Финикс. Трасса смерти - Боб Джадд

— И что же ты делал?

— Она положила мою руку себе на грудь и спросила, нравится ли мне это.

Джейнис положила под простыней мою руку себе на грудь.

— Она спросила меня, жарко ли мне, и я сказал, что да. И мы оба сбросили одежду. Я очень стеснялся, потому что никогда еще у меня член не стоял на виду у кого-либо. И когда она это увидела, то сказала, что это очень хороший признак.

Джейнис приподняла простыню и посмотрела вниз.

— Когда я был ребенком, мы эту штуку называли «торчком».

— Это очень хороший признак, — сказала она, опуская простыню. — Что дальше?

— Потом она легла на койку, и груди ее раскинулись, а ноги она раздвинула, взяла меня за руку и притянула к себе.

Джейнис потянула меня к себе, раздвинула ноги, груди разошлись в стороны.

— И потом?

— А потом она целовала мою грудь.

Джейнис спрятала лицо у меня на груди и нежно поцеловала.

— И потом? — спросила она, не поднимая глаз.

— Потом она коснулась пальцем кончика моего члена.

Джейнис сделала то же самое.

— Дальше?

— А дальше она начала мне рассказывать о том, как в первый раз занималась любовью, когда училась на первом курсе в Кембридже.

— Что именно?

— Однажды с концертом приехал знаменитый рок-певец…

Вирджиния села на постели, ее всемирно знаменитые груди повисли надо мной.

— Ты все это врешь!

— Только там, где идет речь о женщинах.

Вирджиния встала с постели, надела шелковый халат и, отойдя к окну, уставилась на площадь и реку. Через минуту вздохнула, плечи ее поникли, и она вернулась к кровати, присела, глядя на меня.

— Зачем ты это делаешь со мной? — спросила она.

— Я с тобой этого не делаю.

— Тогда почему ты этого не делаешь со мной?

Я сел, оказавшись с ней лицом к лицу.

— Ты прекрасна и желанна, и от тебя у меня стоит, как телеграфный столб…

— Мистер Романтик. Пять лет назад у тебя не было бы никакого шанса. Тебе надо было видеть меня, Форрест.

— Прошлой ночью я не упустил бы такой шанс. Но сейчас — нет. Я плохо себя чувствую, и время неподходящее.

— Это еще неизвестно, — ответила она, подняв брови.

— Джейнис, я устал оттого, что делаю вещи, которые вынужден делать.

— О, черт побери! Да если хочешь чего-то, так бери!

— Ты так и поступаешь, просто берешь и все?

— Да, так и поступаю. А почему бы и нет? За это так или иначе платишь. Платишь за это, независимо от того, берешь или нет. Ничто не дается даром. Что тебя встревожило, Форрест?

— Да эта история про моего отца. Она напомнила мне, что Фил…

— Какой Фил? Я думала, мы говорим обо мне.

— Владелец команды «Джойс». Ты наверняка встречала это имя в газетах. Они его убили в мае в Монако.

— Они убили? О чем ты говоришь, что за мания какая-то? Те парни, что убили Кеннеди?

— Это не мания, Джейнис. Когда я тебе рассказывал про отца, я понял, что думаю о Филе, ну ладно, там много всяких деталей, но он мне как-то напомнил отца. Правда, Фил был счастливым, веселым, щедрым… всего этого у моего отца не было.

— Послушай, Форрест, тебе нужно завести семью — валяй. В этом случае ты сам станешь папой. Черт бы тебя побрал, ты меня заводишь! Ты заставил меня взглянуть на выражение «динамистка» в совершенно новом свете, зачем ты ищешь всюду виновных. Если тебе что-то нужно — пойди и добейся! Сезон в Голливуде тебе бы не повредил. Там или используй сам — или используют тебя!

— Ты меня не понимаешь. Человек, который убил Фила и Алистера, будет охотиться за мной и убьет меня.

— Так сделай что-нибудь, ради Христа! Позвони в полицию. Достань оружие. Или заведи телохранителя. У меня есть эти парни из «Фелпс», и они совсем неплохи, ты их даже не видишь, а они рядом. Боже, какой ты странный! О чем идет речь?

— Ты ничего не понимаешь.

— Что? Что я не понимаю?

— Однажды я уже убил человека. Второй раз я этого сделать не смогу.

Она озадаченно уставилась на меня, ожидая объяснения.

— Это было два года назад в Монца. Шла гонка «Формулы-1». Я вынудил его врезаться лбом в стенку. Его машина взорвалась, и он погиб.

— Я думала, что именно такая работа у автогонщиков — врезаться и гореть.

— Было совсем не смешно. Я до сих пор вижу, как его машина врезается в барьер. И все еще слышу, как он кричал, сгорая заживо.

— Да-а, ладно, — сказала она спокойно. — Понятно, что ты больше не хочешь убивать. Послушай, я не знаю эту историю, но мне кажется, что тут не все так просто. А может, ты ее вспоминаешь просто потому, что это оправдывает тебя. Как мне представляется, ты сейчас ничего не хочешь предпринимать, правильно? Потому что в противном случае можешь опять кого-нибудь убить. Что я могу сказать? Хочешь быть посторонним наблюдателем — иди и околачивайся вместе с теми долболобами возле отеля. О ком мы сейчас говорим?

— О твоем старом приятеле Нотоне.

— Нотоне? Да это просто финансист и ничего больше. Чековая книжка — вот его любимое оружие. Да он собаки с дороги не отшвырнет, он ее просто объедет, ты понимаешь, о чем я говорю? Кто еще у тебя виноват? Ты обвиняешь своего папочку, потому что ненавидишь его. Ты считаешь, что кто-то прикончил твоих друзей, а сейчас гоняется за тобой, так? А сам не собираешься ничего делать, потому что когда-то ты сделал что-то и тебе это не понравилось. Следовало бы тебе знать, Форрест, что Нотон — в Токио. И там он уже несколько дней. Более того, — добавила она, сбрасывая с себя халат, — если ты не хочешь заниматься любовью с одной из самых фантастических женщин, то она идет спать.

— Что здорово в фантастических женщинах — о них надо только мечтать.

— А вот здесь ты дал маху, — парировала она, повернувшись на другой бок. — Надоест мечтать — позвони мне. Тогда поговорим.

Во сне мы прижались друг к другу, и я обнял Джейнис так, будто мы с ней были любовниками. Затем, когда проснулся, то продолжал лежать с закрытыми глазами. Я чувствовал тепло ее тела, вдыхал ее аромат, и понемногу меня разобрало. Я привстал, лег меж ее бедер, и Джейнис стала медленно сдвигать и раздвигать ноги. Всего на несколько сантиметров. Как мягкие ножницы. Аппетитная женщина. Опытная шлюха. Наглая грубиянка с банкнотами вместо сердца. Богатая, знаменитая и испорченная баба! Я положил на нее руку, сжимая тяжелую, самую знаменитую в мире грудь, горячую в моей руке, чувствуя, как набухает под пальцами ее сосок. Она потянулась ко мне и поцеловала меня в щеку.

— Из всех мужиков на свете ты самый, — сказала она, — так как лучше тебя назвать?

— Законченный ублюдок, — ответил я.

— Наверное, ты пользуешься «Формулой-1».

— Нет, честное слово! — заверил я, целуя ее в шею.

— Я много могла бы для тебя сделать, — сказала она. — Просто забудь о всяких Нотонах и обо всем прочем. Забудь об оставшемся сезоне и поехали со мной в Голливуд. Помоги мне сосчитать мои денежки и выбросить их на ветер. Я бы помогла тебе получить хорошую роль в каком-нибудь фильме. Нет проблем. В кино ты бы хорошо смотрелся.

— Я Голливуду нужен как бородавка на заднице. Ничего не обещай мне, Джейнис, ладно? Ты чудесна и не нуждаешься ни в каких лишних переживаниях.

— Ты займешься этим делом?

— Как только решу, как именно, — ответил я.

— Сообщи, когда решишь, — сказала она. — Мне хотелось бы знать об этом.

Джейнис повернулась ко мне спиной, словно мы только что не занимались любовью, ее ребро просматривалось в холодном свете луны, проникающем в окно. Через несколько мгновений она вновь повернулась ко мне, полная желания. Древнейший способ предложить себя, возникший еще до появления речи. Самый убедительный. Досле всех переживаний и злоключений наши пращуры нуждались в успокоении, теплоте и близости. Я прижался к ней, и Джейнис протянула руку вниз, чтобы ввести мой член, и стала двигать его взад-вперед в теплом, влажном, скользком отверстии. Ну ладно, подумал я, входя в ритм и чувствуя, как меня затягивает волна вожделения. Я сделаю это. Только один разик. А потом опять надену броню.

Когда я вновь проснулся, на горизонте уже виднелась светлая полоска, на фоне которой в высоком окне вырисовывался купол Дома инвалидов. Я встал, надел тенниску, джинсы, обул кроссовки, пробрался мимо спящего коридорного, прислонившегося к стене, и вниз по ступенькам через тихий вестибюль на улицу и побежал вдоль Сены. Две с половиной мили туда, две с половиной обратно. Чтобы прочистить мозги и держать мышцы такими же упругими, как струны в пианино. Мне завтра предстоят гонки, так что нужно размяться. Шлепки подошв по неровным камням напоминали всплески реки о берег, а небо становилось все светлей и светлей и движение обретало обычный дневной ритм. А на реке, на баржах, с их цветочными горшками и висящим на веревках бельем, мужчины и женщины варили утренний кофе и глазели на реку, бегущую у них под ногами. Люди на реке живут совсем другой жизнью, движутся по другому течению. Когда я возвратился в номер, кровать была пуста, а Вирджиния исчезла, уехала.