Апокалипсис в шляпе, заместо кролика - Игорь Сотников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну а донна Левадос ни одна в роскошном особняке дона Левадоса, кто недоволен им и его управлением активами семьи Левадос. И каждый из его родственников считает, что и он и сам ничуть не хуже дона Левадоса сможет распорядиться семейными, между прочим, а не одного его деньгами. Где на пути к этому их распоряжению стоит только дон Левадос. – Глаза бы мои его не видели. – Плюются и нервничают про себя затёртые в свой зад от распределения семейных богатств родственники дона Левадоса, и начинают впадать в большие сомнения насчёт родственничества с доном Левадос. – Вот был бы дон Левадос настоящим Левадосом, то он бы ничего не жалел для своих родственников. Нет, дон Левадос не Левадос точно, а какой-нибудь Трухильо.
После чего от него отвернут лица все дальние родственники, а уж в итоге и его подручные. – Кто таков этот дон Левадос, чтобы определять нашу жизнь и указывать нам, что делать?!
Так что дону Левадосу нужно поспешать демонстрировать себя жестоким и ещё есть порох в пороховнице, человеком. – Племянник, скажи кто это с тобой сделал?! – тряся племянника за рубаху, вопрошает дон Левадос.
И тут со своим мест подскакивают те два хмурых типа, специально всю эту ситуацию разыгравших, чтобы выманить дона Левадоса из своего убежища, и с помощью этой ловушки, а также своих пистолетов, отправить его к чёртовой бабушке, единственной его родственнице, кто его ещё узнаёт и признаёт, а вот дон Левадос проявляет в её сторону огромную неблагодарность, и всё не спешит её навестить.
– Посмотри в глаза своей смерти, дон Левадос! – кричат эти хмурые типа, выбросив перед собой пистолеты по уж слишком разыгравшемуся воображению официанта, нечто такого сейчас и ожидавшего.
Но ничего из такого пока что не видно, и даже как вроде не намечается. А человек на босу ногу впитывает в себя горячий аромат кофе, а приведшие его сюда люди, делают вид, что его и знать не знают, и занимаются за столом своими делами, время от времени выдавая свою близость к этому типу тем, что бросают свой рассеянный взгляд в сторону зала. Но уловить эту связь может только человек посвящённый в эти перипетии жизни незнакомых людей. А если ты не в курсе всего этого, то тебе и нечего тут ловить.
А вот Клава в курсе всего этого, как она об этом себе подумала и сейчас думает, в один момент, не без мотивировочного действия со стороны Ивана Павловича, отстранившись от реальности и выпав в свои размышления. И сейчас она под воздействием всего надуманного ею, оттеснив в сторону сидящего напротив Ивана Павловича, устремилась взглядом на сидящего к ней лицом одного их тех хмурых парней и попыталась отследить направление его взгляда, который, по её мнению, направлен был на того босяка-человека. А этот босяк, как ей дёргано кажется… – Что ещё? – вдруг звучит голос Ивана Павловича, перебивший на полпути мысли Клавы.
И она одёргивается от своего мысленного заворожения и, более осознанно и отчётливо обнаружив перед собой Ивана Павловича, скорее рефлекторно, чем осознанно, лезет в карман своей куртки и со словами: «Вот», кладёт перед ним на стол записку. Иван Павлович берёт записку, быстро пробегается по ней взглядом, затем смотрит на Клаву и спрашивает её. – И откуда она? – Здесь Клава сбивчиво рассказывает ему при каких условиях записка оказалась у неё, а то, что о ней она сразу не упомянула, то она о ней почему-то забыла.
– Это точно последнее, что вы забыли мне сказать? – пристально посмотрев на Клаву, спросил Иван Павлович.
– Да. – Немедленно и твёрдо ответила Клава, удержав в себе только разговор с бродягой с флейтой. Её почему-то напрягла ответная реакция Ивана Павловича на её упоминание о увиденном ею человеке в лесополосе у дома, кто как она поняла, осуществлял визуальный контроль за её перемещениями. – За него можете не беспокоится. Это не ваше беспокойство. – С такой морозностью в голосе сказал Иван Павлович, что Клаву пробил озноб. Так что она не захотела привлекать внимание Ивана Павловича к тому, кто может и не имеет никакого отношения к ней и этому делу. Хотя это не совсем так в деле с тем же бродягой с флейтой. Ведь именно он её предупредил о …Но здесь ход действий Ивана Павловича переносит всё внимание Клавы на него.
– Я её у себя оставлю. – Говорит Иван Павлович, сворачивая записку. На что Клава несколько неожиданно реагирует, вдруг потерявшись в лице, и с накатывающимися на глаза слезами нервно выговаривает. – Но это последнее, что у меня от него осталось. – Иван Павлович искоса посмотрел на Клаву, да и со всей жестокой правдой жизни, у которой ни на чей счёт нет сантиментов, говорит. – Хотите, чтобы это было последнее, что вам от него останется? Что ж, я вам не могу запретить, оставляйте её себе.
– Но я …– Клава попыталась что-то возразить, но была остановлена заявлением Ивана Павловича. – К тому же это может и не он писал, – посмотрев на записку, сказал Иван Павлович, – или же писал под давлением обстоятельств непреодолимой силы. – И тут Иван Павлович дал время и простор для манёвра разыгравшегося воображения Клавы, из которой запоздало вырвался вопрос: «Каких?», тогда как она уже начала себя омрачать представлениями всех этих обстоятельств непреодолимой силы для Тёзки. И тут надо понимать, что эти обстоятельства так непреодолимо характеризуются только в случае с Тёзкой, а вот для Клавы это и не обстоятельства в общем-то, а так, только погрешности. В общем, совсем не трудно догадливо понять Клаву и её женскую натуру, – она даже в такую сложную для себя минуту, не может быть объективной к своему Тёзке и не направить свою мысли в одну, категорически ею неприемлемую сторону. И она, в момент вообразив себе тут невесть что, увела
