Записки бывшего милиционера - Эдуард Скляров

Конечно, далеко не каждый в этом возрасте имеет уже 9-летний стаж руководства одной из областных милицейских служб, но я был уверен, что это далеко не предел моих сил, опыта и знаний, их у меня было на более высокий статус, чем моя должность. Но отсутствие «мохнатой» руки, неумение и нежелание быть нужным человеком для своих начальников в личном плане, невозможность и нежелание делать подношения да плюс к этому огромная подверженность моей службы различным чрезвычайным происшествиям, несомненно, сказались негативно на моём карьерном росте. Согласитесь, что в несколько раз большее (чем в других службах) количество личного состава, патрульно-постовая служба с её милиционерами, конвоирование и охрана задержанных и арестованных, у которых только одно на уме — как бы сбежать, разрешительная система с её опасными объектами и сотней тысяч только зарегистрированного оружия (не говоря о «мётлах», которые тоже «раз в год стреляют») и т. п. объективно должны изобиловать различными происшествиями, и каждое из них, при чьей-то заинтересованности, — это повод для отрицательной оценки моей работы как руководителя.

В связи с этим хотел бы привести пример одного из ЧП, характерных для моей службы.

В 1982 году в Ненецком окружном отделе милиции на несколько сотен человек был только один ненец по фамилии Выучейский, причём он был принят на службу по настойчивой рекомендации окружного комитета комсомола. Был он назначен милиционером по внутренней охране здания окружного комитета КПСС. Этот единственный в местной милиции ненец умудрился во время одного из своих ночных дежурств принести на пост бутылку водки и бутылку вина. Вино тут же выпил сам, а на водку вызвал на пост своего друга, вместе и напились. А потом — пьяная демонстрация пистолета, передёргивание затвора, выстрел — и друг мёртв. Но единственное, что волновало Выучейского и о чем он постоянно просил следователя, — это не исключать его из комсомола. Вот такие кадры работали в моей службе. И за каждую такую дурость каждого подобного милиционера или офицера я мог быть привлечён к ответственности.

Поэтому, конечно, риск ответственности в такой службе был значительно выше, чем, например, в паспортной службе. Большая часть ЧП никак не зависела от моего отношения к тем или иным служебным вопросам. К этому следует добавить, что зачастую непосредственные виновники этих ЧП вообще не состояли в штатах, подчиняющихся мне.

И позже, стоило мне в очередной раз приблизиться к решению вопроса о дальнейшем продвижении по службе — то ли в порядке назначения в другую службу с повышением, то ли в форме перевода в МВД, а то и в другой регион Союза (было и такое), — как непременно происходило очередное ЧП, и я вновь откатывался на исходную позицию. Вопрос о карьерном продвижении попросту исчезал.

Приведу ещё один пример, правда, дутого ЧП, но которое отразилось на мне.

Где-то в один из дней этого периода из МВД начальнику УВД Панарину позвонил Бурцев, тот самый, по инициативе которого мне ранее было объявлено неполное служебное соответствие (об этом я расскажу в следующем разделе). Теперь он предъявил претензии по поводу пяти человек, которые содержались в приёмнике-распределителе сверх установленного срока, то есть более 30 суток, о чём он узнал из справки какого-то проверяющего (причём даже не по линии моего отдела). Этот приёмник-распределитель непосредственно подчинялся отделу ООП. Без тени сомнения Бурцев заявил, что я за это заслуживаю увольнения, и потребовал от Панарина решить этот вопрос. Не знаю, где я Бурцеву перебежал дорогу, но при проверке этих фактов выяснилось, что двое из пяти содержались в приёмнике сверх срока с письменной санкции прокурора, а трое числились за судом, дооформлялись документы на их отправку в ЛТП по решениям суда. При этом Бурцев знал о такой вынужденной практике (повсеместно по Союзу) в отношении определённой категории лиц в связи с неурегулированностью вопроса законодательно, то есть существовал пробел по вине законодательной и исполнительной власти, в том числе по вине самого Бурцева как руководителя министерского уровня, который курировал спецприёмники и от которого зависело правовое урегулирование этого вопроса. При необходимости для расправы над каким-либо сотрудником вынужденное решение этого пробела на местах использовалось как грубейшее нарушение законности, которой в стране в то время, как и ранее, не пахло. Претензия оказалась надуманной, несомненно, преднамеренной, и нетрудно это было доказать, но какой нервотрёпки мне это стоило, да плюс пятно в моем послужном деле.

Более того, представьте, что я, действуя строго по инструкции, обнаружив в приёмнике-распределителе вышеуказанных пятерых лиц, дал бы команду немедленно их освободить, несмотря на санкции прокурора и решения суда. Да меня самого прокурор за это посадил бы за решетку! Вот в таких условиях и работал. Куда ни кинь — всюду клин.

Беда даже не в том, что не было продвижения вверх, но девять лет на одной и той же должности, когда тебе известно практически всё, что только может быть известно в этой службе, когда ты можешь просчитать любые события и их последствия (по службе) порой задолго до их возникновения, когда нет никакой новизны, становится неинтересно работать, нет условий для совершенствования чего-либо, а это всегда отличало мою работу, будь я слесарем-строгальщиком в механическом цехе обувной фабрики, солдатом, слушателем в академии, а тем более руководителем целой областной службы.

Поэтому неудивительно, что в своём стремлении к переменам я дошёл до того, что втайне от Елены написал рапорт об отправке меня в Афганистан, прошёл медкомиссию — врачи заверили, что у меня со здоровьем всё в порядке, — и стал ждать предписания из МВД. И это, кстати говоря, при всём моём крайне отрицательном отношении ко всему, что происходило в Афганистане. Но я больше не мог мириться со своим положением. Нужны были какие-то перемены, может быть, и таким неординарным способом. Через месяц я узнал, что медкомиссия УВД, не поставив меня в известность, по какой-то причине изменила своё заключение о моём здоровье и отказала мне в командировке в Афганистан под предлогом наличия у меня облитерирующего эндартерита, который мне ставили ещё за пять лет до этого, но так и не смогли подтвердить. Знаю, что это заболевание сосудов бывает, как правило, у курильщиков, я же никогда в жизни не курил. Не исключено, что отказ в командировке в Афганистан явился для меня благом. Ведь неизвестно, какой сюрприз ждал меня в этой несчастной стране.

Ошибочный, даже предположительный, диагноз (эндартериита у меня, слава богу, нет до сих пор) сыграл в дальнейшем свою негативную роль в моей судьбе, когда я после депутатства хотел вернуться в органы внутренних дел.