Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сразу отвязал котел с ягодой, присел, сжимая копье…
Глухарь был крупный, важный, аки княжеский тиун. Вышагивал степенно, поводя главой ошую, одесную. И бородка у него имелась. Ходил он по мхам. Наряд на нем был не так ярок, но богат: коричневат, понизу в пестринах, а поверху синь, и на груди изрядно изумруден. А хвост широким веером распушен. Тиун и есть! Охаживает свои покои с золотыми столпами, с узорными зелеными стенами.
Ах ты… Спиридон крался по мхам. Тянулся всем существом к тиуну тому боровому. Вдруг глухарь резко повернул голову и глянул между колонн прямо на пришлеца с соломенными спутанными волосами, свисающими из-под рыжей шапки, в вонючей рубахе, грязных портах и мокрых лаптях и обмотках…
И, упреждая какое его повеление, Спиридон широко шагнул, размахнулся и метнул копье, с большой силой, на какую бысть способен метнул, аж в воздухе засвистало!
И вошло глубоко в землю.
А тиун?
Улетел?
Да нет же!
Тиун тот бровастый вышагивал снова среди колонн, поворачивая главу. Спиридон глазам не верил. Опустился на четвереньки и прокрался к копью, насилу и выдернул из земли. Да снова к тому тиуну. А он вышагивал, вышагивал да удалялся. Не так и прост бысть! Спиридон – за ним тоже, быстрее. И тогда тиун побежал да взмахнул широкими крылами, кои его и на воздух подъяли да и понесли меж сосен прочь. А Спиридон шибко набежал, швырнул снова копье и сам чаял взлететь. Не взлетел и в тиуна того не попал. Улетел глухарь.
Спиридон ударил кулаками себя по ногам. Мимо, мимо… А как хорош бысть, жирен, нагулялся на черничниках.
Спиридон, вернувшись к котлу, зачерпнул ягод горсть и заел обиду.
Снова подумалось тут и остаться, может, и глухарь вернется али какая иная живность явится, ловитву здесь деять ладно. Да за водой далёко идти. Во-о-н иде речка-то…
И он заставил себя идти дальше, краем бора, краем бора, а там – по кустам… Как вдруг в болотине чистая вода блеснула. Приблизясь, глянул: то ли иная речушка, то ли так, борозда болотная. Набрал воды – цвету темного, понюхал. Да ничего, сойдет. Отсюда-то до края бора рядом. И он высыпал все ж чернику в шапку, а котлом зачерпнул той воды и вернулся в бор.
Ковер-то там бысть чудный, да вот не видно было нигде поблизости елок, чтобы лап-то нарезать для вежи. А коли дождь пойдет? Спиридон пытливо глядел в мутную высь, сгоняя комаров. Так и не учуял, дождь ли, не дождь… А там уже и смеркаться начало. Ну, куды идить? Устал зело. А, будь што будет. И он принялся обламывать сухие ветки с сосен на костер, а в глубине бора сыскал и небольшую упавшую сухую сосну, потащил ее на свой край. Без топора было лихо. Но он упорно ломал ветки руками, а на иные и прыгал, а потом и вовсе решил сунуть сосну в огнь, как костер разгорится.
Из ягод сварил себе такую сладкую кашу да единым духом всю съел. Хотел добавки, но искать ягоду уже было поздно, стемнело.
Спиридон на всякий случай все же соорудил небольшой шалашик из сосновых ветвей, пусть хоть как от дождя сохранит. Но спать не ложился, сидел у костра, озирал молчаливые дали над болотом и глядел еще глубже – по волнам того великого Оковского леса.
И никого там не было. Един отрок Спиридон, сын Васильев.
3
Спал, положив в костер ту сосну, а сверху гнилой пень, и тот дымил отменно, густо, отваживая комарье, будто кто большой ладонью али толстым одеялом прикрывал Спиридона.
Утром бор заливало солнце, цвикали синицы, где-то граял гавран. Спиридон поглядел вверх и увидел там не токмо гаврана, но и ширококрылого беркута. Они затеяли какую-то игру. Беркут кружил себе, посматривая вниз, и было видно, как он водит загнутым клювом, а гавран летел то вверх, то вниз, переворачивался рядом с беркутом, будто пытался заставить его прервать свои плавные кружения. Но беркут лишь чуть поднимался выше. Гавран от него не отставал. Докучал, аки холоп князю. И крылья у беркута были якоже брови у Хорта Арефы. И Спиридон припоминал снова про говоренное что-то Мухояром об том срацине, мол, перевертывался орлом…
…А внизу снова вышагивал тот глухарь-тиун! Спиридон его увидел, едва оглянулся вокруг. Да, опять похаживал краснобровый по коврам среди колонн, токмо ковры были ярче и колонны так и сияли. Сонливость вмиг слетела. И Спиридон гибко поднялся, взял прислоненное к сосне копье, согнулся и двинулся, перебегая от сосны к сосне. Тиун тот вроде и не замечал, похаживал, будто соображая что-то. Еще он и келаря Смядынского монастыря напоминал, важного Пафнутия, правда, у того брови-то были черные, но ярко выделялись на белом лице с черной брадой, с большим горбатым носом.
Спиридон уже достаточно подкрался к глухарю, выглянул из-за сосны.
Вот он.
Спиридоновы васильковые глаза страшно сузились, на скулах натянулась кожа. Он медленно поднял копье. И глухарь то заметил, завертел главой, пошел, пошел, борзо переставляя мохнатые лапы по белым мхам. Вот сейчас кликнет слуг, и те сбегутся…
Копье полетело, чуть опережая глухаря, и тот под него и рванулся, не успел и крылами взмахнуть, клюнул мхи, вздел вверх лапы, перевернулся и упал. Спиридон бросился к нему, сразу схватил его, и тут глухарь вдруг забил крылами, рванулся, почти взлетел, да Спиридон кинулся волчонком, цапнул его уже крепко и придавил к земле. Глухарь будто даже что-то заговорил, но Спиридону некогда было его выслушивать, он выхватил нож дедов из деревянных ножен и перерезал глухарю упругое бьющееся горло, так что кровь брызнула ему жарко в лицо. И только тогда он ослабил хватку и немного подался назад, разглядывая большую птицу. Взгляд глухаря вмиг померк. На глазах появилась белая пленка. Спиридон, утираясь рукавом, ощупал его и нашел сверху рану от копья, лезвие лишь чиркнуло, сбило птицу, и ежели бы не набросился на него Спиридон с волчьей ловкостью, то глухарь непременно ушел бы, улетел.
Спиридон никак не мог унять дрожь в руках-ногах. И чуял, как страшно устал.
