Топография счастья - Николай Ссорин-Чайков

Эмоциям уделяется много внимания и в более широком — не академическом — дискурсе, в котором по-прежнему находится место как для аристотелевской концепции катарсиса, так и для системы моральных чувствований Адама Смита (1880): симпатии, эмпатии, заботы и сострадания. Наряду с этим Фрейд также является частью мирового популярного дискурса, а раса (см. ниже) — собственно индийского.

В последнее время появился ряд серьезных научных монографий, посвященных изучению счастья в его исторической, экономической и философской составляющих (Aryle 2001; Graham 2009; Haidt 2007; Kahneman et al. 2003; McMahon 2007; Layard 2005; Schoch 2006). Существуют и специальные университетские курсы по данной проблематике (к примеру, в Гарварде такой курс профессора Бена Шахара относится к числу наиболее посещаемых студентами). В Соединенном Королевстве лорд Лэйярд, которого называют «начальником счастья» (happiness tsar), последовательно лоббирует государственную политику, направленную на повышение общего уровня счастья и благосостояния среди населения, в частности выступая за включение практики когнитивной терапии в систему Национальной службы здравоохранения. В настоящее время изучение истории счастья прочно ассоциируется с исследованиями истории западной мысли в целом. Размышления об идее «счастливой жизни» как векторе человеческих устремлений, присутствующие в работах греческих и римских философов античности и позднее в теологических трактатах Средневековья, подвергаются радикальной переработке мыслителями Просвещения, которые полагают счастье неотъемлемым правом, иногда даже утверждаемым законодательно. Ярким примером тому служит ремарка Джефферсона о «стремлении к счастью» в Декларации независимости Соединенных Штатов Америки. Что же касается современности, то теперь счастье воспринимается в основном как право или призвание, которое может быть реализовано за счет повышения самооценки — иногда благодаря терапии или фармацевтическим средствам наподобие «Прозака».

Неизбежно возникает вопрос о соотношении меры реального и иллюзорного в ощущении счастья. Эренрайх (Ehrenreich 2010) поднимает эту проблему в своей работе о культе позитивного мышления и его крайних проявлениях (как, например, в случае с онкологическими больными, прославляющими свой недуг). Как бы там ни было — хотя счастье как таковое едва ли можно оценить количественно, равно как и подкрепить объективными доказательствами высказывание «Я счастлив (счастлива)», — наделе мы прекрасно осознаем, когда мы счастливы. Иногда может казаться, что все складывается из отдельных счастливых моментов, однако последовательность моментов сама по себе не может сделать человека счастливым; ведь всё это мелочи, тогда как для счастья необходимо нечто большее: убеждения, ценности, любовь, ощущение собственной успешности. Кроме того, определяющими в данном случае будут понимаемое шире чувство гармоничной связи, согласия с окружающим миром и счастье в расширенном понимании слова, которое, в свою очередь, коррелирует с понятиями нравственная жизнь, достойная жизнь, хорошая жизнь. Счастье — это не бесконечное блаженство, но и не что-то исчислимое (хотя Иеремия Бентон в свое время пытался вывести формулу суммы счастья).

Смена ориентиров западного сознания с результирующей в виде идеи «главное — не быть хорошим, а чувствовать себя хорошо» вкупе с общей тенденцией отдавать приоритет правам, а не обязанностям противоречит природе человека как нравственного животного (Blackburn 2001). Мы постоянно оцениваем, классифицируем и сравниваем различные модели поведения, тем самым вырабатывая в себе нравственность. Растущий интерес к изучению феномена счастья в целом и философии счастья в отдельности свидетельствует о назревшей необходимости вновь обратиться к величайшим философским и религиозным трактатам прошлого с целью отыскать в них указания на то, каким образом можно прожить хорошую жизнь.

При планировании собственной жизни каждый из нас стремится к будущему счастью. Нередко мы знаем, что именно может сделать нас несчастными, и всячески стараемся этого избежать. Однако, по мнению Гилберта (Gilbert 2006), мы обычно плохо представляем себе, что именно должно принести нам счастье в будущем, и поэтому делаем неверный выбор. Многие полагают, что счастье было бы возможно для всех, имей мы возможность напрямую оказывать влияние на такие факторы, как возраст или уровень благосостояния. Всем хочется быть моложе — хотя пожилые и средних лет люди, как правило, счастливее молодых; всем хочется быть богаче — хотя выигрыш в лотерее, как правило, наоборот, делает выигравших несчастными. По сути, мы верим, что были бы счастливы, будь мы красивее, умнее, образованнее, однако в действительности все эти качества — социологически слабые маркеры счастья и его предсказуемости. Анализируя данные опросов, Лэйард (Layard 2005) приходит к выводу, что представление людей о счастье в основном сводится к вещам и понятиям, не выходящим за рамки банального здравого смысла: для счастья нужны семья, друзья, интересный круг общения; деньги — чтобы их было скорее не много, а просто достаточно; работа, достижения, статус; здоровье; свобода и наличие общих ценностей с окружающими.

Отчасти новый всплеск научного интереса к феномену счастья возник благодаря распространению мнения о том, что в прошлом люди жили более счастливо, чем в наши дни, и что быть счастливым в современной жизни практически невозможно (Foley 2010). С одной стороны, данную позицию активно поддерживают социологи, которые видят в этом прямое следствие разрушения социальных сетей — в первую очередь реальных, а не виртуальных (Layard 2005). Но, с другой стороны, это также продукт свойственной всем нам ностальгии по прошлому, особенно когда речь идет о фильмах на хинди — ведь они «уже совсем не те, что раньше».

Как бы там ни было, исследования феномена счастья вне реалий Запада до сих пор находятся в зачаточном состоянии. Несмотря на то что многим универсалиям присуща некоторая доля евроцентричности, Шлох (Schloch 2006) выделяет четыре основные доминанты, к которым тяготеют все рассуждения о «хорошей жизни» или, иными словами, о субъективном благоденствии: удовольствие, вожделение, благоразумие и страдание.

Грэм (Graham 2009) анализирует разнообразные социально-экономические данные с целью изучения влияния доходов, здоровья, образования, религиозных убеждений, качества межличностных отношений на средний уровень счастья среди населения разных регионов мира. Ее вывод вполне ожидаем: граждане более богатых стран в целом ощущают себя более счастливыми, нежели граждане стран более бедных. Однако одновременно с этим исследовательница отмечает еще одну характерную закономерность, которая представляется крайне значимой в контексте рассмотрения феномена счастья в Индии: бурное экономическое развитие вызывает в обществе резкий рост уровня недовольства. Похоже, что причиной тому служит возникающее вследствие стремительных перемен чувство неопределенности и быстрое осознание того, что в то время как немногие богатеют на глазах, положение малообеспеченного большинства остается прежним (см. роман лауреата Букеровской премии 2008 года Адиги Аравинда «Белый тигр» — Adiga 2008).

Некоторые из перечисленных выше авторов касаются в своих работах специфики понимания счастья вне рамок западной культуры (в особенности Schloch 2006 — о буддийской и индуистской мысли), однако никто до сих пор не рассматривал трансформации данного понятия в Индии в историко-культурной перспективе.

Центральное понятие индийского учения об эмоциях, которое много и часто цитируют (но при этом практически не подвергают анализу) в контексте теорий более широких, — раса, т. е. вкус или, в переводе Игалла, настроение. Его корни лежат в аристократической драматургии на санскрите, точнее, в «Натьяшастре» Бхараты (приблизительно 200 г. н. э., однако письменно зафиксирована лишь в XVIII веке), хотя гораздо больше известен в этом отношении другой текст — «Дашарупа(ка)» Дханамьяи (924–996 гг. н. э.). Эмоция, выражаемая (бхава) персонажами (или всем текстом целиком в случае с поэзией), вызывает у зрителя или читателя расу — универсальное, устойчивое, чистое настроение, лежащее в основе удовольствия. Существует девять видов такого настроения: романтическое/эротическое (любовь в удовольствии самбхогха-шрингара и в разлуке — випраламбха-шрингара), комическое (хасья), печальное (каруна), ожесточенное (рудра), героическое (вира), пугающее (бхаянака), отталкивающее (бибхатса), великолепное (абхута) и умиротворенное (шанта). Несмотря на то что система этих понятий была разработана в соответствии со строгими канонами классической индийской драмы, остается неясным, почему именно они легли в основу теории эмоций, ведь ни одно из них, по сути, не соотносится с эмоциями, которые чаще всего принято называть первичными или хотя бы вторичными. Концепция расы применительно к кино оставляет много теоретических вопросов, однако само понятие в сильно упрощенной форме уже стало частью популярного дискурса, как это в свое время произошло с аристотелевским катарсисом.