Крутая волна - Виктор Устьянцев

Он долго бродил меж серых, мрачных домов, пока не вышел на набережную, дохнувшую на него холодом и ветром. Постепенно сознание его начало проясняться, и~~в нем отчетливо проступила более спокойная мысль: «Завтра с утра отпрошусь с занятий, пойду сразу к Михайле в Смольный, там должны знать».

Он повернул в сторону биржи, шаги его гулко откликались в камне пустынной набережной, их эхо успокаивало и обнадеживало. Гранитные сфинксы возле Академии художеств тоскливо взирали на изъеденный туманом, ноздреватый лед Невы, а с противоположного берега навстречу им вставал на вздыбленном коне бронзовый Петр.

Должно быть, отец все‑таки поругал Сиверса, и с очередной партией раненых Наташу отправили в Петроград, в клинику профессора Глазова, где ей и велено было остаться. Там действительно не хватало сестер, и профессор в ответ на прось — бу отпустить ее сурово сказал:

— Здесь тоже фронт, милочка.

Он не узнал ее, и Наталья не стала напоминать, полагая, что сама увидит Ирину, поскольку ту тоже направили сюда по предписанию. Но прошел день — другой, а Ирина не появлялась, и Наташа, подумав, не случилось ли с ней что, спросила профессора:

— Александр Владимирович, а где ваша дочь Ирина?

— А вы ее знали? — обрадованно спросил профессор.

— Мы с ней в Гатчине вместе были.

— Да — да, теперь я припоминаю, вы были при операции этого Петра Шумова. Так вот, Ирина уехала с ним на Урал.

— Они что… поженились?

— Что вы, что вы! — Профессор испуганно замахал руками, будто отгонял это невероятное предположение, — Он же в два раза старше ее. И вообще… Она лишь сопровождает его.

— Как же вы ее отпустили?

— Вот так и отпустил, старый дурак! Думал, как лучше, а вышло наоборот. Вот уже месяц ничего не знаем о ней. — Он груётно покачал головой, весь как‑то съежился и мгновенно постарел лет на десять.

— Ничего, обойдется, — попыталась утешить Наташа.

— Да — да, обойдется, — рассеяно и совсем неуверенно подтвердил профессор.

— Так я пойду градусники ставить, — сказала Наташа, догадываясь, что профессору сейчас не до нее.

— Да, пожалуйста… Впрочем, постойте. Вы не могли бы оказать мне небольшую услугу? Понимаете, моя жена… ну, словом, ее это страшно огорчило. Так вот, не могли бы вы вечером пое хать к нам? — Во взгляде профессора было столько мольбы и отчаяния, что Наташа не смогла ему отказать, хотя именно сегодняшний вечер у нее был занят: они с отцом должны были поехать в Парголово за козьим молоком, которое ему прописали врачи.

После работы Наташа с Глазовым поехала к нему домой. Александр Владимирович почему‑то волновался, никак не мог попасть ключом в замочную скважину и, заметив, что Наташа смотрит на темную полоску на двери, пояснил:

— Тут раньше табличка висела. — Наконец он справился с замком и, открыв дверь, жестом пригласил Наташу войти. — Раньше мы занимали всю квартиру, теперь она именуется коммунальной, по одной комнате занимают Пахом и Евлампия, впрочем, они тут и жили. Люди добрые и тихие, раньше они служили у нас, теперь Пахом работает истопником в какой‑то большой конторе, а Евлампия в той же конторе уборщицей. Вот эту комнату— раньше она была столовой — занял весьма странный субъект по фамилии Пупыркин. Выдает себя за поэта какого‑то нового направления, но, по — моему, первостатейнейший авантюрист. Нет, он не слышит, в это время он разносит свои вирши по газетам и журналам. И вот что удивительно: его иногда печатают! Вот сюда, пожалуйста. — Александр Владимирович распахнул стеклянную дверь в большую круглую комнату и крикнул: — Танюш, у нас гости!

Из боковой двери, выходившей в круглую комнату, по — видимому гостиную, показалась маленькая белокурая женщина, несмотря на возраст, все еще очень красивая, пожалуй; Ирина похожа именно на нее. Скользнув беглым взглядом по

Наташе, она вопросительно посмотрела на профессора.

— Это Наташа Егорова… — Александр Владимирович слегка подтолкнул Наташу к жене и поспешно сообщил: —Знаешь, Танюша, она была с Иришей в Гатчине и знает того самого Петра Шумова… А это, как вы, очевидно, догадываетесь, моя жена Татьяна Ивановна.

— Очень приятно. — Татьяна Ивановна протянула Наташе руку. — Я очень рада, что Александр Владимирович привел вас. Садитесь вот сюда, здесь удобно.

Она села рядом с Наташей на диван и сразу засыпала ее вопросами:

— Вы знали Иришу? А почему я вас раньше не видела? И кто этот Шумов? И почему именно Ириша должна его куда‑то сопровождать? Куда? И вообще, надежный ли он человек?

Наташа даже растерялась от этого водопада вопросов и откровенно призналась:

— Я не знаю, с чего начинать.

— Да — да, Танюша, нельзя все сразу, — попытался прийти ей на помощь Александр Владимирович.

И тут же на него обрушился град распоряжений.

— Ив самом деле, давайте по порядку. Саша, будь добр сказать Евлампии, чтобы вскипятила самовар, пусть Пахом сходит в лавку Лавренева, прикажи подать нам чего‑нибудь легкого…

— Танюша, какой Пахом, где Евлампия? — с мягким упреком напомнил Александр Владимирович.

— Ах да, я все время забываю! — спохватилась Татьяна Ивановна. — Пойди на кухню и поставь чайник. Да, спички в буфете, я их спрятала от этого Прыщева, он много курит, и притом какой‑то ужасно вонючий табак.

— Не табак, а махорку, и не Прыщев, а Пу- пыркин. Симеон Пупыркин, — поправил Александр Владимирович, доставая из буфета спички.

— Ну все равно. Так вы, пожалуйста, рассказывайте, — попросила Татьяна Ивановна Наташу. — Начните с самого начала, так лучше.

— Мы познакомились с Ириной в Гатчине, — начала рассказывать Наташа так, как будто отвечала урок. Татьяна Ивановна нетерпеливо перебила ее:

— Это я уже знаю.

Наташа даже растерялась и попросила:

— Вы уж, пожалуйста, не перебивайте меня. — И рассказала, как познакомилась с Ириной, не. забыла упомянуть, правда вскользь, о том, как устроила им с Гордеем сцену ревности.

— Да вы его знаете, он у вас был, матрос такой широкоплечий, он оставлял у вас раненого товарища.

— Да, помню, как же, помню. Он такой крупный и совершенно неуклюжий, как медведь. Они же о чем‑то поспорили с Павлом, не помню уж, о чем именно. — По лицу Татьяны Ивановны пробежала тень, но она тут же встряхнулась, согнала ее и спросила: — Так этот Шумов, с которым поехала Ирина, его брат или отец?

— Его дядя.

— Ага, теперь понятно. Он лучше или хуже племянника?

— В каком смысле? — не поняла Наташа.

— Ну этот, которого я видела, очень наивный и чистый, хотя неуклюж и совсем невоспитан. Я только не понимаю, зачем им надо в кого‑то стрелять, кого‑то свергать, ей — богу, и без этого все было не так плохо, а теперь вот какой‑то пройдоха Топыркин ворует в кухне спички. Да, так на чем мы остановились? Ах да, вы сказали, что это его дядя. Ну и что?

— А то, что они оба очень чистые и борются за очень чистые идеалы! — резко сказала Наташа. — Именно это и привлекло вашу Ирину.

— Не знаю, не знаю, какие у них могут быть идеалы. По — моему, идеалы могут быть только у интеллигенции. А Ирина еще девочка, ей бы в самую пору о замужестве думать. Вот вы хотите выйти замуж?

— Не знаю, — ответила Наташа, застигнутая вопросом врасплох. Ход мыслей Татьяны Ивановны трудно было предугадать.

— Хотите! — убежденно сказала Татьяна Ивановна. — В вашем возрасте все хотят. Я тоже хотела. Вам кто‑нибудь нравится?

— Да. — Наташа решила быть откровенной до конца, — Тот самый матрос, который был у вас.

— Ну что же, он сильный, женщина должна ценить это прежде всего. Но, судя по всему, вы из интеллигентной семьи, такая воспитанная, а он мужик… Нет, я решительно не понимаю этого!

— Революция и мужиков сделает интеллигентами…

— Вот теперь вспомнила! — воскликнула Татьяна Ивановна. — Именно об этом они спорили с Павлом! — И вдруг поникла и разрыдалась, роняя сквозь слезы: — Господи, верни мне моих детей! Где они? Почему я такая несчастная? Кто в этом виноват? В чем я провинилась?

Из кухни прибежал встревоженный Александр Владимирович, стал утешать, поглаживая Татьяну Ивановну по спине:

— Ну, мамочка, не волнуйся, все Обойдется…

— Так я пойду? — спросила Наташа.

Александр Владимирович согласно кивнул, но

Татьяна Ивановна возразила:

— Нет, оставайтесь, пожалуйста! — Подобрала тонкими пальцами слезы со щек, высморкалась в платок и уже спокойно распорядилась: — Саша, подавай чай.

— Не вскипал еще.

— Тогда накрой стол.

Александр Владимирович засуетился, стал доставать из буфета посуду, уронил на пол тарелку, она разбилась, профессор растерянно смотрел то на жену, то на осколки и повторял одно и то же;

— Как же это, а?

— Ничего, посуда — это к счастью! — сказала Наташа, собрала осколки, расставила на столе чашки и блюдца и спросила: — Где у вас кухня?