Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006) - Валентина Полухина

Не хочу умалять оригинальности Иосифа, не хочу отнимать у него хоть крупицу присущего ему таланта и поэтической мощи, но я как-то присутствовал на поэтическом вечере, где Иосифа представлял поэт Чарльз Симик, который, рассказав историю детства Иосифа, его преследований и ссылки, заключил ее следующими словами: "Ни один поэт не мог бы желать большего". Мирослав Голуб сказал однажды, что когда ситуация в Восточной Европе была действительно ужасной, "это очень благоприятствовало возникновению поэзии". Страшно сказать, но Иосиф был отмечен именно этой "ситуацией, благоприятствующей возникновению поэзии". Ни одному американскому поэту не выпало счастья насладиться столь ужасными историческими условиями. Следовательно, у Иосифа было моральное право так говорить, право человека, бросившего вызов институционализованному злу и пострадавшему за это, вид права, который вряд ли доступен его американскому современнику.

То, что вы сказали, перекликается с ахматовским откликом на процесс над Бродским: "Какую биографию делают нашему рыжему!" Однако сам Иосиф восставал против биографии как таковой, утверждая, что биография поэта— в гласных и согласных. Нет ли здесь противоречия?

Противоречива сама сущность поэзии. Йейтс говорил, что поэзия рождается из "ссоры с самим собой". Фрост говорил, что противоречие — основа просодии: если ритм не противоречит метру, хорошего стихотворения не получится. Если бы Иосиф был поэтом, который заявлял: "Взгляните на мою жизнь, взгляните на то, что я сделал и что пережил — именно поэтому я великий поэт", сами его действия, его опыт и их важность были бы сведены на нет эгоизмом этого заявления. Именно тем, что он вел такую жизнь, какую вел, верил в то, во что верил, объясняется то, что язык стал его главным и абсолютным приоритетом, язык, отрицающий случайности биографии. Поэты живут парадоксами, и это был парадокс Иосифа — парадоксом являлось и его утверждение на суде, что поэзия не имеет ничего общего с политикой и социальной ответственностью, ибо само это утверждение стало политическим актом и повлекло за собой социальные последствия.

Многие из лучших стихотворений Иосифа представляют собой дань предшественникам: Джону Донну, Т. С. Элиоту, У. X. Одену, Кавафису и Харди, хотя мы не находим в них и тени "страха влияния"[166]. Почему? Не потому ли, что все они принадлежали другим культурам?

Начиная с Т. С. Элиота и до Хэролда Блума критики слишком большое значение придавали "отцеубийству". Я лично считаю, что для Иосифа язык включал в себя и время тоже, следовательно, все поэты были для него современниками, а не отцами и детьми. Задача младшего поэта — не отцеубийство, а поиск наиболее конгениальной компании среди теней. Иосиф был автодидактом, поэтому я подозреваю, что он не слишком страдал от бремени академически понимаемой традиции; я думаю, что он с самого начала чувствовал себя отдельно и потому охотно шел навстречу, так сказать, "вдохновению влияния".

Почему Бродский был так захвачен поэзией У X. Одена?

Это безусловно связано с приездом Иосифа в Австрию и просьбой "отвести его к его герою". Оден играл роль повивальной бабки на пути Иосифа из чрева матушки России в Новый Свет. Оден, как и Иосиф, был виртуозом и вундеркиндом, чудесным явлением среди английских поэтов его поколения. Он, как и Иосиф, предпринял схожее, хотя и доб- рольное, перемещение в Новый Свет и, более того, именно в Нью-Йорк. Но главным образом Иосифа привлекала, как мне кажется, поэтическая позиция Одена, со всеми ее философскими и политическими импликациями. Прежде всего, Оден был глубоко современным поэтом, отвергавшим в той или иной степени модернистское увлечение верлибром, — это развенчивало предвзятое мнение о том, что для того, чтобы быть современным, необходимо расправиться с традиционными формами стиха. Однако было еще нечто, более глубокое, чем просодия. На первом семинаре Иосиф написал на доске стих из Одена, а рядом — стих из Иейтса. Вскоре стало ясно, кому из них двоих он отдает предпочтение как поэту. Иосиф не терпел плаксивого национализма Йейтса и его увлечения оккультными системами, как не выносил он фашизма Паунда и, как можно догадаться, монархизма и антисемитизма Элиота. Современные поэты, которыми он больше всего восхищался, — Оден, Фрост, Харди — казалось, порождены традицией классического английского либерализма, главной ценностью которого является не миф, не система, не теология или идеология, а индивидуум, внутренняя стоимость и подлинность человеческой личности. По этой причине его привлекал Шестов, тогда как философским ключом к поэзии Одена является, конечно, философия Кьеркегора. Думаю, что и в Америке Иосифа привлекала именно эта традиция "неистребимого индивидуализма", прекрасным воплощением которой является, скажем, Фрост.

Хорошим ли проводником был Иосиф для русской поэзии?

Это интересный вопрос, вопрос, касающийся самой сути парадоксального мировосприятия Иосифа. С одной стороны, для американских поэтов и читателей Иосиф был воплощением русской поэзии — самым мощным, самым запоминающимся, самым влиятельным ее воплощением. С другой стороны, он остро осознавал проблему перевода русской поэзии на английский. Он прекрасно понимал, что его студентам необходимо знать Мандельштама, Цветаеву, Ахматову, и в то же время открыто сетовал на качество имевшихся в их распоряжении переводов этих поэтов. В своем эссе о Мандельштаме он пишет, что Оден, прочитав Мандельштама в переводе, не смог оценить все его величие. И дальше он заявляет, что если англоязычный читатель хочет понять, как звучит Мандельштам, ему лучше прочитать вслух Одена, Фроста или Йейтса, но не Мандельштама в переводе. На своих занятиях по литературе Иосиф, не раздумывая, читал и хвалил английские переводы таких поэтов, как, скажем, Рильке, Проперций, Кавафис, Милош, Херберт и т. д., — но ни разу, насколько я помню, не упомянул о русских поэтах. Он не мог вынести того, что практически все переводы нарушали просодическую структуру оригинала. Более того, он страшно критически относился к русским поэтам, сумевшим вписаться в советскую систему, как, например, Евтушенко, к которому он испытывал глубочайшее отвращение и презрение. Хотя для большинства американских читателей, еще до появления на их литературном горизонте Иосифа, Евтушенко и Вознесенский представляли современную русскую диссидентскую поэзию во всей ее мощи. Но стоило появиться Иосифу, как они почувствовали, что должны выбирать между ним и этими поэтами, которые были чуть старше, и это неожиданным образом усложнило само понятие "русская поэзия".

Не хотите ли вы что-нибудь сказать об английских стихах Бродского?

Проблема перевода русской поэзии на английский ощущалась им особенно остро в связи с собственным творчеством, поскольку он настаивал на соблюдении просодической структуры оригинала. Результатом явилось то, что многие американские поэты и критики находили его английские стихи или автопереводы в лучшем случае посредственными. Поэт и критик Роберт Хасс сравнивал чтение стихов Бродского в переводе с посещением руин, о которых в путеводителе говорится, что на их месте некогда возвышалось величественное здание… С другой стороны, о его эссе, написанных по-английски, обычно говорилось, что независимо от остального творчества Бродского эти эссе являются шедевром, вышедшим из-под пера гения, что они великолепно сделаны, несмотря на то что написаны не на родном языке.

В какой мере английские стихотворения Бродского отличаются от его автопереводов?

Я не исследователь Бродского, не критик и не специалист по переводу. Это означает, что мне они не кажутся столь уж отличными от переводов, и это говорит само за себя. Иосифа был бурный роман с английским языком. Сам факт того, что он писал по-английски стихи, удивителен, хотя, возможно, и не столь удивителен, если помнить о том, какое активное участие он принимал в переводе на английский собственных стихов. Как бы там ни было, мне хочется отдать должное его приемному языку, поэтам этого языка, наиболее для него значимым (его элегия на смерть Лоуэлла напоминает элегию Одена на смерть Йейтса): Иосиф хотел испытать свои максимальные возможности в этом языке, хотел исследовать его изнутри и, насколько это возможно, владеть им в совершенстве. В то же самое время он был страшно не уверен в своем английском, прекрасно зная, что его русский акцент зачастую препятствует пониманию того, что он говорит, особенно в тех случаях, когда мозг его переутомлялся и он начинал говорить с бешеной скоростью. Его стихи, написанные по-английски, как правило, очень короткие и зачастую стремятся к простоте песенной лирики — сами названия у них такие: "песня", "мотив", "блюз" и т. д. Нет ничего более трудного в английской поэзии, чем такие стихи, особенно когда они написаны короткими, двустопными или трехстопными, рифмованными стихами. Слух должен был абсолютным, а английский слух Иосифа, по вполне понятным причинам, абсолютным не был. В музыкальном отношении он прекрасно соответствовал, если не больше, хорошей английской прозе, но не этой чистейшей форме лирики. Хуже всего у него выходило что-то совсем уж идиоматическое, вроде стихотворения "Блюз", которое просто откровенно плохо. То же можно сказать и о его пристрастии к английскому сленгу, который он страшно любил вводить в свои переводы, "огрубляя их", как выразился один переводчик. С другой стороны, тот же подход превосходно срабатывал в легкой поэзии, где планка ниже (его детские стихи из книги "Discovery" — одно сплошное наслаждение). Его английские стихи бывали превосходны в тех случаях, когда написаны они были более длинными и спокойными размерами. Одно из прекраснейших его стихотворении — стихотворение, посвященное дочери, в котором стоит обратить внимание на ироничную концовку: "Hence, these somewhat wooden lines in our common language" ("Отсюда — эти чуть деревянные строки на нашем общем языке"). Прекрасный пример оборотной стороны Иосифа — его тенденция к самоуничижению. Думаю, тот факт, что его английские стихи звучат не лучше (по крайней мере, на мой взгляд) переводов его оригинальных стихов, говорит сам за себя. Но заметьте его готовность к риску даже в попытках! Иосиф стремился сделать все, что было в его силах, чтобы как можно лучше настроить свой слух на английский язык.