Мифы классической древности - Георг Штоль

Черная ночь низошла на землю и положила конец битве — на радость ахейцам, троянцам на горе. Гектор отвел свои дружины от ахейских кораблей к берегу Скамандра, где оставалось свободное от трупов место; здесь стали на ночь троянцы — в намерении снова вступить в бой, лишь только займется небо рассветной зарею. Выпрягли они из колесниц потом покрытых коней своих и дали им корма; из города поспешно пригнали в ратный стан овец и волов, принесли хлеба и вина, и стали воины готовить себе ужин. На ночь по всему стану разведены были сторожевые огни: тысячи огней пылали в поле, и перед каждым сидело по пятидесяти троянских воинов; а дабы враги не напали в продолжение темной ночи на оставленный без защиты город, Гектор велел на бойницах и в домах зажечь огни. Старцы и дети ходили по стенам городским и сторожили на бойницах; жены бодрствовали в домах. Так охраняли троянцы свой стан и город.

Попытка Агамемнона примириться с Ахиллом

(Гомер. Илиада. П.1 Х)

Ахейцы же всю эту ночь провели в страхе, терзаемые великой скорбью. Сам Агамемнон упал духом и не видел впереди никакой надежды. Унылый, тихо ходил он по стану и сзывал вождей на совещание; и когда собрались вожди, стал он перед ними и, проливая горькие слезы, предложил сесть на корабли и возвратиться назад, в Аргос: не было более никакой уже надежды взять хоть когда-нибудь Трою. Долго сидели безмолвно сокрушенные скорбью вожди, наконец встал Диомед и объявил, что если даже все данайцы убегут с ратного поля, он, с другом своим Сфенелом, останется и будет биться до тех пор, пока не разрушит Трои, ибо не без соизволения божественного прибыли данайцы к стенам ее. Смелая речь Диомеда обрадовала ахейцев; громкими одобрениями отвечали на нее вожди. Нестор похвалил его за разумные слова и заставил Агамемнона устроить в своем шатре пир для вождей: пусть вожди вечеряют и, вечеряя, пусть измышляют, как спасти дружины от угрожающей гибели; младшие дружинники сядут за стеной стана, у рва, — там разведут они огни и станут стеречь стан от нападения врагов. Агамемнон сделал все, что советовал Нестор. И вот, когда вожди утолили за вечерней трапезой голод, поднялся тот же Нестор, мудрый старец, и стал убеждать Агамемнона примириться с оскорбленным Ахиллом, смягчить его гнев дарами и ласковой речью; царь Агамемнон внял и этому совету старца Нестора: сознался, что был неправ, погрешил перед Ахиллом, и изъявил готовность загладить свою вину. Много ценных, почетных даров готов был теперь Агамемнон отослать оскорбленному им Пелиду: семь новых треножников, не бывших еще на огне; десять талантов золота, двадцать блестящих тазов, двенадцать быстроногих могучих коней, семь дев, красавиц и великих искусниц во всех рукоделиях; обещал он также возвратить и похищенную Брисеиду, а если помогут боги взять Трою, наполнить золотом и медью весь корабль Ахилла и дать ему, по его собственному выбору, двадцать троянок, красивейших из всех после Елены. «Если же возвратимся мы в Аргос, на благодатную родину, я отдам ему в жены любую из дочерей своих и сравняю его честью с сыном своим Орестом, в приданое же за дочерью дам семь многолюдных цветущих городов». Нестор тотчас же снарядил посольство к Ахиллу и избрал в послы Феникса, старинного друга Пелида, Теламонида Аякса и Одиссея; с ними отправлены были глашатаями Годий и Эврибат.

Когда послы пришли к шатру Ахилла, он сидел и услаждал свое сердце песнями про славу древних героев — пел и играл на драгоценной, пышно украшенной лире; перед ним сидел друг его Патрокл и молча ждал конца песни. Увидев послов и Одиссея, шедшего впереди других, Ахилл, изумленный, вскочил с места и, с лирой в руках, пошел к ним навстречу, с ним вместе и Патрокл; оба они дружески приветствовали пришедших. «Здравствуйте, верные друзья мои! — говорил Ахилл, простирая к ним руки. — Верно, нужда привела вас ко мне; и гневному мне вы милее всех из ахейцев». С этими словами он ввел послов в свой шатер, посадил и, обратись к Патроклу, сказал: «Принеси, друг Патрокл, побольше чашу с цельным вином и поставь перед каждым по кубку: доблестные, дорогие сердцу мужи собрались сегодня под моей кровлей». Патрокл пошел за вином, сам же Ахилл, при помощи друга своего Автомедонта, принялся рубить и дробить на куски козье мясо, хребет тучной овцы и окорок жирного борова; изрубив мясо, он изжарил его на вертеле и поставил на стол. Патрокл расставил по столу корзины с хлебом; Ахилл своими руками разделил яства между гостями и сам сел за стол, напротив Одиссея. После того Патрокл бросил на огонь жертвенные начатки пира, и сидевшие за столом приступили к трапезе. И когда они насытили свой голод, Аякс подал знак Фениксу, что следует ему начать теперь речь; но Одиссей, заметивший этот знак, предупредил Феникса, наполнил свой кубок и, взяв за руку Ахилла, приветствовал его и так говорил: «Здравствуй, Пелид! Всем изобилен твой пир, только не пировать мы к тебе пришли — пришли мы по великой необходимости, видя перед собой грозную, близкую гибель. Троянцы и союзники их стоят теперь станом перед самыми судами нашими; Гектор, кичась своей силой и крепко полагаясь на помощь Зевса, благосклонного к троянцам, страшно свирепствует и губит ахейцев. Он и теперь мыслит нам злое: ждет не дождется зари, хвалится, что завтра спалит все наши суда и перебьет нас самих. Встань, доблестный Пелид, подай нам помощь, пока не ушло еще время; горько будет после и самому тебе, коли допустишь совершиться угрозам врагов. Вспомни, чему учил тебя отец в тот день, когда отсылал тебя с нами из Фтии: обуздывай гордую душу, говорил он тебе, кротость и мир лучше гнева и распрей. Вот что заповедовал тебе старец отец твой, а ты позабыл его слова. Смягчи гнев свой на Агамемнона; посмотри, какие дары он тебе шлет, чтобы искупить перед тобой свою вину». И стал тут Одиссей перечислять дары, но Ахилл отвечал ему: «Благородный сын Лаэрта! Я скажу тебе прямо, что мыслю и что почитаю лучшим: как врата аида, ненавистен мне тот, кто держит на уме одно, а говорит другое. Ни Агамемнон и никто другой из ахейцев не смягчит во мне сердца; не было мне от них чести, равная доля была от них нерадивцу и тому, кто беспрестанно, без устали бился с врагами, — одна честь и трусам, и доблестным. Много положил я трудов для ахейцев — сколько бессонных ночей, сколько дней кровавых провел я под Троей, ратуя в жестоких сечах с врагами. Двенадцать многолюдных городов разорил я с кораблей, одиннадцать взял пеший; и что брал в каждом из них добычи, все отдавал Агамемнону: удерживал он много, а мне выделял мало, напоследок же отнял и то, что было мне дороже всякой добычи, — отнял мою Брисеиду. Обманул он меня, оскорбил — напрасно прельщает теперь; знаю его, меня не уверить, пусть с другими совещается, как бы сохранить от огня корабли! Много успел он и без меня, один, сделать: огородил стан стеною, вывел перед ней окоп и вбил в него колья — только, должно быть, не удержать ему этим Гектора. Пока я сражался в рядах ахейцев, Гектор не осмеливался заходить в бою дальше Скейских ворот и Зевсова дуба. Больше не стану я биться с Гектором. Завтра, рано по утру, принеся жертвы бессмертным, я нагружу корабли и спущу их в море; дня через три буду, думаю, во Фтии. Обманул меня раз Агамемнон, в другой не придется, будет с него! Даров его я не возьму, хоть бы он давал мне столько, сколько песку на берегу моря или пыли в поле: гнусны мне дары его. Дочери его не возьму в жены, будь она красивей Афродиты, разумней и досужей Паллады Афины: пусть приищет себе другого зятя; мне же, когда возвращусь домой, сам отец выберет жену: много благородных ахеянок есть и в Элладе, и во Фтии: любую из них могу взять в супруги. Часто стремлюсь я сердцем бросить губительную брань и жить спокойно и счастливо с любимой супругой, пользуясь богатствами, которые собрал для меня отец; по мне нет ничего драгоценнее жизни: раз отлетит, и не воротишь ее, не уловишь. Мне говорила мать перед отъездом, что впереди меня ждет двоякий жребий: если останусь ратовать под Троей — не будет мне возвращения в отчий дом, но будет за то бессмертная слава; если же возвращусь в родную землю — славы не стяжаю, но век мой будет долголетен, смерть постигнет меня не безвременно. Так лучше уж я поеду домой; я и другим ахейским вождям советовал бы сделать то же: никогда вам не взять высокостенного Илиона — его охраняет сам Зевс. Вот что скажите вы от меня вождям данайцев: пусть найдут какое другое средство спасти суда и дружины; а то, что замыслили они с Агамемноном, не удастся: гнев мой непреклонен, и слово мое непреложно. Феникс пусть останется здесь, успокоится у нас. Завтра, коли захочет, может вместе со мной отплыть к берегам родной земли; впрочем, неволить его я не стану».

Долго послы, пораженные речью Ахилла, хранили молчание. Старец Феникс, обливаясь слезами, стал молить своего питомца, но мольба его была напрасна — Ахилл оставался непоколебим; желая скорее выпроводить от себя послов, он подал Патроклу знак, чтобы стелили для старца мягкое ложе. Первый поднялся Аякс и, поднявшись, сказал Одиссею: «Время идти, благородный сын Лаэрта; не добиться нам того, за чем пришли: дикую беспредельную гордость питает Ахилл в сердце, ни во что не ставит он дружбу ближних своих, дружбу, какой отличали вы его перед всеми. Смягчи ты гнев свой, Пелид; почти дом свой: мы — пришельцы под твоей кровлей, гости твои, вернейшие из друзей твоих!»