По следам карабаира. Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

Вошел секретарь.

— Геннадий Максимович, уже десять. Вы просили подать машину.

— Спасибо. Сейчас.

— Мне можно идти? — вставая, спросил Коноплянов.

— Да. И вот что, Виталий Николаевич… — Воробьев сказал последнюю фразу уже другим тоном, не подчеркнуто-официальным, как минуту назад, а по обыкновению просто и доверительно. — Поразмыслите на досуге обо всем, что было… о себе, об отношении к людям. Вы же — старый, заслуженный коммунист… поразмыслите. Ладно?

— Ладно, — обезоруженный этим, попытался улыбнуться Коноплянов. — Я подумаю.

8. Все карты в одних руках

Странная привычка. Из истории знакомства Шукаева с Воробьевым. Давняя трагедия. Разговор с Денгизовым. Галину Васюкову «берут на заметку». «Рисование». Золотых дел мастер тоже отбыл в Дагестан.

Ставрополь, старый русский город на Северном Кавказе, расположился на возвышенности, изрезанной оврагами и родниковыми балками, что в известной мере определило и его облик. Улицы, лежащие на разном уровне; неширокие пешеходные мостики через балочки, по дну которых текут в дождливое время мутные потоки; разновысокие фундаменты зданий, построенных на неровных покатых местах. Растительности сравнительно немного — иссушают ее, покрывая степной белесой пылью, астраханские ветры, приносящие немало хлопот земледельцам.

После революции Ставрополь вырос, обновился и рядом со старомодными кирпичными купеческими особняками в два, редко в три этажа, имевшими важно-надутый вид из-за обилия пилястров, выносных затейливых крылец с навесами и козырьками и даже лепных украшений с претензией на помпезность, выросли новые административные и жилые дома, строгие и суховато-казенные, как все, что возводилось в пору торжества архитектурного конструктивизма.

Краевое управление НКВД занимало как раз одно из таких строений — трехэтажное холодновато-серое здание под крышей из оцинкованного железа, в левом крыле которого помещался угрозыск и специальное отделение по борьбе с преступностью среди цыган, находившееся в ведении Жунида Шукаева. Он обосновался в последнем по коридору угловом кабинете первого этажа, одно окно которого выходило на улицу Дзержинского, а из другого через узкий переулок хорошо видны были аллеи городского парка.

В кабинете все просто и непритязательно — Жунид никогда не придавал значения ни удобствам, ни декоруму, — а потому его совершенно устраивали потертый двухтумбовый письменный стол, изрядно продавленный диван, обтянутый желтовато-коричневым дерматином, такой холодный снаружи в любое время года, что на него редко кто отваживался садиться, сейф, тумбочка с графином для воды, приставной столик с телефоном и полумягкое кресло, в котором сидел обычно сам хозяин.

Главным достоинством комнаты Жунид считал тишину Помимо толстых стен здания, этому способствовали массивные двери, которые Шукаев велел обложить ватой и оббить клеенкой, и двойные рамы, щели в которых были тщательно заделаны ветошью и заклеены длинными полосками оберточной бумаги.

Тишину Шукаев считал одним из самых необходимых условий для нормальной работы. Именно здесь, в рабочем своем кабинете, запирался он вечером в одиночестве, когда сотрудники управления, кроме дежурных, расходились по домам, и просиживал долгие часы в прострации, нещадно дымя папиросой и не замечая, что рассыпает пепел себе на мундир и на брюки. Отрешенное сосредоточенное состояние, похоже на нирвану, ибо Жунид все отключал в себе, кроме тех сил и центров, которые работали на дело, действовало на него успокаивающе, как сильный наркотик. Наутро он просыпался с головной болью, выжатый, как лимон, но удовлетворенный, потому что ночные бдения его редко бывали бесплодными: какая-то нужная мысль, ускользавшая прежде, обязательно посещала его в такие часы. Он не раз задумывался, почему это, и приходил к выводу, что сама потребность в целенаправленном уединении возникала у него лишь после того, как информация по делу, которым он в данный момент занимался, начинала перехлестывать чрез край, требовала оценки и систематизации. И ничего мистического, ничего искусственно-надуманного тут не было. Количество должно было перейти в качество. Диалектика.

Он внутренне улыбнулся, вспоминая иллюстрацию к рассказам Конан-Дойля, которыми увлекался в детстве, — окутанный дымом знаменитой трубки зловеще-темный силуэт Шерлока Холмса. Что ж, все верно: если отбросить литературную романтизацию, старик Конан-Дойль был прав.

Конечно, так бывало не всегда, раз на раз не приходится, — случалось и Жуниду завершать расследование без вечерних сидений в запертом кабинете, случалось что-то ловить на лету, без подготовки, как теннисисту, отражавшему очередной мяч, но когда противников много, когда одним ударом невозможно было разрубить запутанный узел, Шукаев прибегал к испытанному способу и оставался до полуночи, а то и до утра один в почти пустом управлении.

Все знали об этом его обыкновении, давно перестали вышучивать его и принимали «странную» привычку, как должное.

В ставропольском угрозыске Шукаев работал уже более шести лет, снискав немалый авторитет и уважение, нажив, сколько полагается, врагов и завистников, тем более, что характер у него был, как он сам выражался, «не сахарный», а отношение к людям, которых он по-прежнему, как и в годы юности, делил лишь на две категории — «стоящих» и «нестоящих», оставалось неизменным: «стоящие» заслуживают внимания и всяческой поддержки, а «нестоящие» только путаются под ногами.

Не изменил он и прежним своим симпатиям и привязанностям: для него были и оставались примером Михаил Колосунин, теперь — генерал, начальник краевого управления НКВД и его заместитель Шахим Денгизов — люди, с которыми свело его в свое время дело карабаира. Третьим был человек штатский, знакомством с которым Шукаев немало гордился.

Это — Геннадий Максимович Воробьев, первый секретарь Черкесского обкома партии.

Еще в начале тридцать восьмого года, вскоре после принятия известного постановления ЦК ВКП (б) об усилении партийного контроля над деятельностью органов расследования, работники крайкома партии стали чаще посещать управление НКВД, интересуясь главным образом политико-воспитательной работой среди офицеров и специальной их подготовкой. Среди них был и инструктор райкома Воробьев. Он чаще других присутствовал на партийных собраниях, нередко выступал, обратив на себя внимание Шукаева своей эрудицией и деловитостью. Они познакомились и подружились.

Знакомство прервалось, когда Воробьев уехал по новому назначению — первым секретарем в Прикумск.

Спустя год после его вступления в должность, в районе Прикумска было совершено тяжкое злодеяние. В селе Орловском неизвестные бандиты вырезали всю семью председателя колхоза.

Однако ни в первые дни после убийства, ни по прошествии нескольких недель преступление так и не было раскрыто. Вот тогда Геннадий Максимович вспомнил о Шукаеве и, употребив все свои связи, добился, чтобы дело поручили ему.

Жунид не обманул ожиданий: через месяц преступники предстали перед судом.

С тех пор Воробьев никогда не забывал Шукаева, хотя виделись они теперь редко.

Жунид был не в духе. В такое состояние его обыкновенно повергали неудачи. Даже с друзьями и людьми, которых он глубоко уважал, он здоровался хмуро, бывал неразговорчив и при малейшей возможности избегал собеседников.

Нынче он имел для этого основания, потому что, к величайшей его досаде, ни одно из начинаний, предпринятых им по текущим делам последнего месяца, не сулило исхода в ближайшем будущем. Разыскивая в Зеленском районе убийц Дербентского инкассатора, он, как известно, не преуспел в этом, а, наткнувшись совершенно случайно на другое дело — попытку убийства сыровара Кабдугова и напав на след бежавшего из заключения Хапито Гумжачева, снова уперся в загадку старого зафесовского платка. Никто в Черкесском бюро технической экспертизы и в управлении не смог ему толково объяснить, куда делся второй фуляр с монограммой, в который налетчики на ювелирный магазин обернули камень, чтобы оглушить продавщицу.

Воробьев был тогда в отъезде, Коноплянов не счел нужным позволить Жуниду подробно ознакомиться с историей на ярмарке. А идти к Гоголеву и Леонтьеву, говорить с ними через голову Коноплянова значило поставить обоих заместителей в неудобное положение перед их непосредственным начальником. Так Шукаев и уехал ни с чем.

Единственную надежду Жунид возлагал на Денгизова, которому собирался рассказать о своих подозрениях и догадках.

Из Дербента дополнительных сведений не поступало, и Шукаев послал туда Арсена — проверить имеющиеся данные на месте, а сам намеревался через Денгизова попытаться воздействовать на Черкесское управление НКВД, чтобы последнее предоставило возможность ему, майору Шукаеву, ознакомиться с материалами расследования по ограблению «Ювелирторга» и исчезновению кассира и начальника сторожевой охраны Шахарской ткацкой фабрики. Опыт и интуиция подсказывали ему, что все это каким-то образом связано, и нужно лишь сопоставить разрозненные факты, как он найдет главное звено, за которое удастся вытянуть и всю цепь.