Чудесные занятия - Хулио Кортасар

Они не говорили об этом, когда встретились в «боинге», вылетающем из Найроби, и когда вместе закурили первую сигарету на пути к возвращению. Смотреть друг на друга, как раньше, когда их заполняло нечто, не требующее слов, и что они молча хранили в отеле «Пассаты», распивая виски и рассказывая анекдоты, в какой-то степени им обоим не следовало пока расставаться с «Пассатами», пусть пока дуют им в спину, пусть они еще поплавают под любимыми парусами старых добрых времен, чтобы по возвращении они сломали бы корабельный винт и покончили с черным, вязким, тягучим мазутом повседневности, который отравлял шампанское в дни рождения и их ежевечерние надежды. Пассаты, принесенные Анной и Сандро, вдыхать их полной грудью, пока смотришь друг на друга сквозь облако дыма, потому что теперешний Маурисио — это Сандро, который все еще здесь, его кожа, его волосы, его голос дополняют облик Маурисио, так же как и глуховатый смех Анны в минуты любви затопляет нынешнюю милую улыбку Веры, которой та пытается прикрыть свое отсутствие. Шестого пункта у них не было, но они могли придумать его без слов, это было так естественно, что в какой-то момент он пригласил Анну выпить еще виски, что она приняла приглашение, погладив его по щеке, и сказала да, сказала, да, Сандро, было бы так славно выпить еще виски, чтобы избавиться от страха высоты, играть в эту игру до конца путешествия, и никакие соглашения не понадобились, само собой получилось так, что Сандро еще в аэропорту предложил Анне проводить ее домой, и что Анна приняла это за обычный знак внимания со стороны светского мужчины, и что теперь уже она, в свою очередь, поискав ключи в сумочке, пригласила Сандро войти и что-нибудь выпить, велела ему оставить чемодан в прихожей и провела в гостиную, извинившись, столько пыли скопилось и не проветрено, она раздвинула занавески и принесла лед, пока Сандро, с видом знатока, оглядывал полки с пластинками и гравюру Фридлендера[230]. Был уже двенадцатый час ночи, они по-дружески выпили рюмочку, и Анна принесла банку паштета и галеты, Сандро помог ей сделать канапе, но они их так и не попробовали, их руки и губы соединились, они, обнявшись, упали на кровать и стали раздевать друг друга, путаясь в завязках и застежках, срывая последние одежды, откинули покрывало, приглушили свет и медленно обрели друг друга под шепот и ожидание, шепча друг другу слова ожидания и надежды. Кто знает, сколько прошло времени, прежде чем они вернулись к виски и сигаретам, откинувшись на подушки, они курили при свете торшера. Они старались не смотреть друг на друга, слова медленно долетали до стены и возвращались обратно, будто слепые играли в мяч, и она первая спросила, словно спрашивая не его, а себя, что будет у Веры и Маурисио после «Пассатов», что с ними будет, когда они вернутся.

— Они все поймут сами, — сказал он. — Они все поймут, и после этого они больше уже ничего не смогут сделать.

— Всегда можно что-то сделать, — сказала она. — Вера не оставит все так, как есть, достаточно было взглянуть на нее.

— Маурисио тоже, — сказал он. — Я его почти не успел узнать, но это было очевидно. Ни тот, ни другая не оставят все как есть, а что они сделают, предположить нетрудно.

— Это, верно, нетрудно, это ясно видно даже отсюда.

— Они не спят, так же как и мы с тобой, они тихо разговаривают, не глядя друг на друга. Им уже нечего сказать, слова кончились, и думаю, именно Маурисио откроет шкафчик и вынет синий пузырек. Такой же синий пузырек, как этот, смотри.

— Вера отсчитает таблетки и разделит их поровну, — сказала она. — Она всегда занималась практической стороной жизни, у нее это хорошо получится. Шестнадцать таблеток каждому, четное число, и никаких проблем.

— Они будут принимать их по две, запивая виски, и одновременно, не опережая друг друга.

— Они покажутся им немного горьковатыми, — сказала она.

— Маурисио скажет, нет, скорее кислыми.

— Да, пожалуй, скорее кислыми. А потом они погасят свет, неизвестно почему.

— Никто никогда не знает почему, но это правда, они погасят свет и обнимутся. Это наверняка, я знаю, что они обнимутся.

— В темноте, — сказала она, нащупывая рукой выключатель. — Вот так, это правда.

— Да, вот так, — сказал он.

[Пер. А.Борисовой]

Лежащие рядом

Посвящается Г.Х., которая рассказала мне это с большим изяществом, — чего, правда, вы здесь не найдете.

Когда она в последний раз видела его раздетым?

Это был даже не вопрос… выходя из кабинки, вы поправляли бикини и искали глазами силуэт сына, ждавшего вас на берегу. И вдруг прозвучал — как бы между прочим — этот вопрос, вопрос риторический, на самом деле не подразумевающий ответа… скорее его надо воспринимать как внезапное признание утраты… Детское тельце Роберто в душе, вы растираете ему ушибленную коленку… Такие картины не повторялись уже Бог знает сколько времени; с тех пор, как вы видели его в последний раз голым, прошло много месяцев, год с лишним… этого срока вполне хватило, чтобы Роберто перестал заливаться краской стыда, дав петуха, чтобы прекратил с вами откровенничать и находить моментальное утешение в ваших объятиях, когда ему бывало больно или плохо… Прошлый день рождения, пятнадцатилетие, с тех пор миновало уже полгода, и теперь всякий раз в ванной щелкает задвижка, а «спокойной ночи» Роберто говорит, только надев пижаму: разоблачаться при вас он стесняется… и лишь изредка, по старой привычке — бросок на шею, бурные ласки и влажные поцелуи… мама, мама милая, Дениз милая, мама или Дениз — судя по настроению и часу, детеныш мой, Роберто — детеныш Дениз, мальчуган, который лежит на пляже, глядит на водоросли, очерчивающие границы прилива, и слегка приподнимает голову, чтобы посмотреть на вас, когда вы идете от кабинок для переодевания; самоутверждающийся детеныш: сигарета во рту, взгляд направлен на вас.

Вы легли рядом с Роберто, а ты, Роберто, привстал, нащупывая пачку сигарет и зажигалку.

— Нет, спасибо, пока не надо, — сказали вы, вынимая очки из сумки, которую ты сторожил, пока Дениз переодевалась.

— Хочешь принесу тебе виски? — спросил ты ее.

— Лучше потом, когда искупаемся. Пошли?

— Конечно пошли, — откликнулся ты.

— Тебе ведь все равно, да? Тебе сейчас все безразлично, Роберто?

— Не язви, Дениз.

— Да я не в упрек, я понимаю, что тебе не до того.

— Уф, — сказал ты, отворачиваясь.

— А почему она не пришла на пляж?

— Кто? Лилиан? Откуда я знаю? Вчера вечером она неважно себя чувствовала, так она мне сказала.

— И родителей не видно, — пробормотали вы, окидывая пляж неторопливым, чуть близоруким взором. — Нужно будет справиться в гостинице, может, кто-то из них заболел.

— После схожу, — хрипло пообещал ты, прекращая разговор.

Вы встали, ты пошел следом, подождал, пока Дениз бросилась в воду, а потом вошел не спеша и поплыл, держась поодаль, а она подняла руки и помахала тебе. Тогда ты перешел на баттерфляй и сделал вид, что вот-вот налетишь на Дениз, а вы, Дениз, обняли его, засмеялись и шлепнули… какой же ты малыш-глупыш, даже в море умудряешься мне ноги отдавить! Вдоволь наигравшись, нагонявшись друг за другом, вы поплыли медленными саженками в открытое море; когда на уменьшившемся пляже внезапно замаячила фигурка Лилиан, она показалась вам красной, немного бесформенной блошкой.

— Пускай побесится, — буркнул ты, не разрешая Дениз поднять руку и помахать девочке. — Пусть пеняет на себя, раз опоздала. Мы останемся здесь, вода отличная.

— Вчера вечером вы ходили к утесу и поздно вернулись. Урсула не ругала Лилиан?

— А чего ругаться? Не так уж и поздно было, да и Лилиан не маленькая.

— Для тебя, но не для Урсулы, для нее она все еще в слюнявчиках ходит; о Хосе Луисе я и не говорю, он в жизни не смирится с тем, что у дочурки начались месячные.

— Фу, грубиянка! — сказал ты польщенно и сконфуженно. — Давай сплаваем до волнореза, Дениз, даю тебе пять метров форы.

— Лучше побудем здесь, посостязаешься с Лилиан, она тебя наверняка обгонит. Ты с ней переспал вчера?

— Что? Да ты что?!

— Сейчас воды нахлебаешься, дурачок, — усмехнулись вы, хватая его за подбородок и игриво опрокидывая на спину. — Но ведь мое предположение логично,

не так ли? Ты повел ее вечером на пляж, вернулись вы поздно, теперь Лилиан появляется в последний момент… аккуратней, тюлень, опять ты мне по щиколотке заехал, даже в открытом море нет от тебя спасения.

Перекувыркнувшись в воде — вы неспешно последовали его примеру, — ты замолк, словно выжидая, но вы тоже ждали, и солнце светило вам прямо в глаза.

— Я хотел, мама, — признался ты, — а она — нет, она…