Эхо времени. Вторая мировая война, Холокост и музыка памяти - Джереми Эйхлер

после Освенцима иначе, чем до. Она не может нести прежние смыслы. Слушать Девятую симфонию, не различая на ней шрамов от ран, нанесенных протекшими столетиями, значило бы превращать ее искренний идеализм в слащавую пошлятину на тему свободы. Речь не об отрицании или “отнятии” (о котором говорил манновский Леверкюн) этого идеализма; здесь важно помнить, из какой дали он пришел к нам, сегодняшним, через какие “бесконечные потемки” (по выражению Целана) ему довелось пробиваться. Затем эту память можно направить в будущее – и в поступки, совершаемые в настоящем. “Будущее будет судить нас не за забывчивость, – писал историк и критик Андреас Хейссен, – а за то, что мы все прекрасно помнили – и все равно не действовали во имя этой памяти”[779].

За прошедшие годы все-таки были предприняты некоторые действия во имя памяти – попытки собрать хотя бы некоторые осколки вдребезги разбитого музыкального прошлого Европы, чтобы если не воскресить его по-настоящему, то хоть отчасти восстановить его облик. И сегодня на венской площади Шварценбергплац стоит Центр Арнольда Шёнберга – светлое, современное здание архива, где хранятся не только партитуры Шёнберга и вся его библиотека и фонотека, но и мебель из его американского кабинета, и даже то пианино, которое он увез с собой за океан. Все это теперь вернулось в Вену[780]. Центр торжественно открылся в марте 1998 года камерным концертом – и в его программе прозвучал и Струнный концерт № 2 Шёнберга, в котором сопрано поет такие строки: “Был долгим путь, я ног своих не чую, / Божницы пусты – только скорбь полна”[781].

В свой последний приезд в Вену я рассмотрел несколько книг из библиотеки Шёнберга – каждая из них хранится в бескислотном архивном ящике, при идеальной температуре, как хранят научные образцы не прижившегося привоя. А еще я стоял за стеклянной стеной и осматривал дотошно выполненный в натуральную величину макет лос-анджелесского кабинета Шёнберга, заставленный подлинными возвращенными из-за океана предметами, – своего рода диорамы изгнаннической жизни, воссозданной в сердце Вены. При помощи фотографических задников создана даже иллюзия открывающихся из окон кабинета видов: улица в лос-анджелесском районе Брентвуд предстает в мельчайших деталях, вплоть до характерного отблеска слепящего калифорнийского солнца.

В 2008 году в Лейпциге открыли новый памятник Мендельсону – точную копию (выполненную с применением новейших технологий) той самой статуи, которую уничтожили в ночь на 9 ноября 1936 года. Я побывал там и увидел: бронзовый композитор снова благородно возвышался на своем постаменте, хотя не ровно на том же самом месте, что прежде, а на небольшом расстоянии от него. И все равно сходство с фотографиями старого памятника поразительное. После некоторых колебаний я подошел поближе к тыльной стороне монумента, чтобы проверить: воспроизведен ли там девиз, украшавший постамент памятника-предшественника. И оказалось, что да.

“Пусть язык музыки говорит лишь о благородных предметах”. Но в тот же миг этот девиз вызвал во мне нечто вроде протеста. Его воспроизведение казалось чересчур идеальным, чересчур безукоризненным в своей буквальности. Возникала иллюзия, будто эта статуя преподносится как очередной неподвластный времени шедевр, словно оказалось возможным безупречно отменить ее былое уничтожение. Когда речь идет о восстановлении разрушенных памятников или о сносе расистских монументов, всегда остро встает вопрос о том, как подать грехи прошлого в правильном свете. Этот памятник Мендельсону следовало бы снабдить рассказом о долгом пути, который ему пришлось проделать, но поблизости нет никаких сопроводительных табличек, так что остается опираться лишь на собственные знания, с которыми мы приходим к нему – и к самой его музыке.

Деталь восстановленного памятника Мендельсону, Лейпциг. Photograph © Jeremy Eichler.

Я сел на скамейку неподалеку и включил запись мендельсоновского “Октета”, а вокруг меня сквозь листву процеживался предвечерний солнечный свет. Звуки, полившиеся волнами через мои наушники, действительно говорили о благородных предметах – но не только. На эти булыжники из музыкального прошлого уже были нанесены невидимые надписи – подобные невидимому монументу Йохена Герца в Саарбрюккене. В те минуты музыка и оказалась для меня такой отсутствующей пояснительной табличкой. И она рассказала куда больше, чем могла бы рассказать любая статуя.

Обходя бронзовое изваяние в последний раз, я уже стал воспринимать его как памятник памятнику. Его предшественник, воздвигнутый в 1892 году, более чем через четыре десятилетия после смерти Мендельсона, сам являлся попыткой – на пороге современного мира – воздать почести не только самому композитору, но и всему, что он олицетворял, и в том числе его вдохновенному умению видеть в культурном прошлом бесконечные залежи богатства для будущего. И в этой истории заключался некоторый смысл, имеющий ценность для дня нынешнего, искорка надежды. Когда я наконец ушел от старо-нового Мендельсона, уже темнело, и я в последний раз оглянулся, чтобы увидеть благородную фигуру композитора, окутанную городским вечерним полусветом.

Благодарности

На вынашивание замысла этой книги, изучение вдохновивших ее звуков и историй, упорядочивание получившейся смеси музыки, памяти, истории и топографии ушло много лет. Я безгранично благодарен моему издателю в Knopf Джонатану Сегалу, сразу поверившему в успех этого проекта: он дал мне старт, а затем терпеливо наблюдал за продвижением работы, проявляя ум и доброту. А в критический момент Белинда Мэтьюз из Faber с воодушевлением приняла уже находившуюся в процессе становления книгу и благодаря своему богатому опыту помогла сделать ее лучше. Я также очень благодарен Саре Чалфант, Джеймсу Паллену, Ребекке Нейджел и Кристине Мор из агентства Wylie за экспертную помощь, добрые слова и многочисленные полезные советы.

Эта книга органически выросла из двух отдельных, хотя и частично пересекающихся между собой, глав моей жизни: по образованию я историк, но отдал много лет работе музыкального критика. И учился, и работал я в начале 2000-х годов в Нью-Йорке, и я до сих пор благодарен многим издателям, коллегам, друзьям и наставникам, с которыми в то время меня сводила судьба. В их числе – Аллан Козинн, Энн Мидгетт, Джеймс Острейк. Я также хотел бы особо поблагодарить Волкера Бергхана из Колумбийского университета за его неустанную поддержку. С 2006 года я печатался как критик в The Boston Globe, и я выражаю глубокую и искреннюю благодарность Брайану Макгрори, который поддерживал меня, пока я писал эту книгу, и отпускал меня, когда мне нужно было подолгу заниматься исследованиями, путешествовать и писать. Если бы не это подаренное время, мой проект попросту не мог бы осуществиться. Я также благодарен многим коллегам и редакторам: это Марти Барон, Дон Окойн, Тай Берр, Вероника Чао, Пол Колтон, Кристи ДеСмит, Марк Фини, Брук Хозер, Скотт Хеллер, Билл Херцог, А. З. Мадонна, Джим Матт, Ребекка Остриккер, Джанис Пейдж, Стив Смит и Дэвид Вейнингер.

Среди писателей и исследователей, которые прочитали все части моей книги и помогли мне ценными отзывами,