Профессия: разведчик. Джордж Блейк, Клаус Фукс, Ким Филби, Хайнц Фельфе - Коллектив авторов

— Хайнц, вы, видимо, хорошо понимали, что, согласившись на сотрудничество с советской разведкой, вы сознательно пошли на риск, большой риск. Как вы в этой связи оценивали, как разведчик, свои шансы на выживание, было ли предчувствие, что рано или поздно попадетесь, или были уверены в своей безопасности?

— Человек так психологически устроен, что никогда не думает, что с ним случится то же самое, что произошло с кем-то другим. Например, сотни тысяч людей гибнут в результате автодорожных происшествий — и пешеходы и водители. Но это не приводит к тому, что люди перестают выходить на улицы, а водители пользоваться автотранспортом. Такова примерно психология и разведчика, который хорошо понимает, что рискует, но который подсознательно уверен — ничего не произойдет, если делать все правильно, не допуская ошибок, и прежде всего, соблюдать законы конспирации и бдительности. Разведчик должен вести вполне определенный образ жизни, не выделяться из своего окружения: ни политическими высказываниями, ни общими оценками, ни финансовыми расходами, ни привычками и интересами. Ты должен быть как бы нечто среднеарифметическое того общества, где живешь. Другой, не менее важный момент, не допустить промахов в разведывательной работе. Наиболее уязвимым звеном является связь… Когда мы с советскими товарищами разрабатывали условия связи, я не возражал против явок, личных встреч, использования курьера, тайнописи, односторонней радиосвязи ко мне из Центра, но я сразу сказал, что тайниками пользоваться не буду. Важна еще уверенность, что, если с тобой даже что-то и случится, то тебя не оставят в беде.

Во время допросов в тюрьме следователи не раз мне говорили: «Господин Фельфе, вы должны помогать следствию, быть до конца откровенным. Поймите, что вы больше не нужны русским, для них вы уже выжатый лимон». Но меня не покидала надежда, что друзья постараются выручить меня. И я оказался прав. От моих советских друзей тайно в тюрьму приходили письма, деньги. Первый день, когда я получил от них известие, был для меня рождеством, Новым годом и пасхой одновременно. Их беспокойство за мою судьбу было для меня ни с чем не сравнимой моральной поддержкой.

— Вы работали в разведке Шелленберга, БНД, хорошо знаете работу ЦРУ, как вы оцениваете советскую разведку, имеет ли она свои особенности, свой отличный стиль работы?

— Безусловно. Во-первых, полагаю, что это одна из сильных разведывательных служб мира, имеющая свои боевые традиции и интересную историю. Кстати, о последнем я получил неплохое наглядное представление, когда в 1988 году посетил музей «Чекистской славы». Не скрою, я был очень взволнован и рад, увидев там на стендах и свои фотографии. Эмблема Комитета госбезопасности и его разведки — щит и меч, и это символично. Главной задачей советской разведки всегда должна быть борьба за предотвращение войны, то есть за выполнение исключительно функций щита. Мечом, по крупному счету, советской разведке по-настоящему пришлось воспользоваться думаю во время Великой Отечественной войны, когда она принимала активное участие в разгроме фашистского агрессора своими специфическими методами. Я имею в виду прежде всего разведывательные и разведывательно-диверсионные отряды, действовавшие в тылу врага. То, что разведка КГБ стала одной из самых опытных в мире, хотя по размерам сил она, конечно, уступает ЦРУ, тем более если брать американскую разведку с ее партнерами-разведками Англии, Франции, ФРГ.

Считаю, что основная особенность советской разведки заключается в ее чисто оборонительной функции. Иначе не может быть, так как оборонительная концепция составляет фундамент советской внешней политики и военной доктрины.

Второй особенностью я назвал бы отношение к своим помощникам. В его основе, в первую очередь, лежит забота о их безопасности, стремление и умение правильно строить деловые и личные отношения без высокомерия и тем более диктата. У меня сложилось мнение, что советские разведчики ориентированы на то, чтобы видеть в своем помощнике прежде всего человека с его переживаниями, проблемами, нуждами, а потом уже решать деловые вопросы. То есть нет потребительского подхода. Ну и если, не дай Бог, помощник оказался в беде, его не бросают на произвол судьбы. В моей практике нередко были случаи, когда в ГДР, например, арестовывали американскую агентуру. Мы точно знали в БНД, что это агент ЦРУ, говорили американцам — вашего человека арестовали. Нам отвечали, и не раз: «Ничего не знаем — это не наш человек». Совсем другой принцип, я бы сказал, у советских товарищей. Вы знаете путем обмена были вызволены из тюрьмы не только я, но и арестованные в США Абель, в Англии Лонсдейл, своевременно были выведены из-под удара контрразведки Ким Филби, Джордж Блейк. Все эти люди, думаю, есть немало и других, о которых пока не пишет пресса, несмотря на утерю разведывательных возможностей, не оказались где-то на задворках жизни — кто хотел, получил советское гражданство, интересную и важную работу в Советском Союзе, некоторые занялись там писательской деятельностью и сделали себе на этом поприще имя. Все эти люди были хорошо устроены в материальном отношении, их жизнь была наполнена большим духовным содержанием. Перед ними поднимается занавес секретности, они выступают по телевидению, дают интервью и чувствуют большой интерес к себе как к личностям, людям необычной профессии со стороны общественности, которая им благодарна за их немалый вклад в дело борьбы за мир.

После выхода в свет моей книги «Мемуары разведчика» я понял, что это не так легко стать известной личностью. Меня просят об интервью, приглашают на общественные и культурные мероприятия, иногда узнают на улице. Повышенные знаки внимания проявляют соседи. И у меня порой вызывает улыбку, что я, бывший разведчик, привыкший не высовываться вперед, вдруг теперь стал популярной персоной.

— Какое мнение у вас сложилось о советских офицерах-разведчиках, у которых вы были на связи, с которыми пришлось работать в тесном контакте или просто сталкиваться в личном плане?

— Кроме того, что я уже сказал в целом, я бы отметил высокий профессиональный уровень этих людей, хорошую общеобразовательную подготовку, вообще, высокую культуру, хорошее знание иностранных языков, убежденность, преданность Родине. Все они стремились понять, разобраться во всех деталях, тонкостях, особенностях такого понятия, как немецкий менталитет — немецкий национальный характер, и старались вести себя в соответствии с ним, как если бы они были немцами. Уважали чувство национального достоинства, тактично и деликатно приспосабливались ко мне, как к немцу. Не было такого, вот мы — русские, у нас принято делать так, и ты делай так же. Кстати, некоторые советские товарищи буквально поражали меня своим отличным знанием немецкой истории, литературы, живописи.

Недалеко от центра Берлина на оживленной улице расположился один из филиалов Гумбольдтского университета — двухэтажное, выстроенное из темно-бордового кирпича здание, судя по стилю, времени Вильгельма I. Перед фасадом вечнозеленые деревья, цветущие кустики красных и белых роз. В левом крыле здания — кафедра криминалистики. На втором этаже останавливаюсь у дверей кабинета, на которых висит табличка: «Доктор Хайнц Фельфе». Стучу и тут же слышу знакомый радушный голос: «Входите!» Большой просторный светлый кабинет. Массивный рабочий стол и маленький гостевой у длинного кожаного дивана. Высокий сейф, телевизор, телефон, стеллажи с книгами. На одном из них красовалась прекрасная головка Нефертити. Каждый предмет на месте, нет ничего лишнего, строгость и порядок.

— Вот моя рабочая обитель. Правда, я уже семь лет на пенсии, но продолжаю трудиться на кафедре, консультирую, курирую молодых, делаю заключения по архивным делам. Как криминалисту, мне очень помогает хорошее знание работы полицейского аппарата Германии и ФРГ.

— Скажите, Хайнц, помогают ли вам какие-либо качества разведчика в вашей преподавательской и научной деятельности?

— Ну, за всю свою жизнь разведчика я ни разу никуда не опоздал. Это очень важно. Иногда пол-минуты может сыграть важную роль. Есть в разведке такая операция, как моментальная передача, когда опоздание даже на 10–20 секунд может сорвать эту операцию. С «Альфредом» мы как-то осуществляли моментальную передачу в Вене, в соборе Святого Стефана. Ровно в 12 часов я должен был войти в собор передать «Альфреду» упаковку с фотопленками. Что делал я? За день до встречи приехал в Вену, прохронометрировал проверочный маршрут до места встречи. Все рассчитал до секунды. На следующий день, после соответствующей проверки, с двенадцатым ударом колокола я вошел в собор в тот момент, когда к двери на выход уже подходил «Альфред». Движение рук — и нужная упаковка с фотопленками оказывается у «Альфреда». Даже если бы сотрудники контрразведки шли за нашими спинами, они не заметили бы, что была проведена операция. Ее стопроцентный успех предопределял в первую очередь точнейший расчет времени.