Грани русского раскола - Александр Пыжиков

Теперь общность целей зависела не от религиозной принадлежности, а от единства политико-экономических интересов. В пример можно привести публичную инициативу купечества, вызвавшую в стране большой резонанс. Поводом послужил фактический разгром Московского университета, учиненный Министром народного просвещения Л.А. Кассо в начале 1911 года. Под предлогом локализации готовящихся студенческих волнений и в нарушение устава о высшей школе в университете было введено полицейское управление. Несогласные с данной мерой ректор А.А. Мануйлов и еще около сотни профессоров в знак протеста покинули учебное заведение. Эти события произвели удручающее впечатление на московское купечество. Как вспоминал С.И. Четвериков, на очередном собрании возникла мысль отреагировать на самоуправство правительства специальным заявлением[1195]. 11 февраля его опубликовали «Русские ведомости» (причем первоначальный вариант был намного резче увидевшего свет)[1196]. Под заявлением подписались 65 человек; «какая-то газета подсчитала финансовую мощь поставивших подписи и определила ее в полмиллиарда золотых рублей»[1197]. Это была не дежурная политическая декларация, а заявление от лица серьезной силы, подкрепленное ее деловой репутацией. Голос купцов подхватила и дума, где, вопреки стараниям правых, состоялось заседание по запросу о нарушении прав Московского университета. Один из депутатов говорил:

«Оказалось, что хлопчатобумажные патриоты первыми отозвались на тот зов, который слышится от высшей школы; они первыми в лице своих лучших представителей заговорили тем языком, каким должно говорить общество в интересах дела просвещения... Где вы в Российской Империи найдете университет, который был бы обязан своим устроением, в смысле зданий, частным лицам именно столько, сколько московский университет обязан московскому купечеству... Сравните, что сказали в Петербурге в этом обществе земельных патриотов, с тем, что сказала Москва в лице своих хлопчатобумажных патриотов... ведь там язык просвещенных буржуа, а здесь язык потомков охотников с борзыми»[1198].

Как отметило петербургское «Новое время», просветившееся купечество «не требует еще отставки правительства, но объявляет ему первое предостережение», и если оно «ввязалось в эту историю, то очевидно, что мекает что-то задним умом»[1199].

Кстати, именно с конфликта вокруг Московского университета в думе началась настоящая травля Министра народного просвещения Л.А. Кассо. Он стал излюбленным объектом нападок со стороны оппозиции. Как считал кадет В.А. Маклаков, университетские события в миниатюре показали то, что вообще происходит в России, где:

«сознательно и умышленно стараются довести население до того, чтобы ни правовой порядок, ни общий закон, ни даже сама конституция не были применимы»[1200].

Однако следует заметить, что Первопрестольная не выступила против министерства и правительства единым фронтом. Председатель Московского биржевого комитета Г.А. Крестовников оказался не готов к такой инициативе и выражал бурные опасения по поводу данной затеи[1201].

Но радикальные настроения неуклонно распространялись, проявившись с новой силой весной 1912 года – в связи с событиями на «Лензолоте». Расстрел рабочих на приисках английских владельцев послужил причиной целого ряда забастовок. Московская буржуазия не осталась в стороне. На совещаниях обсуждался вопрос, оплачивать ли рабочим забастовочные дни; большая часть промышленников решила не делать вычетов за прогулы, тем самым морально поддержав рабочих, а также донести свои настроения до правительства. Крестовников и ряд его сторонников опять высказались против, и опять остались в меньшинстве[1202]. О потере ключевых позиций группы среди купечества свидетельствует поражение ее кандидата на выборах в Государственный совет от торгово-промышленного сословия. В октябре 1911 года, несмотря на все усилия Крестовникова, его протеже проиграл малоизвестному купцу из Вятской губернии Ф.В. Стахееву. Это проигрыш стал сильным «моральным ударом» для председателя Московского биржевого комитета, показав, что он ситуацию не контролирует[1203].

С ростом оппозиционных настроений самооценка купечества росла как на «дрожжах». В частности, это проявилось в отказе присутствовать на Высочайших торжествах, проводимых по случаю празднования знаменательных дат российской истории, – в том случае, если купечеству не будет предоставлено подобающее место. Крупных дельцов давно раздражало, что на придворных торжествах им, по установленному церемониалу, приходилось располагаться «где-то вдали, за толпой выслужившихся юношей, облаченных в мундиры придворных кавалеров, рядом с волостными старшинами»[1204]. Например, еще в мае 1912 года, на открытии памятника Александру III, члены Московского биржевого общества располагались во Владимирском зале Кремля на проходном месте, у выхода в Святые сени[1205]. И в августе, перед празднованием столетнего юбилея Отечественной войны 1812 года, купечество предупредило об отказе явиться на торжественное мероприятие с участием Николая II. Угрозы возымели свое действие: впервые купеческим представителям отвели почетное место[1206]. Организационное оформление возросших претензий оставалось вопросом ближайшего времени. Именно на основе этих настроений и создавалась новая прогрессивная партия. На российской политической арене появилась сила, направлявшаяся капиталистами, которых не удовлетворяло то, как реализуются их интересы, и которые требовали допустить их к управлению экономической и государственной жизнью. Главной их целью являлось полное и действительное осуществление конституционных начал, для чего «необходимо утверждение государственного строя с ответственностью министров перед народным представительством»[1207]. В русле этой ключевой задачи съезд прогрессистов высказался за выработку нового избирательного закона, за расширение прав нижней палаты, отмену сословных ограничений и привилегий, устранение административного произвола[1208]. Как известно, в Государственной думе четвертого созыва прогрессисты заняли достойное место среди оппозиционных сил, стремившихся проводить реформаторский курс[1209].

Усиление радикальных настроений в среде купеческой буржуазии не осталось незамеченным: правительство решило воздействовать на один из ее оплотов – Московскую городскую думу. В начале 1913 года, впервые в истории общественного самоуправления Москвы верховная власть с подачи Министерства внутренних дел отказалась производить выбор Городского главы из двух кандидатур, избранных МГД. Это были известные оппозиционные деятели Г.Е. Львов и предыдущий глава думы Н.И. Гучков. Правда, последний вскоре взял самоотвод и на дополнительных выборах поддержку большинства гласных получил С.А. Чаплыгин (директор женских курсов), который тоже никак не устраивал МВД[1210]. В результате Москва в течение практически всего 1913 года оставалась без городского главы. В октябре прошел еще один раунд выборов: его итогом стала новая кандидатура потомственного почетного гражданина Л.Л. Катуара[1211]. Предложение на пост городского главы Первопрестольной человека иностранного происхождения и к тому же единственного католика вызывало недоумение. Придворные круги расценили это как насмешку над государем со стороны «воротил городской думы и их союзников»[1212].

После этого правительство перестало полагаться на московские избирательные кампании и представило Николаю II для утверждения на должность городского главы специально подобранного кандидата. Выбор МВД пал на члена Государственного совета Б.В. Штюрмера, имевшего обширный государственный опыт. Конечно, правительство надеялось, что такой администратор сумеет совладать с оппозиционным «гнездом», каковым являлось городское общественное самоуправление. Инициатива властей вызвала в Москве целую бурю негодования: здесь пока еще не было ни одного случая назначения главы без выбора думы. Но авторов идеи это нисколько не смущало; как утверждал деятель из придворных кругов В.П. Мещерский:

«если ругают человека – значит, назначение хорошее, в смысле интересов порядка и народного блага; если хвалят – значит, плохое, в смысле тех же интересов, и выгодное в интересах противников правительства»[1213].

Однако эта логика не убедила председателя Совета министров В.Н. Коковцова. Вернувшись из заграничной поездки, он не согласился с предложенной МВД процедурой обретения Москвой нового главы, считая отказ от выборов выходящим за рамки правового поля, а потому категорически неприемлемым. Свое мнение В.Н. Коковцов изложил императору, подчеркивая, что выступает против предлагаемой меры, а не личности кандидата. В итоге ему удалось убедить Николая II отказаться от этой затеи[1214]. К тому же Б.В. Штюрмер, поняв, какой оборот принимает дело вокруг него, отказался от назначения, чтобы не быть причиною осложнений между императором и председателем правительства, с одной стороны, и между властью и Московской городской думой – с другой. Эпопея закончилась избранием на пост городского главы представителя купечества – члена кадетской партии М.В. Челнокова, который, как выяснилось, настойчиво хлопотал о своем утверждении у Министра внутренних дел[1215].