Эхо - Дун Си

свои баллы. В учебной части я сразу увидел ее, она радостно расплылась в улыбке, словно дожидалась именно меня. Крепко пожимая мне руку, она сказала: «Поздравляю, поздравляю». Услышав такое, я даже испугался, решив, что мой план провалился, но когда она продолжила, я тут же успокоился. «Талантливые люди с древних времен подвергались гонениям, – сказала она, – а сынки богатых родителей редко достигают высот. Билл Гейтс никаких университетов не кончал, но это ничуть не помешало ему стать самым богатым человеком в мире. Пу Сунлин десятки лет проваливал экзамены, но это ничуть не помешало ему написать всем известные „Странные истории из кабинета неудачника“». Я спросил, куда поступила она. Оказалось, что в педагогический. Ну вот и пришло время понять ее истинные намерения, подумал я. «Хотя ты никуда и не поступил, это никак не повлияет на наши чувства», – произнесла она. Вместо слова «дружба» она сказала «чувства», и тогда я уверился в том, что она и правда была в меня влюблена.

Она уехала в административный центр учиться, а я туда же, но работать. Как-то раз ближе к вечеру я вместе с остальными рабочими устроился на стройплощадке поужинать, это был самый счастливый момент дня. Только представьте – несколько сотен мужиков сидят на корточках с миской в руках, народу тьма-тьмущая, чавканье стоит такое, что воздух сотрясается, – и тут появляется красивая девушка. Все замерли, на стройплощадке смолкли все звуки, а эта девушка возьми да крикни в толпу: «И Чуньян…» Я очнулся, только когда услышал свое имя. Оказывается, это Се Цяньцао. Я поднялся, она пошла ко мне, для нее тут же расчистили проход. Когда она поравнялась со мной, народ заколотил палочками по мискам и дружно закричал: «Це-луй! Це-луй!» У меня от смущения едва не выскочило сердце, я готов был провалиться сквозь землю. Она же держалась очень естественно и даже одарила меня звучным поцелуем в щеку. Вокруг тут же последовали крики одобрения, палочки подняли невообразимый шум, как будто поцеловали не только одного меня, а заодно и всех остальных. Она взяла меня за руку и потянула за собой сквозь толпу, мы напоминали идущих по красной дорожке кинозвезд.

После этого едва у меня выдавалось свободное время, я спешил к ней в кампус. Если у нее шли занятия, я оставался ждать под окном. Каждый раз в такие моменты из окна вылетал бумажный самолетик; покружив в воздухе, он приземлялся аккурат передо мной. Я его подбирал и разворачивал, всякий раз удивляясь посланиям: «Я люблю тебя столько секунд, сколько ты меня ждешь, одна секунда длится сто лет»; «Любимый, я сижу в третьем ряду, не заглядывайся на других девушек»; «Окно похоже на картину, и в центре нее стоишь ты». Эти прекрасные послания заметно укорачивали время моего ожидания и делали его сладостным. Когда звенел звонок, она вылетала самая первая и мчалась ко мне, широко распахнув руки. Она обнимала меня крепко-крепко, не обращая внимания на взгляды учителей и одногруппников. Она приглашала меня с собой в столовую, в аудиторию, мы гуляли по кампусу, держась за руки, и ей было на всех наплевать. Завидев кого-то из знакомых, она намеренно принималась меня целовать, переживая, что кто-то не знает, что у нее есть парень.

Ей нравились мои стихи, она читала их все, показывала своим учителям и одногруппникам; те, кто их слушал, отзывался о них наилучшим образом. Я писал каждый день, где бы ни находился: на строительных лесах, штукатуря стены или у кого-то дома, укладывая плитку. Что-то я сочинял наяву, что-то – прямо во сне, при этом все стихи я посвящал ей. Я писал об ее иссиня-черных волосах, о блестящих глазах, о влажных губах, об упругих грудях, об изящной фигуре и нежных руках. Про руки я писал больше всего, сравнивал их то с весенним ветерком, то с водяными змеями, то с пылким пламенем, то с ласковым ручейком. Эти руки гладили меня не только вживую, но и в стихах – вживую они гладили мою грудь, а в стихах – касались моего сердца, сколько раз я чувствовал, что от ее прикосновений растворяюсь, словно лед.

И вот настал момент, когда, вдохновленный сборником «Триста танских стихов», я тоже написал ровно триста стихотворений. Триста стихотворений остались в наследие от целой династии Тан, а тут ровно столько же выдал я один, и эта мысль особенно грела мое сердце. Все эти стихи я объединил под названием «Триста стихов, посвященных Се Цяньцао» и подарил ей.

Она обошла несколько издательств, но желающих напечатать сборник не нашлось. Она сказала, что такие прекрасные стихи нуждаются в должном оформлении, поэтому сама сделала для них титульный лист и отнесла в небольшую типографию, в которой договорилась с директором о печати. Тот оказался любителем поэзии. Посмотрев на стихи, он кивнул и даже согласился предоставить бумагу; единственным условием было то, что печатать сборник мы должны были сами после окончания рабочей смены.

Два дня она ходила в цех, чтобы освоить печатный станок, и вот как-то вечером, дождавшись положенного времени, мы пришли в цех, чтобы напечатать сборник. Наблюдая за тем, как рукописная копия страница за страницей обретает жизнь в типографском обличии, я трепетал одновременно от волнения и испуга, словно совершал нечто непотребное. Пока я переживал потрясение, в лотке закончилась бумага. Се Цяньцао отключила станок, чтобы подложить бумагу, но механизм вдруг заработал и затянул внутрь ее правую руку, да так, что вся кисть ушла внутрь целиком.

Я отчетливо видел, как она отключала станок. Как так вышло, что он неожиданно взял и заработал? Я никак не мог этого понять, голова моя едва не разрывалась от разных мыслей. После этого мне часто мерещилось, что выключатель нечаянно нажал я. Чем больше я об этом думал, тем сильнее мучился, чем сильнее мучился, тем больше чувствовал, что я у нее в долгу.

Чтобы хоть как-то утешить, ее я сказал, что самые красивые на свете женщины – это женщины без рук. «И кто же именно?» – спросила она. «Ты и Венера». На ее лице промелькнула вымученная улыбка: «Ты бы женился на Венере?» – «Да», – ответил я. Но она тут же сказала, что больше не сможет быть моей девушкой.

На следующий день она пропала. Я не смог до нее дозвониться и отправился в женское общежитие. Соседка Се Цяньцао сказала, что та бросила учебу, после чего передала оставленный ею подарок. Я открыл коробочку, там лежала бронзовая статуэтка Венеры. Я позвонил ей домой, трубку взял ее отец, он был очень зол и заявил, что у него нет дочери. Директор нашей школы вдруг отказался от собственной дочери, и только потому, что, во-первых, ему претила сама мысль, что дочь влюбилась в неугодного ему парня, а во-вторых, он не хотел принимать жестокую правду о том, что теперь его дочь калека.

– У Се Цяньцао руки были грубыми? – спросила Жань Дундун.

– Нет, она же дочь директора, ее руки никогда не знали работы.

– Но в стихотворении ты написал, что ее пальцы так же грубы, как твои.

– Это вымысел. Вы бы, к примеру, поверили, если бы руки, которые касались меня, были нежными? Хотя это так и было, но выглядит неубедительно.

– Где рука Ся Бинцин?

– В реке.

77

Проведя дополнительное расследование, Жань Дундун выяснила, что Се Цяньцао, о которой ей рассказывал И Чуньян, не существует. У директора школы, в которой он учился, и правда была фамилия Се, но вот его дочь звали Се Жуюй. В настоящее время Се Жуюй преподавала в одной из городских школ, она рассказала, что И Чуньян действительно учился с ней в одном классе, но за одной партой они никогда не сидели и никакой любви между ними тоже не было, не говоря уж про историю с кроссовками. «Он производил впечатление неряхи, вместо стрижки