Мир в подарок - Оксана Демченко

От себя управитель обещал упрочить забывчивость, немедленно отослав «Песнь ветра» с грузом вина для уважаемой госпожи Бэнро в самый дальний порт северного Индуза.

Он добросердечно уложил во вьюки пару бутылок моего любимого белого. В благодарность внимательно выслушал довольно запутанные воспоминания о процессе шампанизации — у них игристое как-то не прижилось пока. Скоро появится: Дамит ушел в каюту, забыв попрощаться. Явно бросился записывать незнакомый рецепт.

Коней спустили как груз, на талях. Нас с Зимиром, седла и короб доставили на берег шлюпкой. Пока упорный малец вываживал рыжих, ворча себе под нос сердитые глупости про запал и простуду, я стояла у кромки воды. Левую руку мне бережно обработали мазями, и она почти не болела. Правда, еще денек придется подержать ее подвязанной к шее «косынкой». Но я снавь и выздоравливаю быстро. Так что — это мелочи.

Я стояла и думала, как же мне удалось с моими-то осторожностью и осмотрительностью бывшей жизни влипнуть в опасные приключения так основательно? Видимо, моя нынешняя бесшабашность накопилась постепенно. Словно кто-то давал задания с нарастанием сложности и риска. Спасти старосту — выручить рабов — защитить князя… А дальше — новый уровень опасности. Едва ли я смогла бы хоть что-то разумное и сознательное сделать на побережье, защищая Артена, окажись там на второй день пребывания в Карие. Да и морская собака потребовала всех моих сил и невеликого пока опыта общения с миром.

Что же дальше? Странно, но бояться я больше не хочу. Загадывать вперед — тоже. Зато копится желание поговорить с теми, кому доверяю. А кому я доверяю? Смешно — но пока одному Наири. В нем нет слишком уж грустной и мудрой недосказанности разговоров с эльфом Рианом. И обреченности князя с привязкой всех интересов к одному лишь Карну — тоже нет. А еще я наверняка могу дозваться его сегодня же вечером. Или завтра. Скорее — завтра, пока рука болит нудно и мучительно, да и озноб слабости еще пробирает. Могу добавить: другие снави на мои ночные призывы не откликаются — пробовала, и не раз.

Итак, поговорю с Наири, улыбнулась я. Взглянула на берег, целиком возвращаясь к реальности.

Шлюпку уже подняли, розовые под вечерним солнцем паруса большого корабля поймали легкий северо-восточный ветер, вполне удачный для барка, идущего без происшествий в родную гавань — в Римас. Борз наконец вырвался из-под утомительно-бережной опеки и подошел, фыркнул в ухо. Он считал, что пора двигаться. Он всегда так считал, с его-то неутомимостью.

В теплых сумерках мы покинули берег. Зимир галчонком крутился на спине Гир-Дэгэ, весьма довольной тем, что повод в руках настоящего друга, а не глупых злых владельцев. Кобылица терпеливо сносила суету малыша и покровительственно пофыркивала иногда, самостоятельно выбирая дорогу. Мальчик не замечал. Он давно бросил повод — Дэгэ умная! А сам верещал и размахивал руками, иллюстрируя свой длинный и довольно живописный рассказ. Впервые с нашего внезапного знакомства у меня образовалась возможность с ним поговорить.

Вернее, послушать. Рабом малыш разговаривал только с лошадьми — и те не возражали и не перебивали. Он привык. Теперь я ощущала, что придется приспособиться и мне. В бурный и звонкий, как горный ручеек, монолог Зимира вклиниться было невозможно. Оставалось лишь поддакивать в нужные моменты, демонстрируя повышенный интерес к какой-то мысли.

В Гриддэ потеряли девять десятых поголовья коней в первые же годы засухи. Большую часть отбили и угнали злые северяне, «совсем они плохие были, да и теперь есть сплошной сволочь». Из оставшихся выжили немногие. Без воды, без привычной сочной травы, в иссушающем вечном пекле, они уходили с любимыми хозяевами в горные ущелья, где никто не подумал бы искать лошадей, там и козы не всегда тропу найдут. Но у гриддских скакунов были стальные копыта и большое доверие к своим хозяевам-друзьям, выбравшим тяжелую дорогу.

Спустились позже, когда их совсем перестали искать. Мертвое теперь селение Гриддэ оказалось отрезано горным перешейком от проложенного восточнее русла, где продавали воду за покорность. О нем почти забыли. Лишь иногда воровавших ночами воду жителей ловили и отправляли в Карн. А потом проводили длительные и тщательные облавы. Бесполезные — за водой выбирались далеко, чтобы не навести на родное селение. А близко к Гриддэ не подходил ни один страж Карна, ведь там поселились огненные птицы, несущие смерть. Гридцы звали их хаттрами, или «обращающие в пепел». Жили мерзкие отродья над единственным уцелевшим горным ручьем, словно карауля драгоценную воду. Правда, ночами нехотя пускали к водопою скот, взимая порой посильную плату — одного-двух баранов. А вот конных не выносили, особенно если скакун имел золотистую масть. «Кругами носятся дико, злые совсем-совсем, рычат и визжат ужасно, дышат огнем, а когти их сильно огромные, я видел, стра-а-шно-о!»

Любимая Гир-Дэгэ, кобылица линии «золотых» гриддских коней, почти утраченной за долгие годы, была сокровищем рода Иттэ-Гир, жеребенком, воспитываемым дедом Зимира. Двух неполных лет от роду, под легким седлом, с невесомым наездником — шестилетним внуком, — дед вывел кобылку на пробный забег. Ее заметили птицы и погнали в дикую пустыню. Потом невесть отчего улетели, бросив почти загнанную Дэгэ близ опасного караванного пути. Так они и попались. Окаянные оценили кобылицу по заслугам и выгодно продали на весеннем торге в Раисе. С тех пор прошло полтора года, и маленький конюх-раб сменил много хозяев, не сумевших поладить с золотой лошадью.

— Значит, вам пора домой, — предположила я. — Дед небось с ума сходит.

— Мы живые уже никак не дойдем, — покачал головой обстоятельный малыш. — Там совсем-совсем нет воды, зато есть хаттрами и много злых огненных стражей, слуг Карна. Дэгэ теперь шибко сильная, но этого не хватит. Без малого сто семьдесят верст злой сухой пустыни, всегда день прячься, ночь ноги ломай в камнях. И вдруг надо будет бежать от окаянных? Совсем трудно! Но пока я считаю длину дороги только от злого пламени земли, да еще по прямой.

— Я провожу.

— Зачем? — Он удивленно вскинул голову. — Нет, нельзя! Не поведу я, наша долина — очень важная тайна.

— Я и так знаю, где она, — рассмеялась я. — Только тот, кто мне рассказывал, помнит ее зеленой и живой.

Зимир, единственный из всех на корабле, ничего не знал о морской собаке, а значит, и о том, кто я. Он все ночи спал в стойле кобылы, качку вообще переносил плохо и на палубу не выходил со дня погрузки. А, поскольку рейс решением капитана прошел без приключений, рассказать ему не смогли. Значит, потеря командой памяти действует, подумала я.