Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо

– Корнелия! – завопил он. – Она все знала, я все ей рассказал, я рассказал ей о каждом из моих свидетелей, и она… она!.. – бессвязно выкрикивал он.

Лабиен молчал, пытаясь осмыслить случившееся.

Цезарь повернулся к рабам.

– Матери, сестер и жены хозяина нет дома, – быстро доложил атриенсий, пытаясь хоть чем-то помочь хозяину. – Они еще не вернулись с Форума. Сказали, что сразу после суда заедут к родителям молодой хозяйки – навестить ее мать, которая, кажется, захворала…

– Так пошлите кого-нибудь, приведите ее сюда! – выпалил взбешенный Цезарь.

Взяв себя в руки, он не стал бить несчастного раба, который упал на колени, испугавшись его гнева.

– В чем дело, что происходит? – Это была Корнелия. Она вошла в атриум. – К чему такой крик? – спросила она тем же милым и невинным голосом, что и всегда.

Его звук немного успокоил Цезаря.

Корнелия шагнула к нему и принялась оправдываться:

– Твоя мать задержалась в моем доме… Ну, то есть в моем старом доме, у моей матери, которая плохо себя чувствует. Я решила побыстрее вернуться, потому что день был очень тяжелым и я хотела встретиться с тобой как можно скорее. Твои сестры скоро придут.

Словно подтверждая правдивость ее слов, в атриуме появились сестры Цезаря. Увидев его лицо, они испугались. Бесконечно любившая Цезаря, молодая и простодушная, преданная и верная, Корнелия не могла понять, какую ярость он испытывал в эту минуту. Она не могла представить, чтобы Цезарь мог так плохо о ней подумать, тем более – чем-то обидеть ее или оскорбить. Корнелия видела, что он зол, разъярен, это было очевидно, но ей казалось, что причина всему – суд. Защита без малейших усилий разделалась со всеми его свидетелями. Несомненно, это был скверный день для него.

– В чем дело, Гай? – спросила она, все еще простосердечно, но уже начиная догадываться, что в ее отсутствие произошли некие события.

– В чем дело? Ты спрашиваешь, в чем дело? – повторял Цезарь, бесцельно расхаживая по атриуму и размахивая руками. Наконец он остановился и пристально посмотрел на жену: – Разве ты ничего не видела?

– Что я должна была видеть? – спросила она очень серьезно и напряженно.

– Показания всех моих свидетелей, одно за другим, были опровергнуты защитниками Долабеллы, которые знали об этих людях все, – объяснил Цезарь и повторил: – Все!

Корнелия медленно присела на край обеденного ложа.

– Они все знали, Корнелия, – продолжил Цезарь. – Они знали то, что я рассказывал только тебе.

Молчание.

Напряженное. Тягостное.

Лабиен боялся того, что может сделать Цезарь.

Корнелия боялась только одного: того, что Цезарь мог подумать о ней.

– Ты думаешь, что это я тебя предала – рассказала все защитникам Долабеллы?

В глазах ее стояли слезы, но она держала себя в руках.

Цезарь подошел – медленно, с непроницаемым лицом.

Лабиен встал между ними.

– Ты сейчас сам не знаешь, что делаешь и говоришь, – сказал он.

– Отойди, – бросил Цезарь. – Это касается только меня и моей жены.

Лабиен смотрел другу в глаза, пока тот не моргнул; затем Лабиен очень медленно, неохотно отошел в сторону, хотя был готов вмешаться в случае надобности.

Цезарь присел перед Корнелией на корточки, чтобы сравняться с ней ростом, поскольку она все еще сидела на ложе.

– Нет, – отрезал он на удивление трезво, спокойно и холодно, но, когда продолжил, в его голосе все еще чувствовалась сдерживаемая ярость. – Нет, я не думаю, что ты ходила к защитникам Долабеллы. Не верю, что ты предала меня сознательно. Как я могу подумать так о тебе?

Корнелия кивнула, тихо плача от сильнейшего напряжения, но уже с некоторым облегчением. Она догадывалась, что означает сдерживаемая ярость мужа в сочетании со словами.

– Ты не веришь, что я предала тебя намеренно, но думаешь, что я говорила с кем-то о свидетелях и сболтнула то, что дошло до ушей защитников Долабеллы и стало причиной бедствия на сегодняшнем суде. Вот что ты думаешь.

Цезарь вздохнул.

– Да, я так думаю, – подтвердил он.

Корнелия снова кивнула; слезы беззвучно катились у нее по щекам.

– Я ни с кем не говорила и не обсуждала того, что ты мне рассказал, – заверила она, все еще беззвучно рыдая и одновременно перебирая в уме все беседы, которые вела за последние несколько дней, стараясь припомнить, что и кому сообщала.

– Подумай хорошенько, Корнелия, – властно настаивал Цезарь, вновь с нарастающей яростью. Но теперь ее ослабляли слезы и растерянность жены, чувствовавшей себя виновной в его бедах. Теперь это был гнев, смешанный с состраданием. Гнев, смешанный с любовью. С разочарованием и любовью.

Корнелия силилась вспомнить…

– Нет, я ни с кем не говорила о свидетелях, – повторила девушка, и тут вдруг кое-что пришло ей на ум, – вот только…

Она не закончила.

– Только… что? – Цезарь схватил ее за обе руки, не угрожая, а лишь умоляя сосредоточиться на ответе.

Но Корнелия уже знала ответ. Внезапно все встало на свои места, однако догадка была столь ужасной, что она не могла вымолвить ни слова. Она лихорадочно искала другое объяснение, хотя чувствовала, что уже знает правду.

– Возможно, кто-то из рабов слышал, как мы разговариваем… – предположила она, но не потому, что действительно так думала, а из желания выиграть время и как следует поразмыслить над тем, верны ли ее предчувствия… такие пугающие. – Да, наверняка кто-то из рабов подслушивал под дверью, как мы в детстве, помнишь?

– Когда узнали, что нас собираются поженить? – горько усмехнулся Цезарь, желая убедиться в том, что правильно понял молодую жену.

– Например, – подтвердила Корнелия.

Не сводя с нее глаз и по-прежнему не вставая, Цезарь огляделся: в атриуме присутствовали атриенсий и другие рабы.

– Думаешь, кто-нибудь из рабов шпионил за нами? Значит, я должен допросить их одного за другим, пока не заставлю предателя признаться?

Цезарь медленно встал.

Итак, рабы. Неужели один из них – предатель? Его отец, а затем и мать всегда были образцовыми хозяевами. В доме Юлиев никто не подвергался несправедливому наказанию, а после кончины отца несколько старших рабов получили свободу по его завещанию. У Юлиев рабы чувствовали себя куда вольготнее, чем в любом другом доме. К тому же хозяева щедро вознаграждали их деньгами, сестерциями, которые те могли приберечь и впоследствии купить себе свободу. Таким был уговор, который всегда приносил добрые плоды. Цезарь не ожидал предательства от домашних рабов. Но если жена настаивает, их следует допросить…

Однако Корнелия покачала головой, и Цезарь снова присел перед ней на корточки.

Она не могла допустить несправедливости.

– Нет, я не думаю, что это рабы, – пробормотала она. – Не думаю, что это