вы попросили вспомнить все детали, события, то есть отчет о своем прошлом. Забавно, конечно, но вы так и сказали — отправляйтесь в командировку в свое прошлое. Я уже начал писать, но застрял в мелочах, в каких-то, понимаете, чудесах, и мне, наверное, веры не будет…