Волшебный корабль - Робин Хобб

Не иначе, мать подслушала ее мысли, ибо она тихо проговорила:

— Помни: это твой голос. Ты можешь, если захочешь, уступить его мужу. Многие купеческие жены на твоем месте именно так бы и поступили, хотя законы Удачного этого и не требуют. Но помни: семья Вестритов обладает одним и только одним голосом в Совете Торговцев. И, передав свой голос мужу, обратно ты его уже не получишь. Ибо уже Кайл станет решать, кому в свое отсутствие перепоручать этот голос.

Кефрии вдруг стало очень холодно. И одиноко. Она поняла: какое бы решение она ни приняла — все равно придется за него пострадать. Она нимало не сомневалась, что Кайл, будь его воля, непременно проголосовал бы за рабство. И ее постарается уговорить. Мысленно она даже услышала его голос, представила неопровержимые доводы, которые он выдвинет. В частности, он наверняка объяснит ей, что участь рабов в Удачном будет не в пример легче, нежели в Калсиде… Он наверняка заставит ее поступить по своему хотению. А когда это произойдет — она тотчас же лишится уважения матери.

— Всего лишь один голос в Совете… — прошептала она. — Один-единственный. Из пятидесяти шести…

— Из пятидесяти шести уцелевших старых семейств, — поправила Роника. — А известно тебе, сколько новоприбывших купчиков успело нахватать достаточно земель, чтобы тоже претендовать на голос в Совете? Двадцать семь. Удивляешься? Я тоже ахнула, когда узнала. Видишь ли, к югу от Удачного вовсю селятся люди. Просто приезжают и берут земли, которыми наделил их новый сатрап. Потом они являются в Удачный и предъявляют права на место в нашем Совете. В том втором Совете, который мы когда-то учредили из соображений справедливости по отношению к поселенцам с Трех Кораблей. Тогда мы считали — пускай держат собственный Совет, да там между собой и решают о наболевшем. А теперь его хотят против нас же и использовать. И давление исходит не только изнутри Удачного. На наши богатства вовсю зарится еще и Калсида. Они все время тревожат наши северные границы, а сатрап, глупый мальчишка, похоже, готов сдаться без боя. Он променял нас на подарки, которые ему шлет Калсида, — красивых женщин, драгоценности и травы, дарующие наслаждение. Так что за Удачный он заступаться не будет. Он даже клятву Эсклеписа, данную нам когда-то, не намерен держать. Ходят слухи, что своим расточительством он совсем опустошил казну Джамелии и теперь добывает себе деньги на развлечения, раздавая земельные наделы всякому, кто поднесет или пообещает достаточно щедрый подарок. Так что наши земли достаются не только благородным вельможам из Джамелии, но и сатраповым прихлебателям из Калсиды. А значит, Кефрия, не исключено, что ты сказала сущую правду. Быть может, один голос и вправду не сможет остановить грозящие Удачному перемены.

Мать медленно поднялась из-за стола. Она так ничего и не съела, даже не выпила ни глотка чаю. Она медленно направилась к двери, вздохнув:

— Все идет к тому, что со временем даже все пятьдесят шесть голосов старинных семейств окажутся недостаточными против массы новоприбывших, готовой нас захлестнуть. И если Касго, наш новый сатрап, так легко преступил одну клятву Эсклеписа, кто поручится, что он столь же легко не нарушит и все остальные? Того гляди, наши наследные торговые привилегии начнут раздавать всем, кто пожелает. Думать не хочется, что тогда с городом произойдет… Это ведь будет означать не просто конец всему, к чему мы привыкли. Что получится, если эти люди, которых жадность лишила осторожности и брезгливости, ринутся вверх по реке Дождевых Чащоб? Что они могут там пробудить?…

На одно жуткое мгновение перед Кефрией встала картина рождения ее третьего ребенка… Вернее сказать, ее третьих родов — ибо существо, увенчавшее собой долгую беременность и тяжкие родовые муки, ребенком вовсе и не было. Это нечто ворчало, рычало и дико билось, когда мать его выносила из комнаты, не позволив Кефрии ни подержать его, ни даже толком увидеть. Кайл был тогда в море, но отец находился дома, и ему пришлось исполнять тягостный долг — проклятие всех старинных семейств. И после о случившемся никогда даже не заговаривали. Даже Кайл, вернувшийся из плавания, заглянул в оставшуюся пустой колыбель и ничего не сказал. Только был вдвое нежнее с женой. И лишь однажды за все эти годы упомянул о родившемся у нее «мертвом ребенке». Она так и не знала, верил ли он сам в то, что сказал. Он-то родился не в купеческом семействе. Быть может, он и не знал о той цене, которую за это приходилось платить… Быть может, не подозревал, что это в действительности значило — породниться с подобным семейством. Что они не только обогащались благодаря реке Дождевых Чащоб… и всему, что эта река с собой приносила…

На краткий миг Кефрия мысленно увидела своего мужа как чужака. Чужака и угрозу. Нет, не злую, умышленную угрозу: просто как бы частичку шторма, капельку сокрушительного прилива. Стихии без сердца и разума, которая, тем не менее, разносит и уничтожает все на своем пути…

— Кайл — хороший человек, — сказала она матери. Но та уже вышла из комнаты. И сказанное повисло в воздухе мертвым грузом. Воздуху, впрочем, никакой разницы не было.

Глава 15

Переговоры

— Завтра мы отчаливаем!

Торк даже не пытался скрыть удовольствие, с которым объявлял эту новость команде.

Уинтроу не стал поднимать глаза от работы. Имел право. Сказанное Торком не было ни вопросом, ни распоряжением. А значит, и обязательного ответа не требовалось.

— Да, парни. Мы отчаливаем. Так что Удачного вам некоторое время не видать. Отсюда до Джамелии еще семь портов, в которые надобно заглянуть. И три первые — в Калсиде. Избавимся наконец от этих орехов. Кабы он меня спросил, я бы сразу сказал ему, что в Удачном ему их не продать. Да рази ж он меня спрашивал? — Торк повел плечами, расплываясь в самодовольной улыбке. По его мнению, неверное решение капитана подчеркивало его, Торка, несравненную мудрость. Уинтроу, со своей стороны, этого не находил.

— Как я понял, наш кэп вознамерился подкопить деньжат, чтобы потом в Джамелии прикупить побольше рабов. Да, парни, немалую ораву нам придется перевозить! — И Торк облизнул губы. — Честно вам скажу, аж слюни текут от предвкушения. Особенно если кэп таки послушает моего совета, как доберемся до невольничьих базаров Джамелии. Уж я-то знаю эти базары! И могу распознать добрый товар, когда он попадается мне на глаза. Так что, буде кэп мне скажет, я ему что ни есть самолучших рабов высмотрю. А ежели повезет, даже прихвачу пару-тройку смазливых девчат вам для забавы, парни. Ну? И что ты по этому поводу думаешь, юнга?

Вот это был прямой вопрос, и на него следовало отвечать. Иначе запросто можно было дождаться и сапогом пониже спины.

— Я думаю, — сказал Уинтроу, — что рабовладение безнравственно и беззаконно. А еще мне кажется, что не дело нам обсуждать замыслы капитана.

Говоря так, он по-прежнему не поднимал глаз от работы. Перед ним лежал спутанный ком разномастных старых концов. Уинтроу было поручено распутать его, отложить шкертики[43], еще пригодные для использования по назначению, а все остальное растрепать на отдельные пряди: что-то пойдет на ветошь, что-то пригодится, например, для плетения ковриков. Загрубевшие руки Уинтроу уже не уступали жесткостью никаким тросам. Глядя на них, трудно было представить, что когда-то это были руки художника, умевшего обращаться с цветным стеклом. Но по другую сторону кучи обрывков трудился Майлд, и Уинтроу оставалось только завидовать его ловкости и сноровке. Казалось, молодой матрос просто брал приглянувшийся конец, слегка его встряхивал — и шкертик сам собой выпутывался из плотно сбитого кома, да еще и от узлов освобождался словно бы по собственной воле. И бухты тросов у Майлда никогда не перекручивались так, как у Уинтроу…

— Так-так! Никак огрызаемся?

Тяжелый башмак Торка болезненно уперся в поясницу Уинтроу. Как раз туда, где еще саднил след предыдущего пинка.

— Никак нет, господин помощник! — на одном дыхании выговорил Уинтроу. Он успел усвоить, что раболепие иногда оказывалось наилучшим выходом из положения. Когда отец только отдал его под начало этому животному, Уинтроу пытался с ним говорить, наивно полагая, что перед ним — разумное существо. Но скоро убедился: если Торк чего не понимал — это воспринималось им как подковырка. А попытки объяснить казались ему жалким увиливанием от прямого ответа. Одним словом, чем больше молчишь, тем меньше получишь синяков. Даже если ради этого надо внешне согласиться с кое-какими заявлениями Торка, которые еще совсем недавно вызвали бы у него самый жгучий протест. «Нет, тем самым я не теряю достоинства и не утрачиваю нравственных позиций, — внушал себе Уинтроу. — Я просто пытаюсь выжить. Выжить — чтобы когда-нибудь убежать…»

Подумав о побеге, он даже осмелился спросить: