Спальня, в которой ты, он и я - Эмма Марс

– Может, и так. Но в какой мере это касается нас, вас и меня?

– Потерпите еще некоторое время, я дам исчерпывающий ответ. Вы сами увидите.

Он опять склонился к микрофону, его губы почти коснулись перегородки между передним и задним сиденьями:

– Ришар, прошу, вы не могли бы поторопиться? Спасибо.

В то же мгновение скорость увеличилась, мы пронеслись мимо вереницы автобусов, оставив позади скопление машин, сгрудившихся на улице Сент-Антуан, и на полной скорости выскочили на улицу Риволи, не опасаясь полицейских патрулей, нередких на этом участке дороги.

Он сам, его взгляд, тембр голоса, его запах, небольшое расстояние между нами в салоне автомобиля, его руки, свободно лежащие на тонкой коже сиденья, а ведь они могли бы касаться и другой нежной кожи… Мне стало очень душно, я задыхалась и потому, набравшись решимости, опустила наполовину окно со своей стороны, чтобы струя свежего воздуха привела меня в чувство. Надо взять себя в руки, вернуть самообладание. Нельзя позволить себе оказаться во власти головокружительной слабости.

– Ну, хорошо, посмотрим, – согласилась я. – Но с одним условием: вы все мне расскажете про Аврору, и без врак. Я хочу знать об обстоятельствах ее смерти. Мне нужна правда, Луи, и ничего, кроме правды.

Он посмотрел на меня с некоторым удивлением – неужели я в первый раз назвала его по имени? – и даже с оттенком уважения. С глубоким уважением, я бы сказала, так как в его взгляде я прочитала настоящее и сильное чувство.

Новая волна захлестнула меня, и я не могла этому противиться. Я вдруг подумала, что в тесном и скрытом от посторонних глаз пространстве он мог бы уже тысячу раз, воспользовавшись удобной возможностью, просунуть руку под мои растянувшиеся от времени треники и забраться ко мне в трусы. От этой мысли мышцы влагалища непроизвольно сократились, и мне удалось расслабиться с большим трудом. Страшно представить, а что, если я вдруг начну потеть…

Это даже не сон, а так, скорее просто разыгравшееся от скуки воображение или нескромные мысли, что время от времени приходят мне на ум, когда я стою на светофоре или сижу в поезде метро на остановке. Они тут же рассеиваются, как только движение возобновляется.

В этот короткий промежуток времени я представляю себе, что у всех мужчин, которые меня окружают, одинаковые лица. Разумеется, сначала я выбираю самого симпатичного из них, копирую его лицо и мысленно приклеиваю ко всем остальным, чтобы они все были в равном положении перед моим желанием. Когда все они одинаковые, никто больше не вызывает у меня отвращения, каждый кажется достойным того, чтобы я ему отдалась. И хотя я чувствую, что они разные, не похожие друг на друга, полные всяких специфических особенностей, будь то запах или гладкость кожи, передо мной они все на одно лицо. Когда они таким образом обобщены, но, тем не менее, многочисленны, я не испытываю никакого стыда, готовая позволить им лапать меня, трогать за всякие места, я даже представляю, как они пальцами или пенисами проникают в меня по очереди.

Каждый следующий член, который я принимаю, мне кажется крепче и объемнее, чем предыдущий. Когда, очнувшись от этих мыслей, я прихожу в себя, то испытываю неловкость от того, что у меня недостаточно дырочек, чтобы удовлетворить желание всех. Мне неудобно перед ними, я краснею и ухожу с мокрыми штанишками, на прощание мысленно обещая им, что в следующий раз постараюсь быть лучше.

(Рукописные заметки от 11/06/2009, написано моей рукой.)

Однако, кроме легкого пожатия руки, Луи больше не позволил себе прикоснуться ко мне. Да, надо признать, что в своей манере, сотканной из противоречий и резких перепадов настроения, этот человек все-таки испытывал ко мне уважение. Или же проявленную им сдержанность следует расценить как еще один способ, более изощренный, кстати сказать, обладать мною таким образом и в тот момент, когда ему придет охота, а не только тогда, когда обстоятельства этому способствуют?

– Мы уже подъезжаем, – тихо произнес он, провожая нетерпеливым взглядом картины городского пейзажа. – И вы увидите: то, что я собираюсь продемонстрировать, должно удовлетворить ваше любопытство.

Пока еще я не могла уловить связи между Тюильри и смертью Авроры. Сжавшись в комочек на заднем сиденье, я не стала задавать ему лишних вопросов. Ну и к лучшему. Так как единственное, что сейчас могло сорваться с моих губ, – это призыв, звучавший во мне как набат: обними меня, возьми меня, избавь от мудреных разговоров и, наконец, дай то, в чем упорно отказываешь при каждой встрече!

Слева от нас потянулись серые строения Лувра, и после нескольких сверхмощных ускорений мы, миновав королевский дворец, въезжали через зеленые ворота, образованные фигурно подстриженной живой изгородью, в сад Тюильри, уголок зелени и покоя, вписанный в архитектурный ансамбль центра столицы. Я знала, что когда-то здесь все было иначе. Там, где сейчас растут деревья, раньше стоял королевский дворец Тюильри, сожженный в 1871 году восставшими коммунарами.

– Если кому-то хочется издалека намекнуть о своем характере и привычках, – продолжил разговор Луи, – он может предложить вместо себя исторический персонаж, с которым себя идентифицирует. Это весьма любопытное занятие.

Как издалека он заходит, пытаясь вовлечь меня в новую игру! Я решила не противиться и поддержать его очередную прихоть, умышленно прибегнув к пикантным фривольностям, которые он обожал:

– Мне лично всегда казалось, что ближе всего мне по духу Нинон де Ланкло… Хотя очень может быть, я о себе слишком высокого мнения.

Скрещенные руки Луи теперь наконец обрели покой у него на груди, ревниво удерживая друг друга, чтобы в случае надобности помешать сопернице потянуться ко мне.

– Дэвид, к примеру, – продолжал он свои рассуждения, не придав значения моей ремарке, – обладает качествами, характерными для Бонапарта. Харизматичный, волевой, воин-завоеватель… Мужчина, готовый добиваться своего в открытом бою. Человек, которому все удается, или почти все.

За высоким стилем хвалебных слов скрывалась едва заметная критика, а точнее – непонимание натуры, столь отличной от его собственной. Но я не могла не отметить, что сравнение имеет право на существование, если только не учитывать физическую составляющую, ласковую и приветливую у Дэвида, суровую и нервную – у французского императора.

Автомобиль притормозил и остановился на углу улицы Риволи и проспекта Лемонье, который проходил по саду Тюильри. По-прежнему держась от меня на почтительном расстоянии, Луи продолжал свои заумные речи, попутно ликвидируя пробелы в моих знаниях по истории: