Валигура - Юзеф Игнаций Крашевский

Конрад немного забылся.

– Отец мой, – сказал он торопливо, – вы даёте рыцарству голос, потому что оно целиком в ваших руках… Силу и так Рим, и вы имеете предостаточно, нам также она нужна.

– Лишь бы вы её согласно христианскому закону использовали, – отозвался Иво спокойно.

Лешек своего мнения не излагал, смотрел на епископа, Конрад на него. Немного помолчали. С лица князя Мазовецкого было видно некоторое пренебрежение и вера в свою силу.

– Когда и где вы назначаете съезд? – спросил, бросая уже щепетильный предмет, Конрад.

Лешек посмотрел на Иво, а стоящий сбоку Воевода возвысил голос:

– Его подобает созвать не так далеко от поморской границы; и не давать Святополку повода для отказа… Он, быть может, побоится, зная своего гневного пана, глубже в край запускать.

Конрад дал знак позволения головой.

– Следовало бы собраться где-нибудь около Накла, – сказал медленно Лешек.

– Да, – воскликнул Конрад, – чтобы, если его Святополк не сдаст добровольно, отобрать у него.

– Что справедливо, – сказал епископ.

– Вы не должны стоять за Накло, который был поморским, – отозвался Конрад, – лишь бы дань платить обещал.

Никто ничего не сказал.

– Мне также нужно знать, – добавил князь Мазовецкий, – когда хотите устроить съезд? Потому что я должен бдить около границ. Пока лето и урожай, никому не захочется выезжать из дома. Духовенство также сначала должно собрать десятину, а хотите рыцарства, у тех также есть дела до осени.

– Значит, осенью, и не позже, потому что лежать в шатрах и шалашах, когда морозы стукнут, неудобно, – сказал Лешек. – Даже если мы выберем значительный замок, нас, духовных отцов и дворы ни один не поместит.

– Мы привыкли к шатрам! – рассмеялся Конрад. – Тепло они сохраняют, а в них человеку рыцарскому уютней, чем в хате, что как сухая кучка от любой искры сгорит.

– Было бы хорошо на Святого Мартина, – предложил епископ.

– Я с этим согласен, – подтвердил Лешек, – этот великий патрон, что с убогим плащём делился, научит нас для согласия что-нибудь пожертвовать.

У Конрада была насмешливая улыбка, которую сдержал.

– А место? Его нужно заранее назначить, чтобы каждый подготовился.

– Как думаете? – спросил Лешек епископа.

– В той стороне найдётся, верно, какая-нибудь монастырская деревня с костёлом, на землях которой можно будет разложиться.

Казалось, князь Конрад что-то ищет в уме.

– Имеют там свою землю монахи из Тремешна, – сказал он, подумав.

– Гонсаву, если не ошибаюсь, – доложил епископ. – Для нас это очень далёкий край и околица пустынная – но раз нужно собираться в стороне Накла и у границы, – и в Гонсаве хорошо. Долго находиться там не будем, с Божьей помощью.

– За Святополком бы сразу послать, – прибавил Конрад, – чтобы время для раздумья имел.

– Вам это от имени брата легче всего будет, – сказал епископ. – Поддержите своим авторитетом его требование… посылайте, посылайте…

Лешек приблизился к нему, положил руку на его плечо и добавил, усмехаясь, без злой мысли:

– Вы также, думаю, со Святополком в лучших отношениях, нежели я.

Конрад вздрогнул и быстро поглядел в глаза брату, подозревал его в злобе, может, в упрёке, но из добродушного взгляда легко мог убедиться, что Лешек поведал это, не желая ему делать выговора, и прибавил:

– Он ближе ко мне, это точно, но не думайте, что я дружу со Святополком, когда я с вами держусь.

Лешек пожал ему руку.

– В тебе, князе Генрихе и Тонконогом я одинаково уверен, – сказал он. – Это дело нас всех, общего мира и счастья земель наших. Воевать с врагом святого креста, с благословением отца нашего римского папы – славно, между собой – недостойно.

Казалось, Конрад подтверждает слова брата, хотя его постоянно нахмуренное лицо, уста, сжимающиеся полуулыбкой, доказывали об иных мыслях, неумело скрываемых.

Разговор приближался к концу. Воевода Марек иногда глазами изучал князя Конрада, задавал ему вопросы, искал его взгляда, когда князь Мазовецкий, казалось, напротив, его избегал и к воеводе не приближался.

– Вы согласны или нет на св. Марцина в Гонсаве, потому что заранее нужно письма писать и людей посылать?

– На св. Марцина, – прервал Конрад, – или в Гонсаве, или где-нибудь около неё поудобней место найдём, всё одно.

– Не отдаляясь от границы, – прервал Воевода тихо, – потому что причина важная.

– Не со стороны Накла, – добавил задумчивый Лешек.

– Всё равно, – подтвердил епископ. – На Св. Марцина.

– На Св. Марцина! – повторил Конрад.

– На Силезию и к Тонконогому я отсюда пошлю, вы Святополку даёте знать.

– Это также можно объявить через Одонича, – добавил хмуро Конрад, точно всяких отношений со Святополком и подозрений в них хотел избежать.

Епископ Иво встал, опираясь на подлокотники стула.

– Пусть Бог благословит будущие совещания и пакты и вдохнёт в ваши сердца мир и братское согласие. Amen…

Говоря это, он вышел из комнаты, а так как князь предполагал, что он должен был направляться к его детям и жене, как ежедневно, не сопровождая его, попрощался только спешно низким поклоном с Марком, который выскользнул за епископом из комнаты. Братья остались одни…

Иво шёл к брату, о котором беспокоился со вчерашнего дня. Когда ему открыли дверь, при которой сидел на полу Сончек, Мшщуй лежал ещё, со вчерашнего дня ничего, кроме воды, в уста не брал. Постоянно спал или дремал. Обнажённый меч, на котором засохшая кровь ручейком на пол не стекала, стоял, опёртый о стену.

Взор входящего епископа упал инстинктом на него и задержался на почерневшем пятне от крови, которое осталось на мече.

Он остановился, сложив руки.

– Мшщуй! – воскликнул он, указывая на меч.

Валигура поднялся с кровати, вытирая глаза, из его груди вырывалось тяжёлое дыхание.

Дрожащий палец епископа постоянно был направлен на него.

– Мшщуй! Это кровь!

Старик безучастно посмотрел на свой меч.

– Кровь, – повторил он холодно, – немецкая.

Иво долго не мог вымолвить ни слова.

– Ты убил его! – простонал он дрожа.

За весь ответ Валигура только махнул рукой в сторону валов.

– Я выбросил прочь эту падаль, чтобы панского доме не оскверняла. Это был тот, от ран которого ношу шрамы.

И, обнажив грудь, показал красную полосу на ней.

Тревога и жалость рисовались на всегда ясном лице епископа.

– Мшщуй, – воскликнул он, – неисправимый грешник, окаменелый. И нужно было гостя пана твоего коснуться, того, который вчера у его стола хлеб с ним приломил.

Валигура не отвечал, держа голову опущенной, как виноватый, который готов на всякую кару, предвидел её и принимает.

Задетый епископ стонал.

– Что же с ним стало? Ранен? Убит? Где?

– Не знаю, – сказал Валигура, – я бросил его вон за огорождения.

Сончек, который стоял с тыла, начал что-то бормотать, так что епископ обратился к