Врата. За синим горизонтом событий - Фредерик Пол

Я отключил танцоров и вызвал Альберта Эйнштейна. Он появился на экране, с развевающимися седыми волосами, с трубкой в руке. «Чем могу быть полезен, Робин?» — улыбаясь, спросил он.

— Хочу поговорить о черных дырах.

— Конечно, Робин. Но мы уже много раз об этом говорили…

— К черту, Альберт! Начинай. И мне не нужна математика. Расскажи как можно проще. — Надо попросить Эсси избавить Альберта от таких особенностей.

— Конечно, Роберт, — оживленно ответил он, не обращая внимания на мою вспышку. Пошевелил своими пушистыми бровями. — Ага, — сказал, — хмм. Ну, посмотрим.

— Это для тебя трудный вопрос? — скорее удивленно, чем саркастически спросил я.

— Конечно, нет, Робин. Просто я думал, с чего начать. Начнем со света. Вы знаете, что свет состоит из частиц, называемых фотонами. У них есть масса, и они могут оказывать давление…

— Не так издалека, Альберт.

— Хорошо. Черная дыра начинается с недостатка светового давления. Возьмем большую звезду — голубой гигант класса О, скажем. В десять раз массивнее Солнца. Она так быстро сжигает свое ядерное топливо, что живет всего миллиард лет. Ее коллапсу препятствует давление излучения — назовем его световым давлением — от реакции превращения водорода в гелий. Но вот водород кончается. Световое давление прекращается. Звезда коллапсирует. Она делает это быстро, Робин, очень быстро, может быть, за несколько часов. И звезда в миллионы километров в диаметре сжимается всего в тридцать километров. Это понятно, Робин?

— Пожалуй, да. Продолжай.

— Что ж, — сказал он, зажигая трубку и несколько раз затягиваясь, — меня всегда интересует, получает ли он при этом удовольствие, — это один из способов образования черных дыр. Его можно назвать классическим. Помните об этом, а мы перейдем к следующей части — к скорости убегания.

— Я знаю, что такое скорость убегания.

— Конечно, Робин, вы ведь опытный старатель. Предположим, вы находитесь на Вратах и бросаете камень с их поверхности. Он, вероятно, вернется назад, потому что даже астероид имеет поле тяготения. Но если вы бросите его достаточно быстро, может, со скоростью сорок-пятьдесят километров в час, он не вернется. Вы достигли скорости убегания, и камень улетит навсегда. На Луне нужно бросить еще сильнее — со скоростью два-три километра в секунду. На Земле еще сильнее — больше одиннадцати километров в секунду.

— Теперь, — продолжал он, наклоняясь, чтобы выколотить пепел из трубки и набить ее снова, — если вы, — пуф, пуф, — если вы находитесь на поверхности объекта с очень, очень большим тяготением, то положение ухудшается. Допустим, тяготение так велико, что скорость убегания превышает триста десять тысяч километров в секунду. Камень нельзя бросить так быстро. Даже свет не распространяется так быстро. Так что даже свет, — пуф, пуф, — не может улететь, потому что его скорость на десять тысяч километров ниже скорости убегания. А как вы знаете, если свет не может уйти, то не может и ничего: это Эйнштейн. Если простите мне мое тщеславие. — И он на самом деле подмигнул мне из-за трубки. — Так возникает черная дыра. Она черная, потому что ничего не излучает.

Я сказал: «А как же корабли хичи? Они движутся быстрее света».

Альберт печально улыбнулся. «Тут вы правы, Робин, но мы не знаем, как они могут двигаться быстрее света. Возможно, корабль хичи и мог бы уйти из черной дыры, кто знает? Но у нас нет никаких доказательств этого».

Я немного подумал. «Однако», — сказал я.

— Да, Робин, — согласился он. — Проблема передвижения быстрее света и проблема ухода из черной дыры в сущности одна и та же. — Он замолчал. Молчал долго. Потом извиняющимся тоном добавил: — Мне кажется, это все, что мы можем сказать на настоящий момент.

Я встал и налил себе еще, а он продолжал сидеть, терпеливо попыхивая трубкой. Иногда трудно вспомнить, что тут в сущности ничего нет, только интерференция света, подкрепленная несколькими тоннами металла и пластика. «Альберт, скажи мне кое-что. Предполагается, что вы, компьютеры, действуете со скоростью света. Почему иногда ты так долго не отвечаешь? Просто драматический эффект?»

— Ну, Боб, иногда так и есть, — немного погодя ответил он, — вот как сейчас. Но вы, наверно, плохо представляете себе, как мне трудно «болтать». Если вам нужна информация, скажем, о черных дырах, мне ее нетрудно воспроизвести. Шесть миллионов бит в секунду, если хотите. Но придание информации понятной вам формы, а еще — формы беседы, для этого мало доступа только к этой информации. Я должен заняться поиском слов в своих записях литературы и предыдущих бесед. Подбирать аналогии и метафоры в соответствии с вашим настроем. Кроме того, приходится считаться с ограничениями, которые вы на меня наложили, надо определить тональность каждой конкретной беседы. Это нелегко, Робин.

— Ты умнее, чем кажешься, Альберт, — сказал я.

Он выколотил трубку и взглянул на меня из-под своей седой взъерошенной шевелюры. «Вы не будете возражать, Боб, если я то же самое скажу о вас?»

— Ты хорошая старая машина, Альберт. — Я вытянулся на диване в полудреме, со стаканом в руке. Он по крайней мере на время отвлек меня от Эсси, но у меня оставался нерешенный и беспокойный вопрос. Когда-то, где-то я то же самое говорил другой программе, но никак не мог вспомнить, когда.

Меня разбудила Харриет. Она сказала, что со мной хочет поговорить врач — не медицинская программа, а настоящая живая Вильма, доктор медицины, которая время от времени наведывалась к нам, чтобы проверить, все ли правильно делают машины. «Робин, — сказала она, — я думаю, Эсси сейчас вне опасности».

— Чудесно, — сказал я и тут же пожалел; такие слова, как «чудесно», вовсе не передают того, что я испытывал. Наша программа уже подсоединилась к программам больницы, конечно. Вильма знала о состоянии Эсси не меньше, чем маленький черный человек, с которым я разговаривал, и, конечно, передала всю медицинскую историю Эсси в банки информации больницы. Вильма предложила сама полететь туда, если я хочу. Я ответил, что врач она, а не я. И тогда она сказала, что у нее в Таксоне соученик по Колумбийскому университету, и она попросит его присмотреть за Эсси.

— Но не ходите к ней сегодня вечером, Робин, — сказала она. — Поговорите по телефону, если хотите — я это предписываю, — но не утомляйте ее. Завтра — я думаю, завтра она будет крепче.

Я позвонил Эсси, и мы поговорили с ней три минуты. Она еще не вполне пришла в себя, но осознавала, что с ней произошло. Потом я лег спать и, уже засыпая, вспомнил, что Альберт назвал меня «Боб».

Была другая программа, давно, с которой я находился в дружеских отношениях, и она иногда называла меня «Робин», а иногда «Боб» или «Бобби». Я давно уже с этой программой не разговаривал; не испытывал необходимости. Но, может, пора и поговорить.