Яромира. Украденная княжна - Виктория Богачева

— Его народ тебя не примет, Яромира.

— Хватит… — та вскинула руку. — Хватит, прошу.

— Они тебя возненавидят. И немного пройдет времени прежде, чем тебя возненавидит твой муж.

— Довольно! — княжна вскочила на ноги, лишь в последний миг успев подхватить свою вышивку. — Ты хочешь мне добра, я знаю. Как и матушка! Но я не желаю слушать все эти злые, дурные слова. Крутояр сказал, на матери не было лица, когда я пропала. Как и на отце. Что княгиня слегла и едва держалась, превратившись в тень. Если бы не Харальд, я бы никогда не вернулась. Никогда бы! А он даже капли благодарности ни от кого, верно, не дождется…

Яромира говорила, и в ее голосе звенели слезы, но это не были слезы слабости или горя. Нет, в душе у княжны поселилась злость. Злость и гнев от того, как все дурно говорили о Харальде за глаза и слушать ее не желали, словно она малое дитя, совсем еще не смышленая.

— Сядь, — немного погодя сказала Рогнеда, поджав губы. Она властно хлопнула ладонью по лавке, и невольно Яромира подчинилась. — Я тоже когда-то мыслила, что крепко полюбила. И за свою ошибку я расплачиваюсь до сих пор.

Княжна покосилась на нее со сдержанным любопытством. В ладожском тереме все знали, как, будучи просватанной за Ярослава Мстиславича, Рогнеда Некрасовна отдала девичество и честь другому мужчине… И как свидетелями того позора стали все ее домочадцы, вся ее родня да отцовская дружина. Вести разошлись даже по соседним княжествам.

— Как же ты расплачиваешься? — не утерпев, спросила Яромира.

Она бы ни за что не стала, не заговори о том Рогнеда первой.

Та болезненно, по-мужски усмехнулась.

— Не могу нынче быть с тем, кто мне люб.

Яромира свела на переносице брови, ничего не уразумев из путанного ответа. Но судьба Рогнеды никак ее не касалась, и княжна закусила краешек губы.

— Я не откажусь от слова, которое я дала конунгу Харальду. Нет на свете того, что заставило бы меня отказаться, — вполголоса произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Признаться в том, что ей было страшно, Яромира, вестимо, не могла.

Но стоило вспомнить Ивара… И то, что он сотворил. А ведь она и половины правды никому не рассказала. Ни про племянника конунга, ни про косые взгляды и кривотолки в Длинном доме… Она не пришлась никому по нраву еще тогда. Так что же будет нынче? Когда мать Ивара, которую Харальд оставлял на своей земле хозяйкой, узнает о том, из-за кого лишился рассудка ее сын?..

* * *

* Это настоящая свадебная, обрядовая песня, записанная собирателями старинных обычаев в селе Орловка Марьяновского р-на Омской обл.

Князь Ладожский VI

— Господин! — к нему на всем скаку приближался дозорный. — Господин, едут посланники от конунга Рюрика!

Ярослав, стиснув поводья, чуть натянул их, заставив жеребца замедлиться. Вокруг него и пытавшегося отдышаться кметя кругами по воде разошлись удивленные, пока еще сдержанные шепотки.

— Очухался, наконец, — пробормотал сквозь зубы Будимир, ехавший чуть позади князя.

Сразу после раздался довольный смешок Стемида. И даже черноводский воевода Буривой сдержанно ухмыльнулся.

— Ну, коли едут, потолкую с ними, — сказал Ярослав, всматриваясь в простиравшуюся перед ним бескрайнюю равнину.

— А кто едет-то? — спросил у принесшего весть кметя Стемид.

Тот замялся и покаянно развел руками.

— Да я как-то не углядел… Только знамя ихнее признал. С трезубцем которое.

Воевода закатил глаза и несильно треснул дозорного по шее.

— Не позорься в другой раз, сперва разберись во всем, а уж после рот раскрывай! — сказал ему наставительно и махнул рукой, велев скрыться прочь с глаз.

Ярослав усмехнулся, поглядев в спину раскрасневшемуся, раздосадованному кметю.

— Что, Мстиславич, как мыслишь, отчего Рюрик поговорить с тобой возжелал? — Стемид тронул пятками коня, чтобы поравняться с князем.

Начавшиеся было вокруг них разговоры стихли. Все прислушивались к тому, что намеревался сказать Ярослав.

Тот пожал плечами.

— Вестимо, отчего. Донесли ему, наконец, добрые люди про Харальда Сурового.

— Не поверю, что от такой малости Рюрик переменился, — буркнул Будимир.

— Харальд Суровый убил его брата с частью дружины. Сжег его драккар. Ко мне примкнул, чтобы против Рюрика пойти. И перекроет ему уход из Нового Града в море. Есть, от чего перемениться, — князь усмехнулся.

И оказался прав.

В тот день Ярослав велел остановить войско и разбить лагерь раньше, чем обычно, задолго до темноты. Он не хотел встречаться с посланниками конунга Рюрика, кем бы они ни были, в дороге. Он хотел, чтобы те сами притекли к нему, пока он будет наслаждаться костром и горячим питьем.

Так и случилось.

Также вопреки обыкновению, к своему костру Ярослав созвал всех воевод: Будимира, Стемида и Буривоя. Пригласил родича Желана Некрасовича и Чеславу, которую ценил и ставил выше многих сотников, пусть никогда и не сможет назвать ее в их числе. Там же подле отца крутился и княжич. Крутояр следил за огнем, подбрасывал в костер поленья, подливал всем питье, приносил чарки и плошки, коли была нужда.

Когда звонкий рог возвестил о том, что к лагерю приближались чужаки, Ярослав и старшая гридь как раз закончили трапезничать. Сидели сытые и разморенные. Не самое доброе время, чтобы лаяться с посланниками Рюрика, но князь потому и звался князем, что делал многие вещи, которые никто не хотел али не смог бы.

К костру люди конунга Рюрика прошли сквозь плотную толпу из воев, которых возглавлял князь Ярослав. Это он сделал также нарочно, желая показать, что за ним стоит немалая сила. И что одолеть их будет ой как непросто.

Желая уважить даже своего врага, Ярослав поднялся на ноги, чтобы их встретить, и вся его гридь встала следом.

Рюрик отправил две дюжины людей: немного, но и немало.

В мужчине, который возглавлял отряд из Нового Града, князь сразу же признал второго брата конунга. Его настоящего имени он не знал, но в их краях его прозвали Синеусом, и даже в опустившихся на землю вечерних сумерках и при неярких отблесках костра Ярослав уверился, что люди не врали. Брат Рюрика и впрямь синил концы длинных, полностью седых усов*.

Вид Синеуса был грозен и внушителен: крепкое телосложение, широкие плечи и массивные руки, привычные к тяжелому молоту. Носил он длинный кафтан из шерсти, подбитый мехом,