Поэзия зла - Лайза Рени Джонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сажусь прямее.
– Правда?
– Правда. – Бабушка благодушно кивает. – Бери их. Пользуйся в свое удовольствие. Дедушка был бы только рад.
Мысль о том, что в этих воспоминаниях может вскрыться нечто, способное послужить триггером для раскрытия дела, заставляет меня подняться на ноги.
– Я еду туда прямо сейчас.
Мать ловит меня за руку.
– О боже! Ты ведь работаешь над тем делом, о котором везде ходит разговор… Поэт, кажется?
– Мама…
– Но я-то думала, ты уволилась?
Тон матери резкий, даже обличающий.
– Я – консультант ФБР. Нам нужно обязательно схватить этого типа.
– Но на пресс-конференции вроде говорилось, что убийца изолирован и никакой опасности для населения нет. Или я что-то путаю?
Резкость в голосе уже отсутствует, но возвращается беспокойство.
Я холодно смотрю перед собой.
– Они солгали. Он причиняет боль и страдание. И жертв намного больше, чем известно общественности.
Мать опускает ресницы, но затем поднимает на меня полные тревоги глаза:
– Только, ради бога, не дай себя убить.
– Не дам.
Я не обещаю. Мы оба понимаем, что обещать такое с моей стороны глупо.
Встает моя бабушка и обнимает меня, опустив свою голову мне на грудь. Вот он, человек из тех, кто освещает жизнь и заслуживает защиты. Тот, ради кого я и делаю свою работу. Она смотрит снизу вверх и гладит меня по щеке.
– Надеюсь, на том чердаке найдется что-нибудь, что поможет его поймать.
– Я тоже надеюсь, Ба.
Крепко обнимаю ее и маму, после чего нежно целую в лоб моего спящего старикашку. Сердце так и сжимается. Боже, как бы я хотела поговорить об этом деле с ним… Но остается довольствоваться лишь воспоминаниями о нем. Пусть они будут источником вдохновения, которое позволит мне поймать Поэта.
Я направляюсь к двери, и тут меня со спины окликает мать:
– Милая!
Я оборачиваюсь.
– Да, мам?
– Я сложила все бумаги от пен-клуба, который ты вела, в коробку с вещами дедушкиного кружка поэзии.
Я разом краснею и бледнею:
– Дедушка что, преподавал в кружке?
– А ты разве не помнишь? – спрашивает мама. – У него все время крутились дети. Разные ученики, которых он наставлял.
Сердце на волне адреналина колотится как бешеное.
– Я что-то не припомню… То есть помню, как он помогал мне создавать мой, но впервые слышу, чтобы у него был еще и свой.
Мать взмахивает рукой.
– Ты к той поре уже отучилась. А у него это был даже и не кружок, а так, просто наставничество. Досуг на пенсии.
– Ну да, – соглашается бабушка. – Досуг и репетиторство. Кружка никакого не было. Твоя мать путает. Можно подумать, ей столько же лет, сколько мне… – Она смеется. – Твой дед больше любил наставлять и обучать тет-а-тет. Там в коробках много всего интересного. Глянь, милая. Тебе, наверное, это будет в удовольствие.
Я киваю и отворачиваюсь, теперь уже не сомневаясь, что одержимость Поэта мной во многом объясняется одержимостью моим дедом.
Глава 105
В машине я первым делом возвращаю на места пистолет и значок. Дорога до нашего семейного гнезда короткая, по проселочной дороге. Впереди распахивается вид на дом – просторный, белый, в свое время настоящий особняк, – что, кстати, вызывает вопросы. Мой отец был детективом. А детективы не заводят себе особняки, если только не занимаются чем-то другим, помимо своей работы.
Я спешу в дом и запираю за собой дверь. Здесь в воздухе витает тонкий аромат корицы. В этом доме, при моей бабушке, всегда пахнет чем-нибудь восхитительно ароматным. Через уютную гостиную с мягкой коричневой мебелью и полками с книгами и безделушками я прохожу в коридор, где спускаю чердачную лестницу. Все это чем-то напоминает сцену из «Каникул»[15], где Чеви Чейз под наклонным потолком блаженствует над коробками воспоминаний. Здесь стоит старенький проигрыватель; я включаю его и ставлю пластинку Луи Армстронга.
После коротких поисков нахожу коробки, на которые ссылалась моя бабушка, с книгами деда о поэзии и джазе. Берусь читать все это, то и дело улыбаясь; просматриваю также рукописный дневник деда, но это все не то, что мне сейчас нужно. Я продолжаю рытье и так нахожу материалы моего пен-клуба. А под ними – учебные записи моего дедушки. Несколько смутно, но я действительно вспоминаю, что к нему ходили какие-то ученики. Вот его годы наставничества и соответствующих заметок. У учеников встречалось даже то, что он именовал, господи прости, «стигматами мастера».
Сердце буквально рвется из груди. Передо мной заметки о наиболее впечатляющих учениках моего деда. Страница за страницей я начинаю знакомиться с каждым – бегло, в общих чертах. Пробегаю заметки о первых четверых, что-то о них припоминая. Затем идет пятый… и я застываю. «Нолан Брукс».
Горло сдавливает ком, и я хватаюсь за трубку, набирая номер Лэнга.
– Это Нолан. Взять его, сейчас же.
– Ты уверена?
– На все сто, Лэнг. Я ходила с ним в школу. Знала его. Его знал еще мой дед.
– Охренеть. Выезжаю за ним прямо сейчас.
– Я обеспечиваю защиту для своей семьи, а затем пулей к тебе.
Мой следующий звонок – капитану Муру.
– Агент Джаз, чем могу…
– Я знаю, кто Поэт. Это личное. Касается меня и моей семьи. Необходимо, чтобы им сейчас же была обеспечена защита. Позвоните в полицию Джорджтауна и немедленно окажите мне помощь. Нужно, чтобы они подъехали в дом престарелых «Сан-Сити», я их там встречу. Об остальном знает Итан Лэнгфорд. Я сама тоже выезжаю.
– Делаю вызов. Извещу одновременно с тем, как выдвинется патруль.
– Спасибо.
Я тороплюсь вниз, параллельно набирая номер матери. Она не отвечает. Я набираю повторно, уже на пути к машине. В ответ безнадежно длинные гудки.
Когда я завожу мотор, мать перезванивает сама.
– Мама, слушай меня. Поэт – убийца, за которым я охочусь, – Нолан Брукс, которого обучал дедушка. Он опасен. Одержим мной, и дедом тоже.
– Нолана я помню. Приятный такой молодой человек…
– Никакой он не приятный. К вам выехала полиция, охранять вас. Я тоже еду. Вы сейчас где?
– О боже… Боже мой…
– Мама…
– Да здесь же, с твоим дедушкой.
– Вот и оставайтесь там, никуда не уходите.
– Ну хорошо, хорошо. Я позову охрану.
Мы отключаемся, и я мчусь, не глядя на спидометр, вперегонки с биением своего сердца. Звонит сотовый, и я машинально хватаю трубку. В ней четкий голос капитана:
– Полиция Джорджтауна
