Над строками Нового Завета - Георгий Чистяков

После этого читается Евангелие от Марка (16: 1–7). Секвенция написана в X веке. То ли монах по имени Випон, то ли знаменитый Ноткер Заика, библиотекарь из Сен-Галленского аббатства, а затем епископ города Льежа, был ее автором. Ноткер страшно заикался, с трудом говорил, но писал чудесные секвенции, сам сочинял к ним музыку. Рассказывают, что мелодию к одной из его секвенций ему подсказал шум мельничного колеса в Сен– Галлене – средневековые поэты умели слышать, как прославляет Бога голос самой природы, они хорошо понимали, что означают слова «благословите источники, моря и реки… Господа пойте и превозносите Его во веки» из Библейской песни трех отроков.

Земля, моря, созвездияИ всё, под небом сущее,Зиждителя спасенияВстречает звоном песенным, —так писал еще Амвросий Медиоланский.

Секвенция «Жертве пасхальной…» написана рифмованными стихами. Рифма, которую впервые применил на рубеже IV и V веков Седулий, вплоть до начала XI века встречалась редко; теперь же почти не сочиняются гимны без рифм, словно бы наполняющих стихи колокольным звоном:

Младенец ныне родился,Иерусалим, возрадуйся…

Тексты этого времени, прежде всего гимны, написанные Бернардом Клервосским (1092–1153), отличает удивительная ясность, даже прозрачность (claritas или liquiditas); заключается она как в простоте языка и немногословии, так и в особенном свете, блеске, в сиянии, заставляющем вспомнить о готическом витраже, скажем, Шартрского собора или парижской Сент– Шапель:

Весть о пасхальной радостиНам солнце шлет сиянием,В лучах зари стоящегоИисуса зрят апостолы.На теле раны звездамиСверкают; с удивлениемОб этом возвещают намСвидетели надежные.

Слова «свет» (lux и lumen), «сияние» (splendor), «блеск» (fulgor) встречаются здесь едва ли не в каждой строке. «Просвети меня, благой Иисусе, сиянием внутреннего света и изгони из обители моего сердца всякую темноту», – напишет в своем трактате «О подражании Христу» Фома Кемпийский (1379– 147I), монах из монастыря на горе святой Агнессы в Голландии. Стихи того времени, когда первыми витражами украшались средневековые храмы, действительно излучают «сияние внутреннего света»:

Язык не в силах рассказать,Не в силах буква передать,Что значит Господа принятьИ с Иисусом пребывать.

Так пишет Бернард Клервосский. Как и византийские гимнографы, он называет Иисуса «сладчайшим» (О Jesu mi dulcissime). Особенно много общего у Бернарда с Симеоном Новым Богословом и с его «Гимнами божественной любви».

Однако в целом развитие церковной поэзии на Западе и на Востоке шло разными путями: доминантой греческой византийской гимнографии всегда было покаяние. Достаточно вспомнить канон Андрея Критского, канон покаянный «Ныне приступих аз грешный и обремененный…», канон из службы «по вся дни» «Егда приидеши, Боже…», канон умилительный, или Иисусу сладчайшему и др.

Никто же согреши, Иисусе мой,яко же согреши аз окаянный,но припадаю моляся,Иисусе мой, спаси мя и жизниИисусе мой, наследие ми даруй, —

взывает византийский гимнограф, переосмысляя стих из пятидесятого псалма «Тебе единому согреших» (см., например, 3-й тропарь из 2-й песни Великого канона «Согреших паче всех человек, един согреших Тебе»). Что же касается Запада, то здесь гимнов о покаянии почти не писали, хотя, разумеется, испытывали не меньшую нужду в покаянных чувствах. Обычным текстом для молитвы кающегося служил и теперь служит здесь чин Семи Покаянных Псалмов (№№ 6, 31, 37, 50, 101, 129, 142 в традиционной нумерации Септуагинты или Вульгаты). Эти семь псалмов можно найти практически во всех молитвенниках, как средневековых, так и в изданных сравнительно недавно, в XX веке. Для молитвы их использовали все. Лучшим свидетельством того, сколь часто открывались эти страницы, служит состояние бумаги в старых бревиариях и молитвословах. Почти про себя, tacito murmuro, то есть «тихим шепотом» или, как говорит Иоанн из Сент-Арну, «не громче, чем жужжание пчелы» читали семь псалмов монахи и миряне, даже те, кто с трудом понимал по-латински. С покаянными псалмами на устах умирала мать святого Бернарда. Слабая до того, что звук ее голоса уже не был слышен, она шептала слова псалма. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», – говорится в Нагорной проповеди. «Чудесен тот час, – восклицает Фома Кемпийский, – когда Иисус призывает душу от слез к радости» (II, 8, 6). Думается, что латинская гимнография более всего связана с настроениями именно этого часа.

Фома Кемпийский (II, 8, 1–2, 4) писал: «Когда Иисус рядом, всё радует, когда же Иисуса рядом нет, всё плохо… Если же Иисус скажет хотя бы одно слово, чувствуется величайшее утешение. Разве не поднялась Мария Магдалина с места, где плакала, когда Марфа сказала ей: “Учитель здесь и зовет тебя”» (см. Ин 11: 28). Какой путь видит средневековый мистик для того, чтобы почувствовать, что Иисус рядом? Размышлять о его жизни. И верно: в словах средневекового гимна присутствие Иисуса ощущается в каждой строчке. Зачастую гимны, как, например, пасхальная песнь «О дочери и сыновья», составляются почти исключительно из цитат, почерпнутых в Евангелии. Приходится только удивляться, как автору удалось уложить эти цитаты в размер и зарифмовать. Полон цитат из Нового Завета и другой пасхальный гимн «Ныне день, когда Христос наш…», Иисус-отрок предстает перед нами в гимне «О свет, с небес блистающий», который был предназначен для пения на вечерне в день Святого Семейства, то есть в первое воскресенье после Епифании 6 января. Святой Бернард, учеником которого считал себя Фома Кемпийский, создает гимны, где многократно повторяется само имя Иисусово. Они напоминают об Иисусовой молитве, которой учили афонские и древнерусские монахи-молчальники, так называемые исихасты; вот один из гимнов Бернарда Клервосского:

О красота Иисусова,Для слуха ты – как пение,Для уст – как мед чудеснейший,Для сердца – нектар ангельский.Тот, кто лишь раз вкусил тебя,И жаждет он, и алчет вновь,Ему теперь желанен лишь Ты,Иисус возлюбленный.О Иисус сладчайший мой,Души надежда плачущей,К тебе – и слезы чистые,И вопль из глубины ума.Будь с нами вечно, Господи,И светом просвещая всех,Рассей туман в умах у нас,Мир наполняя сладостью.Мария Дева, как цветокДала благоуханнейший,Тебя нам, Иисус, хвала,И честь Тебе, и царствие.

Один из мистиков более позднего времени учит своего читателя «чувствовать и, как обонянием, так и вкусом, наслаждаться бесконечной приятностью и сладостностью божественного». Вот, пожалуй, последняя составляющая того мироощущения, которое воплотилось в средневековых латинских гимнах.

О семи псалмах

Перевод текста Семи Псалмов сделан с латинского текста Вульгаты, то есть с перевода, осуществленного в 390–404 годах блаженным Иеронимом. До него Библию переводили на латинский язык только с греческого, к тому же «слово за слово», на язык, далекий от литературного, весьма корявый и мало похожий на латынь Цицерона или Вергилия. В сущности, это были не переводы, а подстрочники. Иероним осуществил свой перевод на основе сопоставления двух текстов: древнееврейского и греческого «Септуагинты». Следуя по стопам своих предшественников, он остался верен принципу буквализма (позднее, в IX веке по этому пути пойдут и переводчики Библии на славянский язык Кирилл и Мефодий), но при этом сумел передать не только каждое слово оригинала, но и его красоту, красоту языка древнееврейской поэзии. Он писал: «Что сладкозвучнее Псалмов? Они, подобно нашему Флакку и греку Пиндару, то текут ямбом, то вещают алкеевым стихом, то величаво льются стихом сапфическим, то горделиво выступают полустопным. Что прекраснее Второзакония и песней Исайи? Что величественнее Соломона, что совершеннее Иова? Всё это в еврейском оригинале плавно льется гексаметром и пентаметром».

Взяв за основу текст латинского перевода Библии, мы стремились не только повторить его ритмический рисунок, но в целом смотреть на псалмы теми глазами, которыми видел их Иероним и его читатели, и таким образом представить именно тот чин Семи Покаянных Псалмов, что столетиями читался на латинском Западе.

Хотя текст Иеронима, как правило, точно повторяет греческий, в отличие от значительно менее выразительного текста Септуагинты, он удивительно красив и полон настоящей поэзией. Всякий внимательный читатель заметит здесь великолепные аллитерации: так, например, начало 50-го псалма (мы постарались передать это в переводе) полностью построено на многократном повторении звука «м». Подбор слов заставляет вспоминать то Вергилия, то Горация, то Ювенала. Свободный ритм, он сродни современному верлибру: музыкален и будто создан для чтения нараспев в средневековом храме. И в самом деле, латынь Иеронима еще античная, еще почти классическая, но в ней уже слышатся звуки средневековых гимнов.