Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

Дружба со столярами продолжалась еще многие годы. Это были семейные пожилые люди, настоящие мастера своего дела. У некоторых из них часто недоставало пальцев на одной или обеих руках. По этому признаку я всегда узнавал профессионального столяра. Работал в этой бригаде молодой плотник, который часто докучал мне телефонными звонками с проходной. Заходя без стука в дежурную будку, мой гость безцеремонно спрашивал:

— Можно позвонить?

Затем садился на стул, закидывал ногу на ногу и набирал любой номер из телефонного справочника:

— Добрый день! Скажите, это квартира Синицыных? А у вас есть дочь? Можно ее к телефону? Здравствуйте, с вами хочет встретиться один интересный молодой человек! Нет? Простите!

И снова набирал другой номер:

— Это квартира Соболевых? У вас есть дочь? Ах, это вы? Не узнал. С вами хочет встретиться один интересный молодой человек! Нет? А может быть, да? Простите!

И так далее, пока бригадир не начинал орать из двери мастерской, перекрикивая шум станков и призывая его вернуться к оставленной работе. Наконец мои трудовые послушания закончились, и наступил торжественный день начала учебного года в семинарии. Нас всех, семинаристов и студентов Духовной академии построили парами, и мы чинно отправились к преподобному Сергию в Троицкий собор, чтобы вознести молитвы о начале учебы. Впереди шел Владыка ректор, затем преподаватели и мы, теперь уже полноправные семинаристы, одетые в новенькую темного цвета форму: куртку со стоячим воротником и такого же цвета брюки. За нами шли «академики», студенты Духовной академии, тогда для меня подобные небожителям. Это был самый лучший из моих студенческих дней, не сравнимый с обучением в мирских учебных заведениях, с их сумбурной жизнью и ощущением постоянной неприкаянности. В эти же первые дни учебного года нас, семинаристов первых классов, повезли на автобусах в Москву, где мы посетили все святыни столицы и прикладывались ко всем чудотворным иконам и святым мощам. У иконы Казанской Божией Матери на мою голову вылилась изрядная порция масла из большой лампады, которую я неудачно задел, целуя икону. Хотя масло потекло даже по спине, мне было радостно, все же — это святое масло Матери Божией!

«Что, получил помазание от Пресвятой Богородицы?» — пошутил священник, заметив мои промасленные волосы.

И все же дальнейшая жизнь вовсе не оказалась масляной.

Тот, кто напрямую борется со злом, тем самым укрепляет своей борьбой его существование. Тому, кто борется за святость, зло поневоле являет свое безсилие, становясь несуществующим. Помоги мне, Боже, отдохнуть от самого себя, безпрестанно творящему несуществующее и забывающему о существовании вечно Сущего.

Господи и Владыка жизни моей, если Ты не откроешься Сам, не найти Тебя и вовеки, ибо неуловим Ты для моего сердца и ума, ослепленных тьмой мира сего. Тот, кто отвергает внутреннее, укрепляется во внешнем. Тогда внутреннее для него как бы не существует, а внешнее становится мертвой оболочкой невежества, под которой все внутреннее, предназначенное для жизни, гибнет.

ПОСЛУШНИК ПЕРВОКЛАССНИК

Во внешнем нет любви и быть не может, ибо любовь пребывает внутри нас. И тот, кто обращается внутрь себя, постигает, что эта сокровенная, внутри пребывающая любовь может переполнить и освятить его до такой степени, что освятит и все внешнее. Нас отбрасывает обратно слабость нашей души, не имеющей стойкости в борьбе с грехом. Но продвигает вперед к Тебе, Боже мой, лишь одна Твоя безмерная любовь.

Радость познания нового неразлучна с радостью внутреннего пробуждения безграничных возможностей человеческой души, которые, не находя себе применения, остаются в дремлющем состоянии.

В этой незнакомой удивительной жизни мне все было интересно: старинные семинарские аудитории с иконами, чтение молитв перед занятиями, тактичные и глубоко верующие преподаватели, дружба с одноклассниками — чистыми и целомудренными ребятами, многие из которых были детьми многих поколений священников. Некоторые преподаваемые предметы давались мне легко — Ветхий и Новый Завет, История Русской Православной Церкви, учебники по этим предметам я прочитал несколько раз еще в Душанбе, а также сочинения на различные темы. За успешное изучение предметов семинаристам, к моей полной неожиданности, добавлялась премия к стипендии. Но имелись предметы, содержание которых нас обязывали заучивать наизусть, например, катехизис, где требовалось точное знание цитат. Здесь я с сожалением обнаружил, что мне уже сложно удерживать в памяти длинные тексты. Приходилось вставать в пять часов утра, пока еще все спали, и разучивать тексты до завтрака — до семи тридцати. Но были семинаристы с феноменальной памятью. Они могли повторить по памяти целые страницы, один раз проглядев их перед занятиями.

Уроки пения оказались для меня уроками смирения. Некоторые гласы я не мог выучить, как ни старался. Когда преподаватель стал проверять мой слух, пришлось, краснея за свою «глухоту», устыдиться ошибок в пении. То, что моим друзьям, детям священников, давалось с лёту, мне приходилось усваивать с большим трудом. Многие были чрезвычайно одаренными юношами, которым уже с первого класса прочили путь архиерейства, но Бог ведет Свои пути не путями человеческими. Не все эти ребята стали епископами, многие из них исчезли навсегда из виду. А незаметные, средние в учебе юноши, затем ярко проявили себя как отличные преподаватели, мудрые игумены монастырей, талантливые проповедники и священники и, конечно же, блестящие архиереи.

Из одноклассников больше всего мне стал близок вчерашний школьник, худенький мальчик с чистым ясным лицом и светлыми спокойными глазами, до того хороший, что казался мне святым ангелом нашего класса. У него был один недостаток — веки плохо открывались, поэтому ему приходилось высоко держать голову, откидывая ее назад. Он был сыном священника из Пскова. Учеба давалась ему легко, и он помогал мне разучивать ноты, наигрывая мелодии на пианино. Мы иногда беседовали о жизни, прогуливаясь по аллеям семинарского сада, где по уединенной аллее ходил взад и вперед наш осанистый ректор, читая монашеское правило. Не знаю, что нас сблизило, но вместе нам было просто хорошо и этого вполне хватало для дружбы.

За учебным столом я сидел со скромным пареньком, который впоследствии стал инспектором в семинарии и хорошим наставником. Многие семинаристы из нашего класса до учебы служили иподиаконами у своих владык, а москвичи, которые почти все прислуживали архиереям, нередко отсутствовали на уроках. Некоторых способных студентов нашего класса сразу назначили иподиаконами в помощь ректору. Такое послушание было для меня недосягаемым. Такие семинаристы обучались не по нашей учебной программе и легко получали зачеты на экзаменах.

Мне нравилось в Лавре абсолютно все — удивительные древние храмы с чудотворными иконами, необыкновенные службы, пение лучших голосов России на клиросах, строгой красоты здание академии с изображением Матери Божией на фасаде церковного корпуса, даже наша огромная спальная комната человек на тридцать, в которой размещался весь первый класс. Мне досталось место у батареи отопления, страшно горячей, — это меня чрезвычайно радовало и согревало, потому что таких суровых зим, какие стояли тогда в Подмосковье, я не видел ни разу.

Особый предмет моей привязанности — роскошная Академическая библиотека, сидя в которой среди множества книг с неповторимым запахом старины, я воображал себя студентом Духовной академии, о которой втайне мечтал. Там я начал самозабвенно читать книги святых отцов и с головой окунулся в их мудрые глубокие тексты, исполненные духовного величия и благодатной силы.

Но некоторые особенности семинарской жизни сильно смущали меня. На кухне, на складах и прачечных везде трудились девушки, учившиеся на регентском отделении. Озорно выглядывающие из окон раздаточной на кухне, смешливо наблюдающие за пришедшими в столовую семинаристами, они искали себе достойную пару для замужества, и это было понятно. Но смущало другое. Таких девушек я еще не встречал в жизни: русоволосые, с пышными косами, с выражением кротости и смирения на чистых лицах, они сражали семинаристов наповал. Много моих друзей, мечтавших о монашестве, «поплатились» за разглядывание какой-нибудь симпатичной кухонной красавицы.

Среди разноликих семинаристов встречались и особые энтузиасты монашеской жизни. Они заговорщицки подходили и шептали на ухо:

— Ну что, идешь в монахи? А я собираюсь. Видишь вон того парня? Он тоже хочет стать монахом, и тот — будущий монах, и — этот…

Странно, что из этих бойких энтузиастов монашества впоследствии ни одного я не встретил в монастыре, а пришли в него те семинаристы, о которых я не мог и подумать, что они станут монахами, настолько они были скромны и неприметны.