Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

«невозможно жестоким образом». С час Альбрехт расхаживал по комнатам и вслух говорил: «Как же, считает себя лучше меня, как же… Чем он лучше меня? Из университета? Наплевать! Презирает нас… интеллигент, как же!». Втайне Альберту было стыдно, что он оскорбил Альбрехта — тот не провинился, а попался случайно и сыграл на злости, что Альберт не успел излить на своего отца. Неловко было и близ матери, что не выносила нецензурной брани, он ужасно выразился — и это спустя пять минут, как он причислил отца к местным хамам. В потребности спрятаться Альберт закрылся на замок и сидел в комнате, пока не пробил час ночи.

В наступившей тишине он услышал, как Марта отворила дверь и что-то прошептала.

— Что ты делаешь?

Испуганно она оглянулась.

— Это ты, Бертель? Не включай свет! Мама с папой легли.

— Ты устраиваешь свидания, что ли?

Но не успел он договорить, как его ноги коснулось нечто маленькое и мягкое. Он наклонился и рассмотрел близ ботинка черного котенка, который пытался поймать лапками его штанину.

— Черт, Мисмис, это кошка!

— Тише! Я выпускаю ее погулять.

— Мисмис, мать ненавидит кошек! У нее аллергия. И у меня тоже.

— Но ты любишь кошек, — ответила Мисмис, — мне жаль, что у тебя аллергия. Честно, Бертель… закрывай дверь! Не говори ей, умоляю! Альбрехт молчит. Что тебе стоит?.. Я нашла ее у дома. Кто-то выбросил ее. Смотри, какая она маленькая! — Она включила в спальне свет и взяла котенка на руки. — Смотри, какая малютка! Ее выбросили, а мальчишки ее обижали. Они облили ее водой! Она погибнет на улице, Бертель! Пожалуйста, Бертель, не говори!

— У меня уже… нос заложен. Черт.

— Уже?.. Но посмотри, какая она! Разве тебе ее не жалко?

С умилением Марта играла с тонкими кошачьими лапками. Альберт усилием воли поборол желание потрогать черные уши.

— И долго ты собираешься прятать у себя кошку? — спросил он, присаживаясь на постель.

— Не знаю. Бертель, я знаю, что маме… но я поспрашиваю, может, кто возьмет ее к себе. Прости, что и тебе…

— Не знал, что ты можешь быть доброй, Марта.

Странно, словно сквозь слезы, она рассмеялась. Котенка выпустила из комнаты и спросила:

— Вы помирились?

— Нет, — честно ответил он. — Я не собираюсь с ними мириться. И я имею право на свое мнение.

— Почему ты жестокий, Бертель?

— Разве я жестокий?.. Нет. Нет, Мисмис. Это… это они. Мисмис, поехали обратно! — сказал он, моментально решив попросить ее. — Поехали! Нам нужно вернуться в нашу Мингу. Мне, тебе и матери.

— Нет… нет! — поспешно ответила Марта. — Я больше не вернусь туда. Нет… ни за что!

— Почему? Разве тут лучше?

— Нет, я не вернусь, не вернусь! Лучше я выйду замуж, но останусь… не хочу уезжать! Я не смогу вернуться в тот дом! Я умру, если опять войду в него.

— Но почему? Я не понимаю!

— Слишком много воспоминаний. Бертель, я не смогу! Прости меня. Не понимаю, как ты можешь оставаться в том доме. Ты должен лучше меня все помнить. Я была меньше, но помню. Ты же старше, ты должен помнить! Почему мы никогда не говорили об этом? Почему?.. Ты помнишь? Помнишь ночь, и маму?..

— Нет, я не помню… я не знаю! — холодно ответил Альберт. — Нет, Мисмис. Я не хочу. Я уже ничего не чувствую, давно, мне уже все равно.

— Ты врешь!.. Что ты из себя пытаешься… Со стороны… как это глупо! Ты взрослый человек, а закрываешь глаза, думая, что так пройдет, что это чудовище, страшное чудовище! Ненавижу наше общее молчание! И ты — как я, я знаю!

— Не кричи ты! — перебил ее Альберт. — Хочешь, чтобы нас услышали родители?

— Ах, родители! Хочу! Хочу! Как праведный гнев у тебя, так можно затевать скандал, а как показать слабость — так боже упаси! У нас нельзя быть слабыми, нельзя показывать боль, даже мама себе этого не позволяет, все притворяется, все прячется… а уж тебе тем более нельзя. Даже сказать нельзя. Ты же у нас старший сын! Умный и уверенный мальчик! Который притворяется, что никого не боится и никого не любит!

— Ты неправа, — пытаясь смягчить голос, сказал Альберт. — Мама очень тебя любит. Ты не должна требовать от нее большего.

— Раньше, может быть… Вот я тебя люблю, я хочу, чтобы ты говорил со мной, и я… часто злюсь на тебя, могу обвинять тебя, но я… я никого не люблю так, как тебя, Бертель! Ты один можешь понять меня. Мне надоело быть хорошей, правильной. Я хочу уйти… выбраться отсюда, никогда не возвращаться!

— Я не знаю, Мисмис. Я не понимаю, что ты говоришь. Мне кажется, тебе нужно перестать себя жалеть и…

— О, ты зато себя не очень-то жалеешь! Как же, совестно, незаконно… как это — себя жалеть? Это же неважно. Зато злость — чувство не стыдное. Как же.

С тихим вздохом она обхватила руками его шею и носом уткнулась в его плечо.

— Мне помогать не нужно, Мисмис. Ты себе не можешь помочь.

— Нет, Бертель, поговори со мной! Поговори, я умоляю тебя!

— Зачем?.. Зачем? Какой в этом смысл? Ничего не исправишь. Никогда, понимаешь?

— Нет, — слабо ответила Марта.

— Что с того, если мы… зачем? Я… Ты на что-то злишься? — перебил самого себя Альберт. — На меня? Тебе прямо не терпится вывести меня из себя!

— Я лишь хотела… сказать тебе… Прости, я… мне так… так плохо, — прошептала Мисмис. — Мама разозлилась на меня. Она увидела, как я стираю простыню, и поняла, и отругала меня. Я солгала, что приходил мой одноклассник… наверное, она мне не поверила. Она сказала, это только для зачатия детей, что это отвратительно, и мне было так стыдно… стыдно перед ней. Я думаю, это потому… что ее… ну, изнасиловали. Она так говорила: что вы, мужчины, используете нас, и чтобы я боялась вас, потому что вы причиняете нам боль. Она так пыталась сказать мне о той ночи, о том, что с ней случилось, а я… мне было стыдно перед ней, потому что я чувствовала другое, я почувствовала… счастье.

— Мисмис, я не хочу это знать, — решительно оборвал ее Альберт и отстранил ее руки.

— Прости, прости… Я все время думаю об этом. Вспоминаю. Ты не видел ее лица, когда она меня ругала. Я думала, мы с ней поговорим, но она ни за что… притворяется, что не страшно или… что я не так поняла, этого не было и прочие глупости. Ты же знаешь, как она умеет обманывать. Я не хочу жить,