Красные курганы - Валерий Елманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом те, кто все-таки успел подстеречь на бескрайних волжских просторах беззащитное торговое судно, успевали сто раз пожалеть об этом. Люди Константина безжалостно карали речных разбойников не только за урон, нанесенный русским купцам. Их совершенно не интересовала национальность пострадавшего. И кара за ущерб, причиненный какому-нибудь арабу или булгарину, была точно такой же – хорошая пеньковая веревка с мрачной петлей на конце.
Словом, всевозможные меры предосторожности были правильны. Константина поначалу и вовсе уговаривали не ездить. Все три дня – с той самой минуты, как он узнал, что Ростислава собирается принять постриг в новгородском Михалицком монастыре, и чуть ли не до той, когда он уже уселся в ладью.
«Слаб ты еще», – говорили ему, обещая раздобыть иную невесту, покрасивее и помоложе. Пытались запугать, уверяя, что если его признают, то живым из града не выпустят. В ответ же слышали лишь краткое «Нет!». А что ему еще сказать, когда красивее ее, может, и есть какая-нибудь на белом свете, а вот милее…
Лишь один-единственный раз он снизошел до пояснения, да и то лишь из уважения к сану и заслугам говорившего. Это когда воевода Лисуня побожился, что все сделает сам в лучшем виде и привезет ее прямо в Рязань в целости и сохранности.
– Невесту, Лисуня, всегда крадет сам жених, – ответил он.
Потому и с собой он взял не ростовчанина, как хотел вначале, а воеводу Золото, который, пожалуй, единственный изо всего окружения не промолвил ни слова.
Из той же предосторожности Константин взял с собой не богатыря Кокору, слава о котором после его удачного поединка с монгольским батыром Сеце-домохом разлетелась по всей Руси, а двух неприметных спецназовцев из оставленного Вячеславом десятка.
Они и здесь, в этой халупе, сторожились – и свет особо не палили, и выходили только по нужде. Единственный, кто ушел почти сразу и появился лишь поздним вечером, был Тимофей Малой. Купец пришел с радостной вестью.
Давняя его знакомая еще по Ожску, некогда румяная, золотоволосая Забава, а ныне строгая сестра Ефросинья, через которую он и узнал в свой прошлый приезд о том, что в их монастыре решила найти себе приют дочь Мстислава Удалого, согласилась помочь.
Не забыла монахиня мук неразделенной любви, из-за которых и надела на себя лет десять назад монашеское одеяние, и она пообещала сообщить Ростиславе о том, что ее хочет видеть князь Константин, и вызвать ее назавтра к вечеру в большой, хотя и запущенный монастырский сад.
Если бы не невинная хитрость лекаря, вовремя подсыпавшего чего-то сонного в вечерний настой, то князь навряд ли уснул бы. Он даже и после того, как выпил его, еще час ворочался, терзаемый многочисленными опасениями, но затем наконец-то забылся в тревожном, тяжелом сне.
Как он провел утро и день, он бы и сам не рассказал. Помнил лишь одно – минуты тянулись как часы, и казалось, что этому ожиданию так никогда и не наступит конец.
А Минька расстраивался не зря. Все получилось и впрямь совсем не так, как в красивой мелодраме или приключенческом боевике.
Не пришлось героически преодолевать стену – двухметровый бревенчатый забор, потому что князь – остальных сестра Ефросинья не пустила – как-то по-будничному зашел в приоткрытую неприметную калитку.
Не было и упоительного сражения с численно превосходящим противником по причине полного отсутствия оного. Да и само свидание, за которым Минька попробовал было подсмотреть в щелку калитки, тоже не впечатляло…
Пасмурное небо, моросящий уже третий день дождик, смачно чавкающая под княжескими сапогами грязь и сырой, пронизывающий до костей ветер, мрачно срывающий остатки мокрой листвы с деревьев.
А если бы Минька мог услышать их бессвязный лепет, то разочаровался бы еще больше.
– Ты?
– Я.
– Пришел?
– Да.
– Зачем?
– За тобой.
Юный изобретатель еще больше бы удивился, если бы услышал, как Ростислава, собрав воедино все остатки душевных сил и отчаянно взывая к суровому логичному рассудку, еще и противится из последних сил радостно бьющемуся сердцу, требующему совершенно обратного.
– А долг княжой?
– Он в том, чтоб быть со мной.
– Я ведь уже монахиня.
И вновь со стороны Константина не было никаких уверток. Он только удивленно спросил:
– Ну и что?
И правда, ну и что? Но Ростислава еще пролепетала, с трудом держась на подкашивающихся ногах:
– А обет богу?
– Он простит.
– Простит ли? – спросила она, хотя внутренне уже понимала, да какая ей разница, но еще произнесла умоляюще: – Грех ведь.
А в ответ убедительное:
– Наоборот. Бог есть любовь. Противясь любви, ты противишься богу.
Это потом он удивлялся сам себе – откуда что бралось, откуда появлялись самые нужные, самые правильные слова, а сейчас он просто говорил их, совершенно не задумываясь. Сам ли? А может, за него разговаривало сердце? Разве ответишь.
– Ты правду говоришь?
– Разве я могу тебя обмануть?
И тут обжигающая, неукротимая в своем неистовом натиске волна любви, да что волна – девятый вал – смыла, разметала в стороны все вопросы, и остались только одни ответы на них и два человека – одни посреди клокочущей стихии, противиться которой никому не под силу. Да они и не пытались…
А потом влюбленные медленно, ни на миг не отрывая друг от друга счастливых глаз, пошла к выходу, и спустя несколько минут унылый монастырский сад почти опустел. Почти, потому что у распахнутой настежь калитки еще продолжала стоять сестра Ефросинья.
Она неотрывно, до боли в глазах смотрела на удаляющуюся пару, бредущую по тихой, узенькой новгородской улочке. Ее сухие тонкие пальцы плавно и безостановочно чертили в воздухе крест за крестом, а губы почти беззвучно шептали:
– Благослови вас бог. Будьте счастливы… за меня и… за всех нас.
И струйки усилившегося дождя, падая на ее строгое светлое лицо, моментально смешивались с солеными слезами и стекали по щекам, грустно капая на темную монашескую рясу.
Примечания
1
Был образован в 1158 г.
2
Все эти ордена возникли в Кастилии в 70-х гг. XII в.
3
Когда в середине гербового щита размещали дополнительный щиток, то его именовали сердцевым. Иногда в нем размещали еще один, совсем маленький. В этом случае он становился сердцевым, а тот, что побольше, назывался просто средним.
4
Почетным углом любого гербового щита считался правый верхний угол.
5
Альфонс VII (1127–1157) – король Кастилии. Битва под Кордовой и ее взятие состоялось в 1144 г.
6
Благословляющая десница – так называли изображение руки с вытянутыми пальцами, окруженной нимбом или спускающейся с облаков.
7
На самом деле официальное название ордена, о котором идет речь, дал ему в 1202 г. римский папа Иннокентий III, звучало так: Fratres militare Christi, то есть братство войска Христова. Но так как отличительным знаком его было изображение красного креста и меча на правом плече плаща, то отсюда и пошло неофициальное название – «Меченосцы». Так что в этом случае правы оба – и Хуан, и Гильдеберт.
8
Автор напоминает читателю, что для соблюдения равноправия – ведь не пишем же мы Бог Сварог, Бог Перун, Богиня Мокошь и т. д., – здесь и далее к словам «бог», «богородица», «аллах», «библия» и т. д. применены правила прежнего советского правописания.
9
Лен – земельное владение, которое, в средневековой Европе вассал получал от сеньора на условии несения службы (главным образом военной) и было наследственным в отличие от бенефиций. Само это слово употреблялось в основном в Германии.
10
Здесь и далее слово «Иисус» пишется именно с одной буквой «и», как оно и было принято на Руси до реформ патриарха Никона.
11
Лето 6714-е – 1206 г.
12
Серв – раб. Именно в таком и только таком качестве воспринимали население Прибалтики немецкие рыцари, среди которых, впрочем, хватало и представителей других национальностей.
13
Замок Леневардена располагался вплотную к землям Кукейносского княжества, на высоком правом берегу Двины.
14
Два замка с прилегающими к нему территориями – Икскуль и Леневарден – были первыми ленами во всей Прибалтике.
15
Корзно – верхняя одежда, род плаща.
16
Реза – проценты (ст. – слав.).
17
Второй сын – в большинстве европейских стран того времени у знати существовала традиция отдавать второго сына церкви. Для этого он с самого детства проходил соответствующее обучение, после чего получал какую-либо духовную должность.
18
Рыцари епископа Бертольда дали бой ливам на холме, на месте будущей Риги. Они победили, но конь занес Бертольда в самую гущу неприятелей, и епископ был убит копьем в спину.
