Видение Нагуаля - Алексей Ксендзюк

Настроения, мною упомянутые, неформализуемы и в высшей степени «мистичны». Я редко говорю о них, потому что они всегда — испытание на прочность, на уравновешенность тоналя. Их без риска можно обсуждать лишь с теми, кто сам прошел через эту все сметающую бурю и уцелел как личность, пригодная к дальнейшей работе. Люди, "остановившие мир" не в процессе нагуалистской трансформации, а в результате усилий на пути более визионерском, фантастическом, без необходимых навыков контроля и здоровой критичности, часто превращаются в убежденных последователей избранной религии, в настоящих мистиков, переполненных пламенем потусторонней «поэзии», а то и просто в душевнобольных, что куда печальнее. В любом случае неистовые грезы, порожденные "остановкой мира", эти сумбурные отражения чего-то очень большого и, безусловно, Реального, заставляют их до конца жизни скользить по тонкой грани, где обломки открывшейся Реальности сплетаются с самодельными химерами, и никто не может отличить одно от другого.

И все же "остановка мира" относится к тем явлениям, которые никак нельзя просто назвать и дать им исчерпывающее определение. Это всегда живой опыт, и его приходится описывать как опыт.

Моя первая "остановка мира" предваряла радикальную активизацию сновидения и вовлекла меня в освоение второго внимания. Она случилась в то уже далекое время, когда готовилась к печати моя первая книга "Тайна Карлоса Кастанеды". Редакторская работа над рукописью закончилась, и я почти весь август бездельничал, чувствуя себя порядком опустошенным. Я во всех отношениях "находился в отпуске", даже сновидения прекратились. И это мне не нравилось. Помню, меня донимало знакомое всем сновидящим опасение, что я потратил слишком много сил, сновидение ушло и больше никогда не вернется. Так что вряд ли мое состояние в тот месяц можно было назвать подлинно безупречным.

Я возобновил одинокие прогулки по тихим районам города, у моря, в парке — там, где прежде практиковал "ходьбу Силы" и впервые остановил внутренний диалог. Иногда эти прогулки занимали полдня и даже больше. Я тихо надеялся, что таким образом восстановлю потраченную энергию и опять начну сновидеть. Однако ничего не выходило. Меня преследовало странное ощущение, что я все время пытаюсь прорваться сквозь невидимую пленку, отделяющую меня от Реальности, но эта пленка хоть и тонкая, зато на редкость прочная — сквозь нее не пройти.

В конце концов от всей этой затеи с прогулками осталось одно голое упрямство. Даже внутренний диалог не желал останавливаться по-настоящему, только поверхностные паузы, в которых, я чувствовал, не было Силы. Только специальным намерением я не позволял себе впасть в настоящую хандру, так как по опыту знал, что этим только затяну свое неопределенное и тоскливое состояние.

В один из последних дней августа меня занесло в место, где, судя по всему, любители природы часто устраивали пикники — запущенный участок парка, чуть ли не повисший над обрывом, ведущим к берегу. Наверное, было около четырех-пяти часов пополудни. Я бессмысленно разглядывал очаг на полянке, сложенный из нескольких обломков каменных плит, и пепел от недавнего костра и вспомнил даосское сравнение по поводу природы просветления: "Тело стало подобно высохшему дереву, а сердце — остывшему пеплу". Почему-то потрогал пепел и убедился, что он — холодный. Бредовая идея получила продолжение — я решил просто посмотреть, а нет ли поблизости случайно сухого дерева? Вспоминая все это спустя годы, я думаю, что эти беспричинные действия и идеи были не обычными чудачествами блуждающего в одиночестве человека, а результатом какой-то своеобразной разновидности отрешенности. Потому, возможно, мне и пришла на ум даосская аллегория — она очень удачно гармонировала с пустотой, в которую я вдруг погрузился. Я трогал пепел словно «чужими» руками и глядел на все «чужими» глазами.

Почти автоматически я взглянул в сторону деревьев, сквозь листья которых пробивались солнечные лучи, и, разумеется, тут же увидел сухой, мертвый ствол. Удивления не было, но зато я отчетливо ощутил, как по всему телу расползается онемение — точь-в-точь местная анестезия.

На ветке мертвого дерева примостился странной формы сияющий кристалл. Вот этого я точно не ожидал, но не успел даже разинуть рот от удивления, как почувствовал сильный удар по затылку. Онемение, казалось, перешло в паралич, потому что я даже не смог обернуться. Я только смотрел на кристалл. От него шел луч света в мою сторону.

То, что случилось потом, описать трудно. Несколько секунд мне казалось, что я отчетливо чувствую подземную вибрацию, которая через ноги поднималась прямо к сердцу. Вибрация нарастала, и вместе с этой дрожью я все меньше понимал, на что смотрю и что, собственно, вижу. Луч от кристалла неестественным образом изгибался, он больше не был прямым и не был направлен в мою сторону. Луч следовал за изгибами дерева. Как только я это понял, оказалось, что таких лучей много, они просачиваются сквозь деревья, изгибаются — каждый по-своему. В этом был какой-то порядок, но я его не понимал. Лучи успокаивали и раздражали одновременно. Все это настолько не вязалось со строгим словом «эманации», что мне ни на секунду не пришло в голову так назвать мешанину из "светящихся хвостов". Впрочем, я и сегодня не считаю, что это были эманации. Это были частички видения, искаженные кривым зеркалом моего тоналя. А может, так видят мир какие-нибудь животные или растения.

Вибрация быстро исчезла, но остался звон в голове. Кроме того, я по-прежнему не мог управлять собственным телом. Все внешние звуки (шелест травы, хруст, какие-то стуки) сопровождались или порождались изменением яркости этого хаоса из лучей и световых образований. Я попеременно видел траву под ногами и небо над головой, но при этом был совершенно неподвижен.

А спустя еще несколько секунд я почувствовал, что стою на четвереньках. Руки упирались в мелкие камни и жесткую высохшую траву. Я не мог понять, каким образом упал и оказался в подобной позе. Мелькнула мысль, что я, возможно, умираю. Умирать в такой позе мне не понравилось, и я попробовал встать. Сначала ничего не выходило, а потом до меня дошло, что я по-прежнему стою на ногах и вовсе не думал падать, хотя ладони и колени все еще горели от соприкосновения с этой неприятной сухой почвой и жухлой травой.

Я по-прежнему не мог понять, куда я смотрю. На ладонях были следы пепла — и я их разглядывал, по небу плыли облака, под ногами — истоптанные растения и смятая пачка из-под сигарет. Казалось, все это я видел одновременно. Но «лучи», тянувшиеся от деревьев и кустов, мигали, дрожали, вспыхивали и существовали в моем сознании одновременно с этими картинками.

Сложно сказать, сколько все это длилось — несколько секунд или несколько минут. Чрезмерная насыщенность воспринимаемого вызывала какое-то подобие головокружения, и на миг мне показалось, что сейчас станет дурно. Лучи меня больше не интересовали, хотелось остановить их назойливое проникновение отовсюду. Вполне инстинктивно, совершенно не думая, я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. И… почти тут же вновь почувствовал, что могу управлять своим телом.

Сияние стало ярче, но перестало колебаться и раздражать.

Я услышал, как рядом со мной кто-то громко вздохнул. Я повернулся и никого не увидел. Но я до сих пор абсолютно уверен, что кто-то стоял возле меня и наблюдал, со спокойным любопытством зверя, никогда не видевшего человека. А потом быстро удалился. И в тот момент, когда «он» (или "оно") удалился, все прошло — почти мгновенно.

После чего меня скрутил тотальный спазм до почернения в глазах. Я плюхнулся в траву, держась за живот, и приходил в себя, наверное, около получаса. Когда спазм отступил, мир показался мне чужим, незнакомым и странным. Я не мог понять, каким образом оказался в этом месте. Даже простая тишина казалась чуть ли не космической, потому что в те минуты, когда я стоял парализованный в потоке изгибающихся лучей, меня как будто окружал неслышимый, но оглушительный рев.

То, что это была "остановка мира", мне в голову не пришло. Я никак не мог определиться, случился ли со мной сердечный приступ, солнечный удар или же кто-то все-таки грохнул меня сзади по башке — хотя в последнем случае он, наверное, был невидимкой.

Не переставая остро чувствовать чужеродность мира, в котором мне нужно находиться, кое-как я собрался с силами, поднялся и пошел куда подальше. И уже в самый последний момент вспомнил про «кристалл». Интересно, что это за штука? Вернулся к высохшему дереву и посмотрел вверх, на его толстую и кривую ветку, где мне примерещился источник загадочных "лучей".

На ветке, аккуратно (чтобы не свалилась!) прислоненная к стволу, стояла пустая бутылка из-под портвейна. Видимо, в качестве памятника недавнему пиршеству на природе.

Наверное, в течение недели после этого эпизода я чувствовал себя по меньшей мере странно. Все это смахивало на гипнотический транс. Моя жена беспокоилась, с чего это я стал таким молчуном. Вечером того же дня я подумал про "остановку мира" и понял, что со мной случилось. Но рассказал обо всем жене лишь через четыре дня…