Лихие гости - Михаил Щукин

И распорядился.

Какие именно бумаги и каким образом оказались у Федора Арсентьевича, Илья не знал. Знал только об одном: что отныне единственной наследницей и владелицей всего имения стала сестра Любови Сергеевны. По закону и по завещанию. Как говорится, и комар носа не подточит. Сама же Любовь Сергеевна, тихо, никого не потревожив в ночной час, ушла туда, где нет ни печалей, ни воздыханий. Девятый день сегодня, как умерла. А что касаемо Михаила, то Федор Арсентьевич громогласно всем объявил: пожил-поел на чужих хлебах — и хватит, пусть Бога благодарит и покойную Любовь Сергеевну, что его из грязи вынули и в приличное заведение определили, теперь пускай сам о себе заботится. Похоже, что самого себя поставил Федор Арсентьевич хозяином имения, а безответная супруга и слова не могла возразить своему бойкому мужу. На похороны приехало много народа, которого раньше здесь и в глаза не видели, и большинство приехавших остается там по сей день, шумят, спорят, и деловито прицениваются к движимому и недвижимому, потому как Федор Федорович сказал, что жить здесь, в глухомани, он не собирается и имеет планы продать имение, только вот еще не решил — целиком его продать или по частям…

— Ну, порадовал я тебя, Мишаня? — Илья поднял на него мутные, тоскливые глаза и, помолчав, добавил: — А на похороны тебя вызывать, змей, запретил. Я все думаю, что помог он барыне на тот свет убраться, что-то подолгу они с доктором шептались, я сам видел… Что теперь скажешь, Мишаня?

Михаил молчал: он не знал, что ответить — слишком уж внезапно и непоправимо навалились на него эти известия. Только и смог прошептать, не размыкая крепко сжатых зубов:

— Дай срок, Илья, скажу…

Но вот и срок прошел, целых три дня, а сказать Михаилу было нечего, его визиты по уездным властям закончились ничем: есть завещание, оформленное в установленном порядке и по всем правилам, и, согласно этому завещанию, господину Спирину не положено выдать из имения Остроуховой Любовь Сергеевны даже и сухой травинки.

Вернувшись в гостиницу после очередного неудачного визита, Михаил, не раздеваясь, прилег на кровать и забылся коротким сном, а во сне увидел себя мальчишкой. Будто идут они с Ковригой по пустому полю, а впереди перед ними синеет озеро. Очень хочется пить. Они все убыстряют шаги, почти бегут, а озеро отодвигается и отодвигается… Так и не достиг он во сне синего озера, проснувшись от нестерпимой жажды. Долго пил воду прямо из пузатого стеклянного графина, а когда осушил его до самого дна, грохнул об пол с такой силой, что звенящие осколки весело разлетелись по всему номеру. Было у Михаила такое чувство, будто вновь оказался он на длинной и пустынной дороге с нищенской сумой через плечо.

Вскинулся Илья, который спал в углу в этом же номере, не желая возвращаться в имение, ошалело спросил:

— Ты чего бушуешь, Мишаня?

— Как ты Федора Арсентьевича называл — змеем?

— Истинно так, он и есть змей, самый настоящий, без подмесу.

— На змеев тоже охотники имеются. Слушай меня, Илья…

Илья выслушал, ни о чем не спросил, лишь кивнул кудлатой, растрепанной головой и пообещал:

— Все, Мишаня, сделаю, не сомневайся.

И сделал.

Под вечер встретил его недалеко от имения, куда Михаил приехал, наняв подводу, проводил в укромную ложбину, где щипал траву оседланный Воронок, и велел дожидаться темноты, сообщив:

— У меня все готово. Как угомонятся, дам знать.

Уже в сплошной темноте в имении мигнул фонарь — раз, другой, третий… Михаил взлетел в седло и пустил Воронка крупной рысью.

Вдвоем с Ильей они сразу в нескольких местах запалили имение, и когда убедились, что огонь набрал силу и что потушить его невозможно, тихо выехали на дорогу и пустились по ней во весь мах.

Выскочив на дальний пригорок, Михаил остановил Воронка и привстал на стременах, чтобы лучше разглядеть огромное зарево, которое вздымалось в ночной темени на полнеба — ярко и страшно горело старинное имение, где прожил он благополучные свои годы. Больше они уже никогда не повторятся — в этом он был твердо уверен, как уверен и в том, что отныне начинается у него новая жизнь, которая никаким боком не будет походить на прошлую, уже прожитую.

Подъехал отставший Илья, тоже обернулся, поглядел и сказал:

— Ладно, хватит любоваться, поскачем дальше…

А куда — дальше?

Решили пока вернуться в уездный город. Илья быстренько нашел барышника, продал ему лошадей и пришел в гостиницу. Выложил перед Михаилом деньги, спросил:

— Выходит, прощаться будем, Мишаня?

— Деньги себе оставь. А прощаться… прощаться, Илья… Давай не торопиться, я утром скажу, что надумаю.

Илья, как всегда, не тратя зря слов, кивнул, бросил котомку на пол в углу номера и мгновенно уснул. Михаил в эту ночь не спал, лежал на кровати, вглядывался в мутно белеющий потолок и не знал, что ему делать дальше. Понимал, что самое верное и безопасное решение — это отправиться к месту службы, в гарнизон, и служить там, забыв о том, что произошло. Но все существо его восставало и не желало принимать этого решения. Восторг, с которым он глядел на взметнувшееся на полнеба зарево, не проходил, будто что-то случилось за ночь, словно перевернулась душа и он обрел новое зрение, увидел: кроме серой службы, которая ждет его в гарнизоне, есть иная жизнь — опасная и грозная, которая может захлестывать без остатка.

Задремал Михаил лишь под утро. И почти сразу проснулся от осторожного стука в дверь. Илья уже был на ногах, тревожно смотрел на него и одновременно на окно, в которое весело сочился солнечный свет. Михаил кивнул, и Илья, поняв его без слов, бесшумно раскрыл окно, распахнул створки — если уж придется прыгать, чтобы никакой задержки не случилось.

— Кто там?

— Господин хороший, — донесся из-за двери приглушенный голос коридорного, — извиняйте великодушно, вас одна дама желает видеть…

— Какая дама? Я никого не жду!

— А я без приглашения, милый друг, — зазвенел в ответ напевный женский голос, — нам очень нужно поговорить, Михаил. Поверьте, вам ничего не угрожает.

Илья взмахнул рукой, показывая, чтобы Михаил не открывал двери, но тот, сам не понимая почему, отщелкнул медную, тускло сверкнувшую защелку, и увидел перед собой Марию Федоровну, одетую в черное траурное платье, в черной же шляпке с темной вуалью, которая закрывала почти все лицо. Мария Федоровна быстро переступила через порог, защелкнула за собой дверь и повернулась к Михаилу, медленным, красивым движением тонкой руки приподняла вуаль. На него в упор смотрели огромные голубые глаза, влажные, словно в них стояли слезы. Они завораживали, а знакомый голос с трудом доходил до сознания: