Забайкальцы (роман в трех книгах) - Василий Балябин

Представлялось Митьке, как он заявится в Куларки уже взрослым, учителем, в романовской шубе, в папахе из черной мерлушки, а с собой привезет полнехонький мешок книг.

Собрался Митька и морозным зимним утром улизнул из дому. От больших слыхал он, что дорога на Сретенск, а там и на Читу идет вверх по Шилке, заблудиться негде. Мороз Митьке не страшен: на ходу не замерзнешь. Не боялся он и волков, потому что за поясом у него большой кованый нож в деревянных ножнах. За плечами у Митьки мешок, а в нем праздничная сатиновая рубаха, учебник Вахтерова, булка хлеба, а в кармане деньги… двадцать восемь копеек, завернутые в тряпочку. Деньги эти он сэкономил от продажи рябчиков, которых ловил всю осень сетями, продавал их попадье, а на выручку покупал матери чай, соль, а иногда и сахар.

Верст шесть отшагал Митька от дому, и тут его повстречал сосед, Иван Егорович, ехал он из лесу с дровами. Понял Иван намерения Митьки, и как тот ни отбивался, как ни плакал, ничто не помогло: силой усадил Иван Митьку на воз и представил его обратно в село, но не к матери, а прямо к, учителю Богомягкову. Тут-то Георгий и познакомился по-настоящему с Митькой, растолковал ему, что надо для поступления в семинарию.

«Пашка! — снова взявшись за перо, продолжал Богомягков. — Давай вместе поможем Митьке. Готовь его к поступлению в семинарию, а я ему буду посылать деньги. Жалованье я получаю порядочное, а на что мне здесь деньги? Пусть лучше они уйдут на доброе дело. Поможем, Пашка, сделаем из Митьки человека, полезного для общества, для нашего дела. Надеюсь, что ты возьмешься за это со всей присущей тебе страстью, и Митьку мы выведем в люди. Итак, берись за Митьку, муштруй его, муштруй. Кстати, дай прочесть ему это письмо, думаю, будет нелишне, пусть пропитывается нашим духом.

Ну, кажется, все, Пашка. До свидания скорого и лучшего.

Георгий».

До рассвета просидел за письмом Богомягков, а когда уснул, то снова увидел во сне Митьку, деда Микулу, Куларки, нагие громады утесов и розовую зарю над Шилкой.

Глава XIV

Ноябрь перевалил на вторую половину, когда Савва Саввич вернулся из Читы, пробыв там около недели. Вечером сразу же после ужина он уединился с Семеном в горнице, чтобы поделиться с ним результатами своей поездки.

В горнице светло, уютно, в переднем углу золотом отливают иконы, мерно тикают стенные часы. Топится печь-голландка, сухие лиственничные дрова так и гудят, потрескивая, стреляют искрами.

Савва Саввич, веселый по случаю удачной поездки, был в той же праздничной одежде, в какой приехал из Читы: в голубовато-сером пиджаке со светлыми орлеными пуговицами и в черного сукна шароварах с лампасами.

Заложив руки за спину, он медленно прохаживался по комнате, рассказывал Семену о своих делах: о том, что заключил он в Чите три контракта на поставку для фронта и военного ведомства мяса, сала, шерсти, овчин и сырых кож.

— Жалко, прошлый год упустили мы, — посетовал Савва Саввич. — Люди-то нажились не по-нашему. К примеру, Темников, Атаман-Николаевской станицы, тысяч пятнадцать в банк положил, а Белокопытов, из Чиндант-Борзинской, так тот более двенадцати тысяч нажил чистого барышу. А мы с тобой проворонили. Да-а, верно говорят, что и на старуху бывает проруха. Хорошо ишо, што в этом году взялись за ум.

Затем оба с Семеном принялись подсчитывать: сколько надо забить на мясо своих быков и коров, сколько прикупить на стороне. Овец у Саввы Саввича достаточно своих, двухтысячный гурт их пасет круглый год бурят Доржи Бадмаев. Вспомнив о пастухе, Савва Саввич, улыбаясь, погладил бороду.

— Доржишка, брат, мастер своего дела, молодец. Всю зиму напролет пасет, и тово… урону не бывает, и к весне овцы жирны! Прям-таки удивительно. Ягниться стали веснусь, чуть не у каждой двояшки! И как это у него получается, то ли он слово какое знает, траву ли какую, чума его знает. Значит, овец-то своих заколем тыщу голов. Подсчитай-ка, сколько получим за каждую овцу, себе оне стоят рубля по три с полтиной за штуку, не больше.

Семен подсчитал, получилась солидная сумма: только овцы сулили барышу шесть с половиной тысяч да более четырех тысяч от рогатого скота.

— Вот и я так же подсчитывал, одиннадцать тысяч, каково! — ликовал Савва Саввич, радостно потирая руки. — А вить это капитал, Семушка, положи его в банк — и живи не тужи. Деньги лежат в надежном месте, кормов никаких не требуют, а ишо тово… проценты дают. Вот они, овечки-то, нынче в каких сапогах ходят. Приятственная скотинка, расходов на них, забот почти што никаких не требуется, уплатить Доржишке по двадцать копеек с головы, и все расходы, а доход-то, вот он какой. На весну, ежели живой-здоровый буду, опять к бурятам подамся, овец молодняка приобрету у них голов тыщу, а то и две. Война-то, она может затянуться не на один год, на все будет дёр. Только умей шевелить мозгой, денежки сами посыплются в карман.

— Разговоров будет полно всяких, — вздохнул Семен, — и теперь-то болтают навроде того, что от этой войны кому беда, а кому нажива, народ-то у нас знаешь какой.

— Э-э, Семушка, это ерунда, мало ли чего наговорят всякие завистники. Мы ежели и наживем деньгу, так законным путем. Каждый так может, кого бог умом не обидел. Дурной народ, честное слово! Самое лучшее, Семушка, тово… не обращать на всяких там болтунов внимания. Дело делать, а они пусть треплют языками… Да, чуть не забыл: Трофима я повидал в Чите-то.

— Ну и как он там, все еще в запасной сотне?

— Перевел я его в интендантство, знакомых у меня теперь полно там, ну и окромя этого пришлось пораскошелиться на угощенье и еще там кое-чего, зато Трофим теперь при хорошем месте. Тут от него и пользы больше, и в безопасности будет. От Иннокентия было письмо?

— Было. Пишет, школу окончил, получил чин хорунжего, назначение в Первый Читинский полк и уже на фронт попал.

— Та-ак, — только и сказал посуровевший при этом известии Савва Саввич. Продолжая ходить по горнице, он надолго замолчал.

Новое дело — поставки — доставило Савве Саввичу немало хлопот. Два дня носился он по селу как угорелый, вечером второго дня, сидя за ужином, жаловался Семену:

— От ног отстал за эти дни. Должников много, а пользы от них как от козла молока. Пятнадцать бойщиков насилу набрал. К кому ни сунься — то дома нету, то хворь его подхватила, лежит на печи. Лодырь народ. Брать все умеют, а отработать — и нос в сторону. Из-за вагонов на станцпю дорогу проторил, насилу уладил. Теперь ишо осталось бойню устроить, да можно и тово… начинать.

Семен, кончив обгладывать баранью кость, вытер руки полотенцем, спросил;

— Где ее будешь устраивать, бойню?

— На заимке хочу, там будет лучше. И скот на месте, и овец Дор-жишка туда же пригонит.

— Так ведь под мясо-то еще амбар надо. Того, который там есть, не хватит.

— Обойдемся и так. Мясо будем замораживать и складывать поленницей под навес. То же самое и овчины и кожу. Лежать ему долго не придется, закончим побойку — и сразу же тово… начнем возить его на станцию, лошадях на пятнадцати. Отправить на бойню Лукича хочу, мельника. Мужик он толковый и, значит, тово… на все руки мастер. Завтра мы с ним на заимку поедем: он зачнет бойню оборудовать, а я посмотрю, как молотьба идет.

Утром следующего дня, когда над далекими зубчатыми сопками на востоке чуть забрезжил рассвет, Савва Саввич с Лукичом уже выезжал за околицу села. Подмораживало крепко, поэтому оба оделись по-зимнему: на Савве Саввиче поверх дубленого полушубка доха из барловых козлин, на голове шапка-ушанка из лисьих лап с голубой лентой на макушке. На Лукиче старая, с заплатами на груди и рукавах овчинная шуба, а шапка на нем из черной мерлушки.

Совсем рассвело, когда выехали за поскотину, и правивший лошадью Лукич свернул с летнего проселка на недавно промятый кем-то зимник. Рыжий жеребец, не дожидаясь кнута, резво мчал небольшую кошевку.

В этом году снег выпал вскоре после Дмитрия-рекостава, да такой глубокий, что сразу же установился санный путь. Дорога пролегла серединой широкой пади, по обе стороны которой тянулись заснеженные елани и сопки. Тишина, словно все живое уснуло под белым, пушистым покровом, даже кошевка не скрипит, бесшумно, как по маслу, катится по не прикатанной еще зимней дороге.

Савва Саввич, уже посвятивший Лукича в свои планы, сидел к нему вполуоборот и, откинув ворот дохи, продолжал зудеть свое:

— Ты уж, Лукич, постарайся, чтобы все, значит, тово… по порядку шло, как я тебе рассказал, чтобы разрублено мясо было по правилам, и штоб чистое, и все такое. Выполнишь все хорошо — и от меня тово… обижен не будешь.

Лукич, очень польщенный тем, что Савва Саввич оказывает ему такое большое доверие, так и цвел в горделиво-радостной улыбке.

— Сав Саввич, да рази ж я, господи… да я для тебя в лепешку расшибусь…