Синие берега - Яков Цветов

- А забыл уже, что делал. Но помню, что-то делал. Не бунтуй, рыжий, отлипнет сапог от ноги, - успокаивал Пилипенко.

- Бунтуй, не бунтуй, один ляд, - смирился Данила. Он вытряхнул из кармана табачную пыль, склеил цигарку, прикурил от костра. - Табачок ну никуда, - выпустил дым. - Легкий, безвкусный. От него только понос происходит, как от касторки. Дорваться б до махры... - мечтательно произнес.

- А пока бычка оставь, - напомнил Пилипенко.

- Бычка? - Данила поспешно сделал затяжку, посмотрел, сколько осталось, еще затянулся, старательно, долго, и, не глядя на Пилипенко, сунул ему в руку окурок: - На.

- И не покуришь но-человечески, - пожаловался Пилипенки.

- На войне, голуба, все не по-человечески, - раздумчиво сказал Данила. - И сама война человеческое ли дело?..

- Хфилософ... - фыркнул Пилипенко. Он протянул к огню свои босые ноги с крупными искривленными ногтями. Красные блики пламени падали на его широкую волосатую грудь, и казалось, на ней зашевелилась вытатуированная синяя головка девушки на фоне сердца, пронзенного стрелой.

"Крепкий, здоровый. Очень крепкий, - восхищенно, будто впервые, смотрел Андрей на крутые, мускулистые плечи, тугие мышцы Пилипенко. - И даже после такой ночи, минувшей ночи, у него остались силы еще для многих ночей, может быть более трудных и опасных".

- Хфилософ... - повторил Пилипенко, придавив в траве крошечный мякиш окурка. - А сам делаешь "нечеловеческое дело" - стреляешь.

- Стреляю. - По лицу Данилы двигалась невысказанная мысль, видно было, она остановилась. - Я, голуба, немало прожил и хорошо знаю, что почем. Стреляю. Должен стрелять. А думаю: минется война, поладим же с фрицами, с немцами то есть? Зла русский человек не помнит.

- Это смотря какое зло, - сердито кашлянул Пилипенко. - А из меня, рыжий, и после войны зло не уйдет. За такое...

"И сколько ненависти вызвал в нашем народе Гитлер, - жестко подумал Андрей. Он прислушивался к разговору. - Ненависть, она от боли, откуда еще взяться ненависти? Только от боли".

- Послушай, - не успокаивался Пилипенко. - Какие первые слова скажешь, когда придешь с войны? - прищурил он глаза.

- Как говоришь? После войны?

- Не на свадьбе же мы с тобой. Ясно, после войны.

- С войны, голуба, ишо прийтить надо...

- Ну придешь если? Первые слова какие скажешь, говорю?

- Никакой войны больше! Все же видят, что это такое...

- Слова твои, рыжий, дельные, - чмокнул Пилипенко губами. - Сбудется это, если уничтожим всех, до последнего, гитлеренышей. Так говорю, нет, товарищ лейтенант? - Он взглянул на Андрея, понимая, что мысль будет одобрена.

- Этим мы и заняты сейчас.

Андрей повернул голову туда, где сидел Рябов. Тот держал ладонь на раненом бедре и молча следил за игрой огня. Заметив взгляд Андрея, тоже повернулся к нему.

- Как, старик?

Андрей спохватился, что говорит языком комбата.

- Ничего, товарищ лейтенант. - Рябов даже снял руку с бедра, как бы подтверждая это. - Жжет бедро, понятное дело. - Помолчал. - А еще смогу фашистам напомнить о себе. В строю, товарищ лейтенант, не думайте...

- Конечно, - дернул Андрей плечом: в том и сомнения быть не может. Кроме мертвых, все в строю.

Он посмотрел на Марию, гревшую руки у костра.

- Жива?

Мария слабо улыбнулась.

- Сушись, сушись, сестричка, - Пилипенко похлопал ее по плечу. В любых обстоятельствах оставался он самим собой. - Не стесняйся, сестричка. Всю мануфактуру с себя скидывай...

Мария смущенно вспыхнула: в самом деле, вся мокрая какая! Она поднялась, пошла в сторону, в кусты.

Несмело побрел за ней Саша.

- Сашенька, миленький. Я не боюсь. Вернись. Посушись и ты. А я тут выжму все на себе. Иди.

Мария скрылась в кустах. Сняла одежду, сбросила берет, мотнула головой, будто стряхивала с нее тяжесть. Разметавшиеся волосы упали на плечи и пошли вниз. Перекинула их наперед, но дрожавшие от холода пальцы ничего не могли сделать с мокрыми волосами. Кое-как отжала их, заплела.

Саша вернулся к костру. Он разделся. Разделись Петрусь Бульба, Шишарев, Вано. Вано сидел в высоко закатанных исподниках, подобрав колени к подбородку, стараясь согреться. Взъерошенные волосы, торчавшие в разные стороны, небритое лицо, на котором густо чернела щетина, и видно было, какая жесткая она и колючая. Андрей почувствовал, как холодно ему в насквозь промокшей, отяжелевшей от воды гимнастерке. Стащил ее. И Семен тоже снял с себя все: изодранную на спине гимнастерку, расползшиеся в швах брюки, прохудившиеся сапоги, и удивленно подумал - ни с того ни с сего, что рванье носится куда дольше, чем новые вещи...

На кустах раскиданы нательные рубахи, портянки, обмотки в бурой болотной жиже; сапоги, ботинки поставлены подошвами к огню, от них растекался неприятно пахнувший пар.

- Рогатину поищу пойду, - поднялся Данила. - Подпору сделаю взводному, Рябову, костыль.

Он вытащил финку из-за ремня и пошел к ручью, отделявшему поляну от болота.

- И не подумал бы, что такие болота есть на свете, и вообще места такие, ей-богу, - пожав плечами, произнес Сянский.

- Знаешь, Сянский, складывается впечатление, точно ты только что сполз с дерева и еще прячешь хвост.

- Виноват, товарищ политрук.

- Вон и сестричка к нам, - завидел Пилипенко Марию, выбравшуюся из кустарника. Он скрестил руки, точно хотел прикрыться.

Вано уже согрелся, почувствовал себя бодрее.

- Слушай, сестричка. Никогда не была в Бакуриани? Никогда? Ай-ай!.. даже не верилось ему. - Рай видела? Ну вот такой и Бакуриани, не отлычишь...

Мария кивнула: согласна, не отличит...

"Слава богу, настроение у ребят не подавленное, - был доволен Андрей. - Еще бы, выручились из гибели..."

- Я, слушай, отлить, - шепнул Вано Полянцеву. - На минутку.

Данила вернулся с плотной рогатиной и подгонял под рост Рябова.

- Обопрешься, взводный.

"Определенно, ребята отошли после вчерашней ночи, - еще раз подумал Андрей. - Они все выдержат, определенно".

- Валерик! - позвал.

Валерик кинулся к Андрею.

- Вот что, Валерик. Обойди всех и уточни оружие. Что у кого есть. И боеприпасы.

- Ага, товарищ лейтенант.

- Семен, - бросил Андрей через костер. Он откинул спадавший клок слипшихся волос.

- Да, Андрей? - Голос утомленный, дремотный. - Да? - Семен чуть отодвинул от огня ноги: должно быть, начало припекать.

"Нисколько не спал, - подумал Андрей о Семене. - И какие у него костлявые ноги..." Он расстелил на земле карту, мятую, с затеками по краям.

- Поразмыслим давай. И тронемся. Нельзя задерживаться. Черт знает, что делается вокруг. Нора.

В самом деле пора. Давно пора.

Семен подсел к Андрею. Тени их фигур недвижно лежали у затихавшего костра.

- Вот наша дорога, - показал Андрей на карте, - видишь? - потер он лоб. Складки на лбу, как и были, остались: ровная сверху, изломанная в середине и такая же внизу.