Унтовое войско - Виктор Сергеев

Завойко расхохотался:

— Они полагали, Николай Николаич, что мы удерем в южные гавани, а не найдя нас там, убедили себя в том, что мы сожгли флот или затопили его.

Муравьев весело отозвался:

— Уважаемый Игэ и его чиновники, вернувшись в Пекин, поведают всему миру, что наш флот в целости. А то ведь и Петербург в неведении. Надобно, Василий Степанович, отправить Невельского в Петербург, пускай обрадует молодого государя, что все мы живы и невредимы и готовы дать достойный отпор врагу.

При общем веселье и обоюдной доброжелательности Муравьев заявил:

— Не подумайте, господа уполномоченные, что Россия ищет расширения своих пределов. Обширность, сила и могущество нашего государства могут служить достаточным ручательством того, что подобного рода расчеты не могут быть предметом наших видов и намерений. А уж раз нога русская ступила сюда на вечные времена, военные силы наши будут здесь расти и укрепляться, чтобы охранять эту страну от всякого чуждого вторжения. И тут нам никак нельзя оставить не заселенным левый берег Амура.

— А как быть с китайскими селениями на левом берегу? — спросил Игэ.

— Можно и на правый откочевать, — ответил генерал. — Но сначала договоримся о главном.

Китайцы вновь начали твердить, что им поручена только «постановка столбов», а на все другое они полномочий не имеют.

Муравьев повторил, что «все надо делать по обоюдному согласию для защиты от иностранцев».

Уполномоченные признали, что если Амур будет границей, то «между Китаем и Россией не может быть споров и не нужно ставить столбов и караулов на границе».

Обе стороны подтвердили важность сохранения мира между Россией и Китаем.

Уполномоченные обещали доставить в трибунал внешних сношений все записи переговоров.

На Амур пришла осень, и Муравьев все чаще подумывал о своем возвращении в Иркутск.

У него были намерения подняться пароходом вверх по Амуру, но тут его преследовал какой-то рок. «Аргунь» после ремонта буксировала по Амуру фрегат «Аврору» и села на мель между Мариинским и Николаевским постами. Пароход «Надежда» с месяц как ушел с Невельским и не возвратился. Пароход «Шилка» сидел на мели возле Кутоманды.

Вся надежда была на шхуну «Восток». Но она имела течь, и для ремонта потребовался ящик железа. Муравьев приказал начальнику Николаевского поста выдать железо. У того его не оказалось. Как быть? Что делать? Начальника поста подняли с постели ночью, привели к Казакевичу. У капитана второго ранга генеральское распоряжение: «За небрежное хранение казенного имущества начальника Николаевского поста посадить на баржу под арест».

— Ваше благородие, нет у меня железа.

— Обратитесь с рапортом к Завойко.

А какой смысл являться к контр-адмиралу? Офицеров Николаевского поста тот ни во что не ставил, в каждом видел белоручку или посягателя на казенное добро.

Недавно вызвал к себе на корабль господ офицеров и объявил, что забирает у них дома в собственность казны. Те всполошились:

— Как так? Почему, отчего?

— Да потому, что дома эти казенные, выстроены на казенные деньги, — отрезал Завойко.

— Осмеливаюсь доложить, — возразил начальник поста, — они выстроены на наши средства, мы можем представить вам свидетелей. Казенный только кирпич. Но его выдавали по разрешению Невельского.

Завойко покраснел, вспылил:

— Знаю, как вы платили деньги! Я сказал, что дома не ваши, так тому и быть.

От Завойко офицеры ушли ни с чем. Снеслись рапортом с Невельским, тот доложил генералу. На том неприятности и кончились — дома офицерские не тронули.

Поразмыслив, начальник поста все же отправился к Завойко просить защиты. Он знал, что начальство не в ладах друг с другом, авось от ареста выручит контр-адмирал. Чтобы насолить генералу… И тот выручил.

Но железо так и не отыскалось.

На шхуну «Восток» надежды уже не было никакой. А промедление с отъездом грозило Муравьеву нежелательной зимовкой в Мариинском посту.

И вдруг в устье Амура зашел американский барк «Пальметто» с грузом сельди, сыра и окороков. Для Завойко это было как пришествие мессии. Он закупил товары и дал знать Муравьеву о «Пальметто», Скорее бы спровадить генерала в Иркутск…

Генерал познакомился с капитаном и командой барка. Судно небольшое, экипаж — семь матросов. Американцы внушали доверие. Не побоялись англо-французских пушек, по доброй воле полезли в зону военных действий помогать припасами русскому отряду.

Николай Николаевич зафрахтовал барк до Аяна. Иной возможности попасть в Иркутск не оставалось. Недели через три устье Амура покроется льдом. Не откладывать же поездку до греческих календ…

В напутственном приказе всем остающимся на зимовку Муравьев писал:

«Войска, на устьях Амура сосредоточенные, нигде от неприятеля не отступают, в плен не сдаются, а побеждают на своих местах или умирают.

Все баржи исправить настолько, чтобы можно было поставить на них орудия и бомбардировать неприятельские суда, если они войдут весной в Амур».

Генерал никак не мог забыть безнаказанную высадку неприятельского десанта в бухте Де-Кастри…

Завойко, узнав о намерении Муравьева оснастить баржи орудиями, развел руками, но генералу не возразил. У себя в каюте похохатывал:

— Есть фрегаты, корветы… Теперь вот во флоте будут бом-бард-баржи!

После отъезда Муравьева он назначил комиссию из штаб-офицеров, объявил им, чтобы они дали заключение: как обратить баржи в «бом-бард-баржи»?

«Ловок Муравьев, но увлекся, перестарался, дошел до глупости», — думал он с улыбкой.

Глава двенадцатая

Лиса мышковала в степи. Крадучись, шныряла от норки к норке. Возня и писк мышей возбуждали рыжую плутовку, и она не заметила парящего под облаками орла.

Сложив крылья, птица камнем упала на лису. Но в какое-то мгновенье зверь уловил свист рассекаемого воздуха и в испуге прикрылся хвостом. Орел рванул когтями и, содрав шкуру с хвоста лисы, поднялся в воздух. Обезумевшая лиса скрылась в кустах.

Ободранный хвост поболел-поболел да и отвалился… И появилась в степи куцая лиса. Тяжело ей, бесхвостой. Прикорнув в норе или где-либо под кустом, некуда нос упрятать, согреться. Нечем и следы замести…

…В положении куцей лисы оказался и Бадарша, доверенное лицо ургинского амбаня-монгола. После смерти Дампила стало труднее прятаться по улусам. Тайша Бумба пал духом: наследника убили, Муравьев на высоте власти, казачье войско набрало большую силу. Бумба был бы рад вовсе отделаться от Бадарши, от писем ургинского амбаня-монгола. Залез в гиблое дело, с ходовой лодки перебрался в тонущую… А тут еще новые тревоги и заботы. Убиты невесть кем самые верные стражники. Неспроста это… Они, эти стражники, встречали Бадаршу на Чикое, брали от него то, что предназначалось для тайши. Если Бадарша сам приходил в Хоринск, они, эти стражники, провожали его до границы. И вот нет верных стражников.

Бумба подумал-подумал и решил не отсылать на Чикой не очень-то близкого ему человека. Свой дурак все же лучше чужого умника. Посылать кого попало опасно да и пора выходить из проигранной игры. Пусть Бадарша как хочет…

Убив Дампила, Цыциков скрылся в тайге на Витиме. Тамошние табунщики свели его с двумя беглыми Иванами[48]. Те подговорили его выйти на московскую дорогу «пощупать» проходящий этап. По их предположениям, с последним осенним этапом из Тобольска шли их дружки, такие же Иваны. Шли на Кару. Это и склонило Цыцикова ввязаться в чужое, ему дело.

Вылазки успеха не принесли. При выстрелах из лесу каторжные мужики, бабы, ребятишки, как подкошенные, валились на дорогу, заползали под телеги. Конвоиры отбегали за деревья и вели беспорядочный огонь во все стороны. Приходилось убираться, не солоно хлебавши.

Лишь однажды удалось освободить пятерых каторжников. Двое часовых отвели их «по нужде» в сторону от тракта. Этап прошел… Цыциков и Иваны часовых скрутили и обезоружили. Двое из заключенных от свободы отказались — предпочли отбывать срок, трое, примкнули к беглым. Так Цыциков встретился с кордонскими казаками Мансуровым и Лосевым, просидевшими больше двух лет в Верхнеудинской тюрьме.

Шестерка беглых прозимовала на Витиме в заброшенной юрте. Главарем избрали Цыцикова, знавшего и тропы здешние, и людей надежных, к язык ихний. Питались кониной, кое-когда удавалось добыть меру зерна.

Всю зиму Иваны вели себя тихо и смирно. Но с приходом тепла овладело ими беспокойство, часто собирались они в сторонке втроем, курили, что-то обсуждали, отчужденно поглядывали на казаков. Цыцикова они перестали слушаться. Ни за, хворостом не пошлешь, ни за водой. Чуть что не так, не по-ихнему — за ножи хватаются, ругань от них злая.