Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы - Оскар Уайльд

«Серые глаза — рассвет...»

Серые глаза — рассвет,Пароходная сирена,Дождь, разлука, серый следЗа винтом бегущей пены.

Черные глаза — жара,В море сонных звезд скольженье,И у борта до утраПоцелуев отраженье.

Синие глаза — луна,Вальса белое молчанье,Ежедневная стенаНеизбежного прощанья.

Карие глаза — песок,Осень, волчья степь, охота,Скачка, вся на волосокОт паденья и полета.

Нет, я не судья для них,Просто без суждений вздорныхЯ четырежды должникСиних, серых, карих, черных.

Как четыре стороныОдного того же света,Я люблю — в том нет вины —Все четыре этих цвета.

СЕКСТИНА КОРОЛЕВСКИХ БРОДЯГ197

Чтоб не соврать, я их протопал все,Какие есть, счастливые пути.Чтоб не соврать, я в этом знаю толк;Лежмя лежать — не для того живем.Встань с койки, говорю, — всего-то дел!Ходи, гляди — пока не встретил смерть.

Без разницы — где угадает смерть;Здоровье есть — ходи, гляди на всеМужчин и женщин страсти. Этих делИ прочих разных до черта в пути;Бывает, повезет — тогда живем!Не повезет — в другом находим толк.

В карман, в кредит, — ну разве в этом толк?В привычке дело. Без привычки — смерть!Мы жизнь, как день, возьмем и проживем,Вперед не маясь, не ворча, как все;Питайся, чем накормят по пути,И не страдай, что отошел от дел.

О Боже! Мне по силам уйма дел!Что хошь могу — я ж знал в работе толк;Где мог, как бог, работал по пути, —Ведь не трудиться — это просто смерть!Но все ж обидно дни работать всеБез пересменки — не затем живем!

Но мы подрядом долго не живем.Не в плате дело — всех не сделать дел;И, чтоб не перепутать мысли все,Отвалишь в море — только в том и толк,И видишь фонарей портовых смерть, —Опять же ветер — друг тебе в пути!

Он с книжкой схож, мир и его пути;Читаем книжку — стало быть, живем.Ведь сразу чуешь — на подходе смерть,Коль на странице не доделал делИ не раскрыл другую. Вот он — толк,Чтоб до последней долистать их все.

Призри пути — о Боже! — всяких дел,В каких живем. Умру — возьмите в толк:Я встретил смерть, хваля дороги все.

ГЕФСИМАН198

На Пикарди был Гефсиман —Так звался этот сад;Зеваки, — что тебе канкан! —Любили наш парад.Английский шел и шел солдатСквозь газы, смерть, дурман,И нескончаем был парад —Не там, где Гефсиман.

В саду с названьем ГефсиманДевицы были клад,Но я молился, чтоб стаканПропущен был бы в ад.На стуле офицер торчал,В траве лежал наш брат,А я просил и умолялПустить стакан мой в ад.

Со мною клад — со мною клад —Я выхлестал стакан,Когда сквозь газ мы плыли в ад —Не там, где Гефсиман.

ПЕСНЯ БАНДЖО199

Пианино не потащишь на плечах,Скрипка сырости и тряски не снесет,Не поднять орган по Нилу на плотах,Чтоб играть среди тропических болот.А меня ты в вещевой впихнешь мешок,Словно ложку, плошку, кофе и бекон, —И когда усталый полк собьется с ног,Отставших подбодрит мой мерный звон.

Этим «Пилли-вилли-винки-плинки-плей!»(Все, что в голову взбредает, лишь бы в лад!)Я напомню напоить к ночи коней,А потом свалю где попадя солдат.

Перед боем, ночью, в час, когда пораБога звать или писать письмо домой,«Стрампти-тампти» повторяет до утра:«Держись, дружок, рискуй, пока живой!»Я Мечты Опора, я Чудес Пророк,Я за Всё, Чему на Свете не Бывать;Если ж Чудо совершится, дай мне срокПодстроиться — и в путь ступай опять.

По пустыням «Тумпа-тумпа-тумпа-тумп!» —У костра в кизячном смраде мой ночлег.Как воинственный тамтам, я твержу, грожу врагам:«Здесь идет победный Белый Человек!»

Сто путей истопчет нищий Младший СынПрежде, чем добудет собственный очаг, —Загрустит в пастушьей хижине одинИ к разгульным стригалям придет в барак, —И под вечер на ведерке кверху дномЗабормочут струны исповедь без слов —Я Тоска, Растрава, Память о Былом,Я Призрак Стрэнда, фраков и балов.

Тонким «Тонка-тонка-тонка-тонка-тонк!»(Видишь Лондон? Вот он тут, перед тобой!)Я пытаюсь уколоть сонный Дух, тупую Плоть:«Рядовой, очнись, вернись на миг домой!»

За экватором, где громом якорейНовый город к новым странствиям зовет,Брал меня в каюту юный Одиссей,Вольный пленник экзотических широт.Он просторами до гроба покорен,Он поддался на приманку дальних стран, —Перед смертью в стоне струн услышит он,Как стенают снасти в ярый ураган.

Я подначу: «Ну-ка! Ну-ка! Ну-ка! Ну!»(Зелень бьется в борт и хлещет через край!)Ты от суши устаешь? Снова тянет в море? Что ж —Слышишь: «Джонни-друг, манатки собирай!»

Из расселины, где звезды видно днем, —На хребет, где фуры тонут в облаках, —Мимо пропастей прерывистым путем, —И по склону на скулящих тормозах:А мостки и доски на снегу скрипят,А в лощине на камнях трясется кладь, —Я веду в поход отчаянных ребят«Песнь Роланда» горным соснам прокричать.

Слышишь: «Томпа-томпа-томпа-томпа-той!»(Топоры над головой леса крушат!)Мы ведем стальных коней на водопойПо каньону, к Океану, на Закат!

Что ни песня, то в душе переполох —От простецкой ты, моргнув, слезу сглотнешь,От похабной, хохотнув, обронишь вздох, —Это струны сердца я бросаю в дрожь;На попойке в кабаке, сквозь хриплый крикУслыхав меня, забудешь ложь и блуд,Загрустишь, и, если думать не отвык,Думы угольями совесть обожгут.

Ты же видишь «Плонка-лонка-лонка-лонк!»,Что тебе не просто в прошлом подвезло —Ты грехом добыл успех и успехом множишь грех,А раскаиваться — ох как тяжело!

Пусть орган возносит стоны к потолку —Небу я скажу о Жребии Людском.Пусть труба трубит победный марш полку —Я труню над отступающим полком.Рокот мой никто превратно не поймет —Я глумлюсь над тем, кто Сонной Ленью сыт,Но и Песню про Проигранный ПоходБренчащая струна не утаит.

Я стараюсь: «Тара-рара-рара-рра!»(Ты слыхал меня? Так что ж, услышь опять!)Слово все-таки за мной, если тощий, черный, злойВ бой выходит пехотинец умирать!

Бог Путей мою Прабабку породил(О рыбачьи города над синевой!) —Новый век ублюдка Лиры наградилДерзким нравом и железной головой.Я про Мудрость Древних Греков пропоюИ завет их старой песней передам:«Словно дети, изумляйтесь БытиюИ радостно стремитесь к Чудесам!»

Звонким «Тинка-тинка-тинка-тинка-тинн!»(Что вам надо, что вам надо, господа?)Я доказываю всем, что мир един —Весь — от Делоса до Лимерика — да!

«МЭРИ ГЛОСТЕР»200

Я платил за твои капризы, не запрещал ничего.Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.Доктора говорят — две недели. Врут твои доктора,Завтра утром меня не будет… и… скажи, чтоб вышла сестра.Не видывал смерти, Дикки? Учись, как кончаем мы,Тебе нечего будет вспомнить на пороге вечной тьмы.Кроме судов, и завода, и верфей, и десятин,Я создал себя и мильоны, но я проклят — ты мне не сын!Капитан в двадцать два года, в двадцать три женат,Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,И вот я, сэр Антони Глостер, умираю — баронет!Я бывал у его высочества, в газетах была статья:«Один из властителей рынка» — ты слышишь, Дик, это — я!Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд.Я хватался за случай, и это — удачей теперь зовут.Что за судами я правил! Гниль и на щели щель!Как было приказано, точно, я топил и сажал их на мель.Жратва, от которой шалеют! С командой не совладать!И жирный куш страховки, чтоб рейса риск оправдать.Другие, те не решались, — мол, жизнь у нас одна.(Они у меня шкиперами.) Я шел, и со мной жена.Женатый в двадцать три года, и передышки ни дня,А мать твоя деньги копила, выводила в люди меня.Я гордился, что стал капитаном, но матери было видней,Она хваталась за случай, я следовал слепо за ней.Она уломала взять денег, рассчитан был каждый шаг,Мы купили дешевых акций и подняли собственный флаг.В долг забирали уголь, нам нечего было есть,«Красный бык» был наш первый клипер, теперь их тридцать шесть!То было клиперов время, блестящие были дела,Но в Макассарском проливе Мэри моя умерла.У Малого Патерностера спит она в синей воде,На глубине в сто футов. Я отметил на карте — где.Нашим собственным было судно, на котором скончалась она,И звалось в честь нее «Мэри Глостер»: я молод был в те времена.Я запил, минуя Яву, и чуть не разбился у скал,Но мне твоя мать явилась — в рот спиртного с тех пор я не брал.Я цепко держался за дело, не покладая рук,Копил (так она велела), а пили другие вокруг.Я в Лондоне встретил Мак-Кулло (пятьсот было в кассе моей),Основали сталелитейный — три кузницы, двадцать людей.Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,Патент на станок приобрел я, и здесь мне опять повезло,Я сказал: «Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод»,Но Мак-Кулло на разговоры потратил почти что год.Пароходства как раз рождались, — работа пошла сама,Котлы мы ставили прочно, машины были — дома!Мак-Кулло хотел, чтоб в каютах были мрамор и всякий там клен,Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон,Водопроводы в клозетах и слишком легкий каркас,Но он умер в шестидесятых, а я — умираю сейчас…Я знал — шла стройка «Байфлита», — я знал уже в те времена(Они возились с железом), я знал — только сталь годна.И сталь себя оправдала. И мы спустили тогда,За шиворот взяв торговлю, девятиузловые суда.Мне задавали вопросы, по Писанью был мой ответ:«Тако да воссияет перед людьми ваш свет».В чем могли, они подражали, но им мыслей моих не украсть:Я их всех позади оставил потеть и списывать всласть.Пошли на броню контракты, здесь был Мак-Кулло силен,Он был мастер в литейном деле, но лучше, что умер он.Я прочел все его заметки, их понял бы новичок,И я не дурак, чтоб не кончить там, где мне дан толчок.(Помню, вдова сердилась.) А я чертежи разобрал.Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.Шестьдесят процентов с браковкой, вдвое больше, чем дало б литье,Четверть мильона кредита — и все это будет твое.Мне казалось — но это неважно, — что ты очень походишь на мать,Но тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.Харвард и Тринити-колледж. А надо б отправить в моря!Я дал тебе воспитанье, и дал его, вижу, зря.Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе не был рад,И то, что зовешь ты жизнью, я называю — разврат.Гравюры, фарфор и книги — вот твоя колея,В колледже квартирой шлюхи была квартира твоя.Ты женился на этой костлявой, длинной как карандаш,От нее ты набрался спеси; но скажи, где ребенок ваш?Катят по Кромвель-роуду кареты твои день и ночь,Но докторский кеб не виден, чтоб хозяйке родить помочь!(Итак, ты мне не дал внука, Глостеров кончен род.)А мать твоя в каждом рейсе носила под сердцем плод.Но все умирали, бедняжки. Губил их морской простор.Только ты, ты один это вынес, хоть мало что вынес с тех пор!Лгун и лентяй и хилый, скаредный, как щенок,Роющийся в объедках. Не помощник такой сынок!Триста тысяч ему в наследство, кредит и с процентов доход,Я не дам тебе их в руки, все пущено в оборот.Можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей,Все вернется обратно в дело. Что будет с женой твоей!Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу:«Папочка! умирает!» — и старается выжать слезу.Благодарен? О да, благодарен. Но нельзя ли подальше ее?Твоя мать бы ее не любила, а у женщин бывает чутье.Ты услышишь, что я женился во второй раз. Нет, это не то!Бедной Эджи дай адвоката и выдели фунтов сто.Она была самой славной — ты скоро встретишься с ней!Я с матерью все улажу, а ты успокой друзей.Что мужчине нужна подруга, женщинам не понять,А тех, кто с этим согласны, не принято в жены брать.О той хочу говорить я, кто леди Глостер еще,Я нынче в путь отправляюсь, чтоб повидать ее.Стой и звонка не трогай! Пять тысяч тебе заплачу,Если будешь слушать спокойно и сделаешь то, что хочу.Докажут, что я — сумасшедший, если ты не будешь тверд.Кому я еще доверюсь? (Отчего не мужчина он, черт?)Кое-кто тратит деньги на мрамор (Мак-Кулло мрамор любил).Мрамор и мавзолеи — я зову их гордыней могил.Для похорон мы чинили старые корабли,И тех, кто так завещали, безумцами не сочли.У меня слишком много денег, люди скажут… Но я был слеп,Надеясь на будущих внуков, купил я в Уокинге склеп.Довольно! Откуда пришел я, туда возвращаюсь вновь,Ты возьмешься за это дело, Дик, мой сын, моя плоть и кровь!Десять тысяч миль отсюда, с твоей матерью лечь я хочу,Чтоб меня не послали в Уокинг, вот за что я тебе плачу.Как это надо сделать, я думал уже не раз,Спокойно, прилично и скромно — вот тебе мой приказ.Ты линию знаешь? Не знаешь? В контору письмо пошли,Что, смертью моей угнетенный, ты хочешь поплавать вдали.Ты выберешь «Мэри Глостер» — мной приказ давно уже дан, —Ее приведут в порядок, и ты выйдешь на ней в океан.Это чистый убыток, конечно, пароход без дела держать…Я могу платить за причуды — на нем умерла твоя мать.Близ островов Патерностер в тихой, синей водеСпит она… я говорил уж… я отметил на карте — где(На люке она лежала, волны масляны и густы),Долготы сто восемнадцать и ровно три широты.Три градуса точка-в-точку — цифра проста и ясна.И Мак-Эндру на случай смерти копия мною дана.Он глава пароходства Ма́ори, но отпуск дадут старине,Если ты напишешь, что нужен он по личному делу мне.Для них пароходы я строил, аккуратно выполнил все,А Мака я знаю давненько, а Мак знал меня… и ее.Ему я передал деньги, — удар был предвестник конца, —К нему ты придешь за ними, предав глубине отца.Недаром ты сын моей плоти, а Мак мой старейший друг,Его я не звал на обеды, ему не до этих штук.Говорят, за меня он молился, старый ирландский шакал!Но он не солгал бы за деньги, подох бы, но не украл.Пусть он «Мэри» нагрузит балластом — полюбуешься, что за ход!На ней сэр Антони Глостер в свадебный рейс пойдет.В капитанской рубке, привязанный, иллюминатор открыт,Под ним винтовая лопасть, голубой океан кипит.Плывет сэр Антони Глостер — вымпела по ветру летят, —Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.Он создал себя и мильоны, но это все суета,И вот он идет к любимой, и совесть его чиста!У самого Патерностера — ошибиться нельзя никак…Пузыри не успеют лопнуть, как тебе заплатит Мак.За рейс в шесть недель пять тысяч, по совести — куш хорош.И, отца предав океану, ты к Маку за ним придешь.Тебя высадит он в Макассаре, и ты возвратишься один,Мак знает, чего хочу я… И над «Мэри» я — господин!Твоя мать назвала б меня мотом — их еще тридцать шесть — ничего!Я приеду в своем экипаже и оставлю у двери его,Всю жизнь я не верил сыну — он искусство и книги любил,Он жил за счет сэра Антони и сердце сэра разбил.Ты даже мне не дал внука, тобою кончен наш род…Единственный наш, о матерь, единственный сын наш — вот!Харвард и Тринити-колледж, — а я сна не знал за барыш!И он думает — я сумасшедший, а ты в Макассаре спишь!Плоть моей плоти, родная, аминь во веки веков!Первый удар был предвестник, и к тебе я идти был готов.Но — дешевый ремонт дешевки — сказали врачи: баловство!Мэри, что ж ты молчала? Я тебе не жалел ничего!Да, вот женщины… Знаю… Но ты ведь бесплотна теперь!Они были женщины только, а я — мужчина. Поверь!Мужчине нужна подруга, ты понять никак не могла,Я платил им всегда чистоганом, но не говорил про дела.Я могу заплатить за прихоть! Что мне тысяч пятьЗа место у Патерностера, где я хочу почивать?Я верую в Воскресенье и Писанье читал не раз,Но Уокингу я не доверюсь: море надежней для нас.Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну…Довольно продажных женщин, я хочу обнимать одну!Буду пить из родного колодца, целовать любимый рот,Подруга юности рядом, а других пусть черт поберет!Я лягу в вечной постели (Дикки сделает, не предаст!),Чтобы был дифферент на нос, пусть Мак разместит балласт.Вперед, погружаясь носом, котлы погасив, холодна…В обшивку пустого трюма глухо плещет волна,Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла,Врывается в люки… Все выше… Переборка сдала!Слышишь? Все затопило, от носа и до кормы.Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!

БАЛЛАДА О «БОЛИВАРЕ»201