Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

С течением времени, когда его усердие начало слабеть, он всё ускорял процедуру суда и, пропуская дела одно за другим, гордился количеством их, рассмотренных в каждом заседании. После такого удачного дня он возвращался вечером домой с чувством удовлетворения и сознанием, что он заслужил одобрение своих сограждан.

А в этот вечер, когда он шёл с рудника домой по Каупен-стрит, на лице его было написано ещё большее, чем обычно, довольство собой. Это гордое чувство было вызвано принятым сегодня решением относительно прокладки новой дороги в «Нептун». Месяц за месяцем он сетовал на то, что доступ в «Парадиз» преграждён обвалом, но не мог решиться на большие затраты, которых требовало проведение нового штрека через подмытую водой твёрдую породу. Наконец, теперь, представив куда следует свои веские соображения, он получил разрешение отнести расходы по прокладке дороги в «Парадиз» за счёт будущих поставок государству угля из «Парадиза». Новая дорога была оплачена ещё до её прокладки. Ничто не могло помешать увлекательному процессу накопления «прибылей военного времени». Цена на уголь поднялась ещё на десять шиллингов за тонну, и Баррас богател на «Нептуне» скорее, чем он когда-либо мог себе представить. В глубине души он тайно упивался сознанием своего богатства, это сознание поддерживало его как наркотик.

Он не был скуп, он просто знал цену деньгам. Он любил тратить их, ему доставляла почти детское удовольствие мысль, что истратить пять фунтов для него всё равно, что истратить пять пенсов. И то возбуждение, в котором он теперь постоянно находился, вызывало потребность в мелких тратах, чтобы жизнь, открывавшая ему столько возможностей не прошла буднично, без всяких событий. У него появилась страсть приобретать. В «Холме» уже произошли разительные перемены: новая мебель, ковры, новый граммофон, автомобиль, роскошные новые кресла, специальный аппарат для смягчения питьевой воды, электрическая пианола, заменившая старый американский орган. Знаменательно, что картин он больше не покупал. Это он делал только в те времена, когда меньше давал волю своей страсти к приобретению. Правда, его и сейчас ещё тешило сознание, что он владеет «сокровищами искусства», и он частенько повторял с довольным видом: «мои картины — целое состояние», но в годы войны он этой своей коллекции не умножал. Теперь его привлекало больше все вычурное, вкусы его стали примитивнее и неустойчивее. Он покупал под влиянием прихоти; у него появилась настоящая страсть к выгодным покупкам «по случаю». Он стал постоянным посетителем Тайнкаслского Пассажа, где было множество лавок антикваров и старьёвщиков, и из этих экспедиций он всегда возвращался домой с триумфом, таща какую-нибудь покупку.

Подарки, которые он делал Гетти, были в таком же роде. Это были не прежние простые знаки отцовской привязанности, не конфеты, духи или перевязанная лентами коробка носовых платков, а подношения совсем иного характера.

Подумав о Гетти, Баррас самодовольно усмехнулся. Почти незаметно он привык смотреть на Гетти как на нормальное развлечение после тяжких трудов. Гетти ему всегда нравилась. Ещё в те далёкие времена, когда она, двенадцатилетняя девочка, вскакивала к нему на колени и просила «прозрачную тянучку», — так она называла пастилки, которые он всегда носил в жилетном кармане, — он испытывал к ней странное влечение. Он вдыхал исходивший от неё запах мыла и свежей, хорошо вымытой кожи и думал о том, что из Гетти выйдет славная жена для Артура. Но теперь, после позорного поведения Артура, всё изменилось. Перемена произошла в то воскресенье, в столовой «Холма», когда Гетти, зарыдав, позволила Баррасу утешать себя. С этой минуты Баррас принялся «искупать» прегрешение Артура. Предлогом служило сострадание к Гетти. Нужно было загладить обиду, развлечь Гетти, и когда произошла окончательная катастрофа — заключение Артура в тюрьму, — заставить её не думать об этом. Всё это отвечало настроению Барраса и увлекало его тем сильнее, чем больше возрастало это новое, постоянно подхлестывающее его беспокойство. Он стал заметно франтить, переменил портного, носил шёлковые галстуки и носки; у него вошло в обыкновение заезжать в Стэрроксу на Грэйнджер-стрит делать себе массаж лица и электризацию головы для укрепления волос.

Мало-помалу он стал приглашать Гетти в театры и рестораны уже с некоторой нарочитой мужской галантностью. Сегодня вечером она должна была идти с ним в Королевский театр смотреть новое обозрение «Зигзаг».

От предвкушения этого у Барраса сердце прыгало, пока он шёл по дорожке к дому и входил в переднюю. Он пошёл прямо наверх, принял ванну, вытянувшись во весь рост в горячей воде, от которой шёл пар, и наслаждаясь сознанием своей мужской силы. Затем тщательно оделся и спустился вниз, чтобы выбрать себе цветок в петлицу.

В оранжерее он встретил тётушку Кэрри, которая только что кончила растирать спину Гарриэт и шла в огород нарезать спаржи. С тех пор как началась война, огород стал предметом особых забот тётушки Кэрри. Она распространила свою деятельность также на разведение кур и уток, так что когда были введены для всех «постные» дни и нормировка продуктов, когда множество людей часами простаивало в очередях за несколькими фунтами картошки, или кусочком мяса, или парой унций маргарина, — стол «дорогого Ричарда» всегда изобиловал превосходной пищей.

При входе Ричарда тётушка Кэрри подняла глаза и шепнула:

— У вас сегодня был трудный день, Ричард.

Он посмотрел на неё милостивее обычного:

— Я решил провести новую дорогу в «Парадиз», Кэролайн.

— О Ричард! — Его милостивая откровенность привела тётушку в трепет. — Как это хорошо!

— Теперь можно будет извлечь из шахты тех десять человек, — сказал он серьёзно. — Это-то меня и радует, Кэролайн.

— Да, понимаю, Ричард.

— Необходимо будет устроить торжественные похороны. Я об этом позабочусь. Надо почтить их память.

Тётя Кэрри утвердительно наклонила голову. Она направилась к двери.

— Я хочу нарезать для вас спаржи к обеду. Это первая в нынешнем сезоне.

Она напряжённо ожидала: Ричард всегда хвалил её за отличную спаржу.

Он кивнул головой.

— Да, кстати, оставьте сегодня в столовой несколько сэндвичей, Кэролайн. Возможно, что я вернусь поздно. Я еду с Гетти в театр.

Тётя Кэрри покраснела, и её сердце под вылинявшей шёлковой блузкой покатилось вниз, прямо в старые рваные садовые башмаки. Она ответила дрожащим голосом: «Хорошо, Ричард». — И вышла в сад.

Она резала спаржу, а на душе у неё было тревожно. В довершение «несчастья с Артуром» (это было совершенно в духе тётушки — смягчить таким двусмысленным выражением арест Артура) её ужасно волновали отношения между Гетти и Ричардом. Разумеется, Ричард был вне подозрений. Но в Гетти тётушка Кэрри была теперь не слишком уверена; все эти подарки в последнее время вызывали у неё опасения. Временами тётя Кэрри почти ненавидела Гетти.

Весь вечер она не могла отделаться от беспокойства и не решалась лечь спать до возвращения Ричарда.

Он вернулся около одиннадцати. И Гетти приехала с ним. Он предложил ей прокатиться с ним на свежем воздухе после духоты в театре. А из «Холма» Бартлей отвезёт её домой.

Они вошли в гостиную, оба в прекрасном настроении.

— Оставаться у вас долго я не могу, — весело объявила Гетти. Она взяла папиросу, предложенную Баррасом, уселась на ручке кресла и лениво болтала одной из своих стройных ножек, перекинув её через другую.

— Не хочешь ли сэндвич? — блаженно улыбаясь, предложил Баррас. И вышел в столовую за подносом с закусками, приготовленным тётей Кэрри.

Ему явно не хотелось отпускать Гетти. И он не спрашивал себя, почему. Он всегда считал себя человеком нравственным и довольствовался механическим утолением своих физических потребностей у источника законной любви, наверху в спальне. Но со времени катастрофы он стал другим человеком. Он жил какой-то напряжённой жизнью, кровь лихорадочно билась в его жилах. Он переживал последнюю вспышку молодости. Порою ощущение физического благополучия достигало необычайной остроты. Правда, раз или два с ним случались такие сильные головокружения, почти обмороки, что он шатался и хватался за мебель, чтобы не упасть. Но он был уверен, что это пустяки, совершенные пустяки: никогда в жизни он не чувствовал себя лучше.

Он вернулся в гостиную.

— Вот, закусывай, дорогая.

Гетти молча взяла сэндвич с ломтиком цыплёнка.

— Что-то ты очень притихла, — заметил он, несколько раз украдкой бросив взгляд на её нежный профиль.

— Разве? — отвечала она, отводя глаза в сторону.

Сосредоточенное восхищение, выражавшееся на лице Барраса, вдруг обеспокоило Гетти. Перемены в нём нельзя было не заметить. Вот уж несколько дней его обращение с ней, знаки внимания и частые подношения предвещали что-то новое, и это совсем не нравилось Гетти. Это ей было не по вкусу. Она хотела бы всегда пользоваться преимуществами своего положения и ничего не давать взамен. Во-первых, Гетти, по её собственному выражению, была честная девушка. В сущности, у неё не было никаких моральных принципов, но она оставалась чистой, потому что это было выгодно, от греха её оберегала высокая рыночная стоимость её девственности. Она имела твёрдое намерение «сделать хорошую партию», выйти замуж так, чтобы брак принёс ей богатство и высокое положение в обществе, и отлично понимала, как важно для этого сохранить девственность. Это ей было легко, так как, вызывая в других чувственные желания, она сама не знала их (её сестре Лауре досталась, видно, двойная порция). Вначале внимание Барраса льстило Гетти и служило ей утешением. Арест Артура нанёс ужасный удар её тщеславию и разом вычеркнул Артура из её радужных планов будущего. Теперь она ни за что не выйдет за него замуж, никогда, ни за что! Сочувствие его отца она принимала как нечто естественное; уже одно то, что её встречали с ним в публичных местах, должно было чрезвычайно способствовать «спасению её репутации». Они объединились против жалкого человека, который таким постыдным образом опозорил их.