Мифология «голодомора» - Елена Прудникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С другой стороны, крестьяне ведь тоже пользовались государственной помощью, увеличивавшейся с каждым годом. Все эти льготные кредиты, МТС, семеноочистительные станции, агрономическая помощь, снабжение породистым скотом и сортовыми семенами, строящиеся заводы сельхозтехники, «лампочки Ильича», медицина, образование — это ведь не дар небес, а конкретные усилия государства. За которые от крестьян ожидали вполне конкретной вещи: гарантированных поставок требуемого количества продовольствия по твердым ценам в размере одной трети урожая. Эти свои обязательства крестьяне не выполнили, наоборот — назовем вещи своими именами — угробили и разворовали вполне приличный урожай. То, что у них от трудностей реформы руки опустились, или что «кулак попутал» — чисто по-человечески это понятно, но все же: кто той зимой должен был голодать? Те, кого «кулак попутал», или те, кто и вовсе ни при чем…
И как теперь следовало поступить? Да, кстати: как поступают в таких случаях в мировой хозяйственной практике? Ведь между крестьянами и государством были заключены договоры на поставку зерна, даны под эти поставки авансы и кредиты, урожай оценен и сосчитан — и вдруг грубый отказ от выполнения договора: ничего, мол, нет, самим нужно… Вторая сторона, наверное, махнула бы рукой: на нет и суда нет, ладно, мы вам прощаем, а сами как-нибудь уж перебьемся…
Ох, боимся, что вышло бы совсем не так…
У государства в тот год вообще был прекрасный шанс покрыть всю страну совхозами: конфисковать за невыполнение обязательств производственные фонды всех должников, а их самих перевести на положение наемных рабочих. Но ведь на это не пошли.
А вы говорите — жестокость… Жестокость — это в Америке: согнали банки фермеров с земли, и пошли они, солнцем палимы. И никто не знает, как они жили и где умирали. И что любопытно: никого из современных историков это не волнует. Потому что при капитализме так и должно быть.
Тогда какие могут быть претензии к социализму?
Глава 17
Пейзаж перед катастрофой
В городах в то время тоже не обжирались. Городские власти постоянно снижали нормы выдачи продовольствия, снимали со снабжения одну категорию населения за другой.
Марк Таугер, оценивая положение, пишет:
«Осенью 1932 г. хлебные нормы для киевских рабочих были урезаны с 908 до 608 г, а пайки служащих — с 454 до 227 г (имеется в виду сокращение с двух до полутора фунтов и с фунта до половины. Поэтому такие странные цифры. — Авт.)… В середине июля 1933 г. посольство Великобритании сообщало о страшном дефиците продовольствия, случаях гибели людей от голода и распространение связанных с этим заболеваний в провинциальных городах и в Москве».
О том, насколько адекватны сведения, получаемые дипломатами, мы еще поговорим. А пока напомним: по карточкам можно было купить дешевые государственные продукты[227]. Остальное приходилось докупать уже на рынке или у спекулянтов, по непосильным для простых смертных ценам. Каким именно? Уже упомянутая семеноводческая компания «Друсаг», имевшая право свободной торговли, продавала на рынке муку по 70 рубликов за пуд. Это опт — представляете, сколько стоила розница?
В городах Украины положение было примерно одинаковым — они зависели от поставок продовольствия, и сорванная заготовительная кампания означала уменьшение снабжения городских жителей равномерно по всей республике. Где-то было лучше, где-то хуже — но это зависело уже от усилий и от размера воровства местных властей.
А вот в деревнях бывало по-разному. ОГПУ не сообщает о тотальном голоде, в донесениях чекистов говорится о голоде «гнездовом», по районам и даже кое-где по отдельным селам. Да и в этих селах далеко не всегда голодали все. Что полностью укладывается в общую картину. И надо не забывать, что районные и особенно колхозные власти (там, где они не воровали) к тому времени дошли уже до полного озверения, до того, чтобы отстоять принцип «каждому по труду» любой ценой.
Показательная история коммуны «Суданки»
В октябре 1933 года журнал «На фронте сельскохозяйственных заготовок» привел на своих страницах историю коммуны «Суданки» Петровского района Харьковской области. Это старый колхоз, появившийся еще зимой 1925 года. Тогда к весеннему севу в коммуне состояло 29 хозяйств, в которых насчитывалось 83 работника и 131 едок. Уже осенью было принято решение перебраться на новое место. Дальше слово журналу.
«В октябре 1925 года коммуна переехала на площадь ликвидировавшегося совхоза Текстильтреста… В это время тут было в степи 3 плохих жилых дома, 3 сарая и 2 амбара. На новом месте коммуна имела только 7 лошадей и никакого с.-х. инвентаря. Батраки и бедняки, строившие коммуну, не обладали с.-х. орудиями и машинами. В весеннюю посевную кампанию 1926 года коммунары сеяли из мешков.
Однако уже осенью 1926 года коммуна имела 2 трактора, 6 плугов, 2 сеялки, 4 жатки, 2 буккера и др. с.-х. орудия. Все это удалось приобрести — большей частью в кредит — при помощи Изюмского окрколхозсоюза. Кроме того, коммуна купила молотилку у ликвидировавшегося совхоза. Через некоторое врем коммунары достали локомобиль, правда, неисправный, но они его как следует отремонтировали и он превосходно работает до настоящего времени».
Что ж, история вполне социалистическая. Удивляет количество сельхозтехники, доставшейся колхозу всего за один год. Но, во-первых, это все же была коммуна — редкий вид колхоза, особо любимый в СССР, а во-вторых, она, надо полагать, производила хорошее впечатление на местные власти. Да и, судя по истории с ремонтом локомобиля, там не обошлось без кого-то из рабочих, подавшихся от городской бескормицы в деревню, или какого-нибудь демобилизованного судового механика. Кого только не бывало в те годы на селе!
«Основное направление хозяйства „Суданки“ — зерновое. Посевы зерновых культур и подсолнуха составили в 1925–1926 году — 247,5 га, в том числе пшеницы — 93,5 га.
Коммуна собрала неплохой урожай. Государству она продала из урожая этого года 1018 цнт зерновых культур и на частный рынок — 32,4 цнт. Вырученные после реализации урожая деньги позволили коммуне стать на ноги…»
Интересно, а почему это коммунары не рвутся на частный рынок, если он так выгоден для крестьянина? Напрашивается самый простой ответ: потому, что выгоден он не для крестьянина, а для перекупщика. Сейчас за окном июнь 2012 года, самый разгар так называемой «рыночной экономики» — но едва ли вы найдете на городских рынках крестьян или садоводов. На рынки их не пускают. Хочешь — продавай свой укроп за бесценок перекупщикам, не хочешь — как хочешь. Нет, ворованное продавать выгодно и за эти деньги, а вот свое — не очень…
Поэтому коммунары и предпочли сдать продукцию по гарантированным ценам государству. Оно им надо — связываться со спекулянтом, даже если тот и даст на пять копеек за пуд дороже? Основную часть продукции сдали осенью, а весной непригодившиеся остатки допродали уже на рынке. Кстати, за добрую волю наверняка получили льготные кредиты и прочую государственную помощь…
«1926–1927 год дал увеличение посевов зерновых и подсолнуха на 35 %, площадь же под пшеницей и рожью возросла на 107 %. В этом году „Суданки“ продала государству уже 2362 цнт. хлеба и на частный рынок — 10 цнт».
Изучение приведенной в статье таблицы развития коммуны показывает, что это не совсем обычный колхоз. В 1926 году в нем на 96 хозяйств — членов коммуны приходится 182 человека, из них 91 трудоспособный (то есть по 2 человека и по одному работнику на хозяйство). В 1933 году на 110 членов — 325 человек и 145 работников. Объяснить такие малые семьи и такое нетипичное соотношение можно только одним образом: батрацкая и бедняцкая молодежь, не видя перспектив в родном селе, голодной весной 1925 года сбилась в коммуну и рванула на новые земли. То есть перед нами, можно сказать, идеальное хозяйство нового типа, мечта советской власти. Но даже оно в годы сплошной коллективизации не избежало проблем.
«В годы бурного роста коллективизации коммуна количественно увеличилась в два раза — и население, и посевы, и скот возросли в связи с приходом новых членов. Но в качественном отношении дело обстояло неблагополучно. Количественный рост не сопровождался организационно-хозяйственным укреплением коммуны. Мало того, — вскоре появились угрожающие признаки: сокращение посевных площадей, падение урожайности, уменьшение поголовья скота.
В коммуне орудовал классовый враг».
Надеемся, в том, что классовый враг — это реальность коллективизации, а не придуманный советской пропагандой «козел отпущения», мы сумели вас убедить?
«Дело в том, что в разгар борьбы за ликвидацию кулачества как класса на основе сплошной коллективизации в коммуну пробралось несколько кулаков. Некоторые из них вскоре заняли руководящие посты в коммуне: один, примазавшийся к партии, был членом правления и секретарем ячейки КП(б)У, другой — тоже членом правления, третий — председателем ревкомиссии.
